– Но если папа любит маму…
– Ах, ради бога, перестань рассуждать так, словно живешь в сказке! Я не верю, что есть настоящая любовь. Просто сейчас папе больше нравится мама, чем миссис Касталлак, вот и все. Он живет с ней, потому что она ему нравится. Но когда дело доходит до другого, ему все равно, кто ему нравится больше, он просто это делает, раз подворачивается возможность. Наверно, ему надоедает делать это все время с одной и той же женщиной и время от времени нужно разнообразие.
Я безнадежно запутался.
– Но ведь настоящая любовь есть! – запротестовал я. – Они оба говорили, что любят друг друга! Тогда почему же папа изменил маме?
– Он ей не изменял! Он же не женат на ней!
– Изменил! – упрямо сказал я. – Она любит его, а он любит ее, и это все равно как если бы они были женаты. Но он ее предал. Я просто этого не понимаю.
– Что ж, по всей видимости, мама нравится ему больше, если он по-прежнему живет с ней. – Он отвернулся. – Разве не понимаешь, что то, что произошло с миссис Касталлак в Брайтоне, было совершенно заурядной историей? Это не значит, что папа меньше любит маму, это вообще ничего не значит… Когда я вырасту, у меня будут только заурядные истории, я никогда не женюсь, а если какая-нибудь женщина понравится мне больше других, я буду с ней жить, и все равно у меня будут заурядные истории, когда мне захочется.
– Но это плохо!
– Почему? Мне кажется, что гораздо хуже жениться и обещать любить всегда, если потом все равно нарушишь обещание и обидишь людей, которые этого не заслуживают.
– Но… – Меня неожиданно затошнило. Заболела голова. – Брак и настоящая любовь – это хорошо, – упрямо повторил я, – а заурядные истории – это плохо. Мне так папа говорил. Бог прощает настоящую любовь, а не заурядные истории. У меня никогда не будет заурядных историй, а если я полюблю, то постараюсь на той, кого люблю, жениться. Грешно любить и не жениться, если это возможно. Это прелюбодеяние.
– Ах, не будь же таким святошей, – сказал Уильям, выводя лошадь во двор. – Ты прекрасно понимаешь, что, если бы не прелюбодеяние, никого бы из нас не было на свете.
– Но, Уильям…
– Успокойся, черт тебя побери! Разве не видишь, что я не хочу об этом говорить? – В его глазах блестели слезы. – Оставь меня в покое!
Он отвернулся от меня, сел на лошадь и галопом поскакал к успокаивающему одиночеству леса.
Я был ужасно расстроен и неважно чувствовал себя из-за беспокойства. Я долго искал маму и наконец нашел ее в будуаре. Она проверяла счета.
– Мама, – сказал я несчастным голосом, вертясь вокруг нее, как какая-нибудь неугомонная муха. – Ты расстроилась из-за ребенка?
Она ответила не сразу. Она проверяла счет от мясника.
– Мне жаль, что бедный малыш, – произнесла она наконец, – пришел в этот мир нежеланным и нелюбимым.
– Ты сердишься на папу?
– Нет.
– Почему?
– Потому что я слишком люблю его, чтобы долго на него сердиться.
– А ты знала, что должен родиться ребенок?
– Да, папа сказал мне некоторое время назад.
– Ты расстроилась, когда он сказал?
– Не из-за себя. Я тогда уже знала, что миссис Касталлак хочет жить раздельно и что папа больше к ней не вернется.
– Но разве ты не рассердилась на папу за то, что он стал причиной появления ребенка? Он ведь не должен был этого делать. Это было плохо.
– Не в глазах Церкви, – сказала мама. – Папа должен был пытаться жить с женой, хотя они и были несчастливы. Когда муж и жена живут вместе, естественно, появляются дети. Но теперь все изменилось, потому что по закону он и миссис Касталлак будут жить раздельно, он больше не должен с ней жить, поэтому детей больше не будет.
Постепенно мне становилось лучше.
– Значит, папа и правда все время любил тебя больше, чем ее. Он виделся с миссис Касталлак просто потому, что пытался быть хорошим. – Переваривая информацию, я принялся рассеянно листать календарь у нее на столе. – Но, мама…
– Да?
– Я понимаю, что папа делал хорошо, выполняя свой долг, но разве ты не расстраивалась, когда он ездил к миссис Касталлак?
– Наверное, расстраивалась миссис Касталлак, – сказала мама, – когда он ездил ко мне.
– Но…
– Все иногда расстраиваются, Адриан. Но понимаешь, я так люблю папу, что не могу долго из-за него расстраиваться.
– Значит, тебе не обидно из-за ребенка? Я просто не хочу, чтобы он тебя расстраивал, как тогда в Брайтоне. Ты ведь не расстроилась, а, мама?
– Нет, дорогой, конечно нет! Не надо меня жалеть. Подумай лучше о бедном малыше – вот он действительно заслуживает жалости. Я не знаю, что с ним будет.
– А он сюда не приедет?
– По крайней мере, не в ближайший год. Пока он такой маленький, ему надо быть с мамой. А что будет потом, я не знаю. Конечно, нужно будет опять спросить у судьи, хотя папа не хочет, чтобы ребенок приезжал в Алленгейт.
– Почему?
– Ах, – она углубилась в колонки цифр, – потому что… Дорогой, лучше тебе пойти к себе и дать мне закончить с этими ужасными счетами. И пожалуйста, больше не волнуйся и не переживай. Тебе совершенно не о чем беспокоиться.
После этого я на самом деле почувствовал себя лучше. Потом Уильям опять стал беззаботным и извинился за то, что был резок со мной на конюшне. Казалось, все были спокойны. Маркус и Мариана играли в крокет; Хью и Жанна покорно пропалывали кусок земли, который Филип реквизировал рядом со своей «шахтой» и назвал гордым словом «огород». Сам Филип, как всегда, отправился куда-то в лес. Толстушка Элизабет ковыляла по лужайке вместе с няней Эдит и пыталась выдернуть крокетные кольца, а потом мама немножко поиграла с малышкой в тени. Все было как всегда.
Но, несмотря на успокоивший меня разговор с мамой и несмотря на то, что все вокруг меня вели себя как всегда, я чувствовал себя потерянным и неудовлетворенным.
Папа не поехал в Корнуолл на крестины младенца. Он даже не говорил о нем, кроме того случая, когда сказал нам, как его назвали.
– Джан-Ив! – с отвращением произнесла Мариана. – Как странно! – А потом потихоньку сказала Маркусу: – Как простолюдина!
– Не очень подходящее имя для английского джентльмена, – сухо сказал папа маме. – Но она меня не спровоцирует, я не буду оспаривать имя. – Прозвучало это так, словно миссис Касталлак хотела сделать ему неприятно.
– Джан-Ив – это по-корнуолльски Жан-Ив, – осторожно объяснил нам Маркус, – и маминого папу звали Жан-Ив. Он был французом и, когда был жив, жил в Сент-Ивсе. Он занимался морским делом.
– Мне так хочется посмотреть на младенчика! – вздыхала малышка Жанна. – Папа, мы скоро поедем в Корнуолл, чтобы повидать маму и ребеночка?
– Не сейчас, дорогая, – отвечал отец мягко, гладя ее по длинным золотистым волосам. – Может быть, позже.
– Когда? – спросил Филип.
– Посмотрим, – сказал папа.
Он всегда так говорил. Он говорил так до Рождества, а после Рождества просто сказал:
– Боюсь, мы сейчас не сможем поехать к маме. Она уехала из Пенмаррика и вернулась на ферму Рослин, а судья не позволит вам навещать ее, пока она живет там.
Пораженный, я узнал, что миссис Касталлак была женой фермера, до того как вышла замуж за папу, и ей до сих пор принадлежала ферма, которая была расположена рядом с папиным поместьем, Пенмарриком. Конечно же, судье не понравилось бы, если бы дети воспитывались на простой ферме, в то время как они могли жить в таком замечательном доме, как особняк Алленгейт, поэтому мне ничуть не показалось удивительным, что он не разрешал детям навещать мать при таких обстоятельствах. Но Касталлаки приняли это решение с куда большим трудом, чем я.
В конце концов Филип сказал папе:
– Ведь не важно, где она живет, правда? Ты все равно не позволил бы нам с ней увидеться, даже если бы она осталась в Пенмаррике, а она не уехала бы из Пенмаррика, если бы думала, что ты позволишь нам поехать туда к ней. Но пока она была в Пенмаррике, тебе приходилось притворяться, что не можешь позволить нам увидеться. А теперь, когда она уехала на ферму, тебе даже не надо притворяться. Ты никогда не позволишь нам увидеться с ней.
Но папа просто сказал:
– Судья постановил, что она может видеть девочек, и я не собираюсь нарушать это постановление. Поскольку девочки не могут поехать к ней на ферму, я собираюсь, когда придет время, подготовить их встречу в лондонском доме. Мальчики не могут с ней увидеться без моего согласия, но думаю, что с моей стороны будет неразумно, если я на этом этапе проигнорирую решение судьи о предоставлении мне полного опекунства и предоставлю маме права, которыми она не обладает. Но если все будет хорошо и все будут хорошо себя вести, судья со временем может изменить решение. А до тех пор я ничего более не могу сказать. Решение принимал судья, а не я.
– Но ты заставил его принять такое решение! – закричал Филип. – И ты мог бы заставить отменить его, если бы захотел!
– Конечно нет! Судья принял независимое решение после встреч с мамой и со мной и поговорив с вами со всеми. Я просто подчиняюсь решению суда, вот и все.
Мне это казалось очень логичным, но Касталлаки по-прежнему были расстроены, а Филип был убежден, что папа подчиняется решению суда просто для того, чтобы как можно сильнее уязвить миссис Касталлак.
– Как будто папа может так поступить! – хмыкнул я, когда мы с Уильямом остались одни.
И только много позже мне пришло в голову, что папа был очень зол на миссис Касталлак за то, что она обратилась в суд за постановлением жить раздельно, а не за разводом и что, разозлившись, мужчины редко совершают разумные, хорошо продуманные, достойные поступки.
На Новый год, когда мы все были в школе на весеннем триместре, миссис Касталлак, в сопровождении папиного друга по имени мистер Винсент, приехала в Оксфордшир из Корнуолла, чтобы повидать девочек. Мальчиков не было: Хью к тому времени уже учился в подготовительной школе около Банбери, Филип – по-прежнему в школе в Суррее, а Маркус уже второй год находился в Итоне.