– Уильям! – закричал я. Я не мог перенести, что Элис это слышит. Вся сцена неожиданно превратилась в кошмар. – Прекрати, Уильям, замолчи!
– Ничего страшного, – возразил Уильям. – До Элис доходят слухи, как и до всех остальных. Уверен, что она давно все знает.
– Но… – Я не мог продолжать.
Раздавленный, я откинулся на сиденье и плотно закрыл глаза, чтобы не видеть лица Элис. Но я все-таки услышал ее голос. Она сказала:
– Пожалуйста, Адриан, не расстраивайся. Для меня это не имеет никакого значения.
– Погодите, – захотел уточнить сообразительный Джан-Ив. – Как интересно! Разве папа не был женат на твоей матери?
– Нет. Поэтому наша фамилия не Касталлак.
– Понимаю, – сказал удовлетворенный Джан-Ив. – Это как у кухарки Беллы и помощника конюха Дейви. Как здорово! Я рад! Я всегда знал, что ты слишком хороший, чтобы быть просто кузеном.
Он развалился на сиденье и начал изводить Уильяма вопросами о Джоссе Рослине.
Как только мы приехали в Пенмаррик, я отправился в свою комнату и заперся там. Я чувствовал себя измученным и несчастным. Сначала мне пришлось лицезреть в церкви миссис Касталлак, а потом, словно этого было недостаточно для одного дня, я вынужден был вытерпеть унизительную сцену с Джоссом Рослином. Когда я устало повалился на кровать, единственной моей мыслью было: «И как папа мог думать, что незаконнорожденность – не порок?» И на меня нахлынула безысходная тоска по Алленгейту и маме.
Я попытался представить себе будущее. Может быть, когда я поступлю в Оксфорд, папа разрешит мне проводить каникулы там или в лондонском доме, но до начала моего первого триместра в Оксфорде было еще два года. До октября 1914 года мне оставалось лишь переносить по возможности более стойко испытующие взгляды, шепоток сплетен и все несчастья, происходящие оттого, что мне приходится жить в Пенмаррике. Но в 1914 году я буду свободен; в 1914 году я начну жизнь с чистого листа на новом месте. Меня одолевало нетерпение. Схватив карандаш и бумагу, я нарисовал огромных размеров календарь, совсем такой же, как тот, что когда-то давно, в Алленгейте, был у Филипа, и повесил его на стену, чтобы можно было вычеркивать дни.
Глава 6
Была достигнута договоренность о браке между старшей дочерью Генриха, Матильдой, и Генрихом, по прозванию Лев, герцогом Саксонским и Баварским… Поскольку она была старшей дочерью короля, ее нарядили в великолепное платье.
Джеффри был любимым бастардом старого короля… хотя его жизнь прошла в ссорах, сам по себе он обладал набожностью и даже целомудрием – добродетелью, очень редкой среди Плантагенетов.
Стоял август 1912 года. Далеко на другом конце Европы, на Балканах, назревали осложнения, но даже Элис не могла заинтересоваться раздорами между такими далекими и варварскими народами. Бесконечные забастовки на родине, казалось, прекратились; в Ирландии опять начались волнения, но, поскольку в Ирландии они не прекращались никогда, это вряд ли могло сойти за новость, и, хотя готовился закон о расширении прав участия в выборах (к большому удовлетворению Элис), я думал про себя, что у этого закона мало шансов на одобрение в ультраконсервативной палате лордов, даже если за него проголосует палата общин. Короче говоря, время было пресное, и, не в состоянии отвлечься от личных проблем, наблюдая за событиями в стране и за рубежом, я с неохотой должен был задуматься о предстоящем спектакле под названием «изысканное, светское замужество Марианы».
После церемонии, которая должна была пройти в Вестминстере, в самом центре Лондона, в фешенебельной церкви Святой Маргариты во вторую субботу сентября, предстоял роскошный прием в «Клариджесе». Уильям согласился не быть шафером, но папа так и не решил вопрос о том, где нам жить в Лондоне, и мы уже начали думать, что миссис Касталлак все-таки решила остановиться в гостинице, когда папа позвал нас к себе в кабинет, чтобы обсудить этот вопрос.
– После некоторого колебания моя жена согласилась остановиться в городском доме, – сказал он, крутя в руках сигару, словно в нерешительности – зажечь ее или нет. На нас он не смотрел. – Завтра мы с ней уезжаем в Лондон. Она решила пожить в Лондоне две недели до свадьбы, чтобы заказать новые платья и привыкнуть к лондонскому обществу после такого длительного отсутствия. – Он посмотрел прямо на нас своими темными глазами и добавил без выражения: – О примирении не может быть и речи, но ради Марианы мы хотим создать для общества хоть какую-то видимость брака.
Мы ничего не сказали. Мы просто смотрели на него, и я невольно вспомнил о своей маме, как она, с сияющими глазами, выбегала из двери дома в Сент-Джонс-Вуде и бежала по тропинке ему навстречу.
– В начале следующей недели к нам приедет Филип; может быть, он отправится в город с Маркусом и Хью. Мисс Картрайт и няня за три дня до свадьбы привезут девочек и Джан-Ива. Не знаю, как захотите поступить вы, и предоставляю вам самим решить, когда уезжать из Пенмаррика. Кстати, я договорился, что вы остановитесь у брата Майкла Винсента и его жены. У них дом рядом с Рассел-сквер, и мне кажется, вам будет приятнее жить у них, чем в гостинице. Майкл тоже остановится у них, поэтому вы не будете одни среди чужих людей. После того как решите, когда приезжать в Лондон, напишите Питеру Винсенту о своих планах. Я дам вам его адрес.
После некоторой паузы Уильям сказал:
– Благодарю вас, сэр. Очень мило со стороны мистера Винсента согласиться приютить нас.
– Ну, мы с Майклом старые друзья, и с Питером я встречался несколько раз… – С минуту-другую он бойко говорил о Винсентах, а мы слушали его в вежливом молчании. – Теперь о деньгах, – сказал он затем, открывая ящик стола. – Конечно же, в Лондоне вам все покажется дорого, а мне хочется, чтобы вы получили удовольствие от поездки и выходили в свет как можно чаще. Я решил дать вам немного больше денег, чем обычно, чтобы вы могли делать что хочется и не экономить.
– Нет, спасибо, папа, – сказал я. – Не стоит беспокоиться. В этом нет нужды.
– Совсем никакой, – поддержал меня Уильям, – кроме того, у тебя и так много расходов из-за свадьбы Марианы, чтобы тратиться еще и на нас.
– Ерунда! Я настаиваю…
– Нет, спасибо, сэр, – с нажимом сказал я.
– Нет, спасибо, – повторил Уильям. – Ты очень добр, но мы не примем этих денег.
Он пожал плечами и закрыл ящик, не глядя на нас.
– Как хотите.
Наступила напряженная, неловкая тишина. Я неуклюже поднялся.
– В таком случае – до встречи в Лондоне, папа, – сказал я. – Хочу пожелать тебе приятной поездки – вдруг мы не увидимся перед отъездом.
– Да, сэр, – сказал Уильям, тоже вставая. – Спасибо за заботу. До свидания.
– До свидания, папа, – сказал я, открывая дверь.
Помолчав, он сказал: «До свидания» – и принялся складывать бумаги на столе в стопку.
Мы вышли, пересекли холл, и я помчался вверх по ступенькам в галерею. Уильям побежал вместе со мной ко мне в комнату. Когда дверь наконец закрылась, мы остались одни и посмотрели друг на друга.
– Как это вульгарно, – сказал Уильям, – пытаться откупиться от нас.
От сквозняка из окна задрожал газ. Я подошел к раме и попытался заткнуть щель шторой. В комнате было сыро и холодно, но стоял август, и ни одна горничная не осмеливалась разжечь огонь.
– Я не поеду, – сказал я.
– Мы должны. Не поехать было бы несправедливо по отношению к Мариане.
– Да она и не заметит нашего отсутствия!
– Может заметить. Мариана не так бездушна и тщеславна, как можно подумать. Мне кажется, что на самом деле она очень чувствительна. Кроме того, она всегда относилась к нам как к братьям – она ведь даже просила меня стать шафером! Ей не надо было просить об этом от имени Ника, но она ведь попросила. Она действительно хотела, чтобы я стал шафером.
Газ опять задрожал.
– Честно говоря, – продолжал Уильям, – я почему-то не доверяю папе. Мне кажется, он подготавливает примирение. Иначе зачем ему соглашаться провести две недели – две недели! – под одной крышей с этой женщиной? Черт подери, они ведь и двух часов не пробыли вместе в Брайтоне, и что из этого получилось!
– Прекрати! – закричал я.
Мысль о Брайтоне была мне невыносима. Теперь, когда я думал о тех событиях, у меня перед глазами вставали заплаканная, пытающаяся скрыть от нас свое горе мама и папа, который вернулся в ресторан, но был не в состоянии смотреть ей в глаза.
– Я не хочу говорить о Брайтоне! – в ярости крикнул я. – Не хочу!
Но Уильям меня словно не слышал.
– В конце концов, – сказал он, – давай посмотрим фактам в глаза. Мама была единственной, кто мог удержать его от этой женщины, но даже ей это не всегда удавалось… – Он вдруг замолчал, должно быть заметив, как мне больно. Но в следующую секунду к нему вернулась непринужденность и он небрежно пожал плечами, как будто отмахиваясь от затронутой темы. – Черт побери, – лениво произнес он, направляясь к двери. – Все будет хорошо. Глупо волноваться из-за того, что может никогда и не случиться… Ну что ж, мне пора спать. Спокойной ночи, старина. Извини, если что не так.
Но я ему не ответил. Он вышел, тихонько прикрыв за собой дверь, и я остался один в дрожащем желтом свете. Среди скал стонал ветер; с моря налетал дождь и разбивался о стекло. Я подошел к окну и долго смотрел на черный океан, думая о Брайтоне, о сером ноябрьском море, неустанно бьющемся об уродливый пляж с кабинками для раздевания. Память ворошила прошлое, словно в отчаянных поисках ускользнувшего воспоминания, пока я не вспомнил маму в последние дни в Алленгейте и не услышал ее слова: «Люби папу». Я закрыл лицо руками и заплакал.
Когда папа уехал в Лондон, Хью опять начал приставать ко мне с предложением устроить пикник при луне в пещере, чтобы с некоторым опозданием отметить его пятнадцатилетие. Вскоре я обнаружил, что он уже все спланировал; с фермы Рослин была привезена бутылка домашнего вина, из Пензанса в дом контрабандой прибыли два десятка сигарет, и он подумывал о том, чтобы пригласить горничную Ханну и ее сестру выпить и покурить с нами.