Я написал шесть стихотворений и дал им условное название «Деревенские размышления несчастного юноши», когда мое одиночество резко прервали. Через два дня после свадьбы папа вернулся домой один, без предупреждения и немедленно вызвал меня к себе в кабинет.
– Надеюсь, ты сможешь объяснить мне свой поступок, – с места в карьер начал он, – потому что лично я не смог объяснить его Мариане. Она была очень расстроена.
– Мне очень жаль, – сказал я, с трудом сглотнув. – Я и не думал, что она заметит мое отсутствие.
– Разумеется, она заметила! Надо признаться, что я считаю твой поступок невероятно эгоистичным. Я тебе много раз говорил, как мне хотелось бы, чтобы для Марианы этот день стал особенно счастливым, имея в виду, что всем нам придется чем-то пожертвовать, чтобы все прошло как можно лучше. – Он взял сигару и завозился с нею. – Конечно же, ситуация была непростая! Конечно же, ситуация была сложная! Уж не думаешь ли ты, что мне хотелось, чтобы вы с Уильямом остановились в городском доме? Я знал, что вам не понравится у Винсентов, но это было лучшее, что я мог придумать, и мне казалось, что ты достаточно разумен, чтобы понять и простить меня, хотя бы ради Марианы. Я знал, что, видя меня и жену на приеме, ты будешь чувствовать себя скованно и тебе даже будет неприятно, но я надеялся, что у тебя достанет благородства, чтобы вынести это хотя бы один день! Но нет! Ты не потрудился этого сделать! Ты совсем не захотел мне помочь. Должен признаться, я очень в тебе разочарован.
Я смотрел в пол.
– Я сожалею.
– Ты думаешь, мне было легко помириться с женой на две недели? Ты думаешь, мне это было легко?
– Я…
– Так вот, не было. – Он сердито смотрел на сигару. – Это было чертовски тяжело. Если бы не Мариана… – Он замолк, чтобы закурить.
– Папа, мне очень жаль. Теперь я понимаю, что поступил как эгоист. Я был очень расстроен… я не думал… Мне стало известно, что Мариана не хочет видеть меня на свадьбе, ее смущал тот факт, что мы с Уильямом будем присутствовать…
– Кто такое сказал?
Я покраснел и покачал головой.
– Не скажу.
– Что ж, очень глупо с твоей стороны, что ты в это поверил! Могу добавить, что Мариана гораздо больше любит тебя и Уильяма, чем Филипа и Хью. И конечно же, она больше любила вашу мать, чем свою. Разве ты этого не понимаешь?
Я, не отвечая, только опустил голову.
– А ты услышал эту идиотскую сплетню и сразу решил, что ты ей не нужен! Адриан, нельзя быть таким чувствительным! Сколько раз мне тебе это повторять? Тебе нужно стать жестче, иначе ты будешь очень страдать. Я особенно разочарован, потому что мне казалось, что за последний год ты почти преодолел свои проблемы. Ты ведь был счастлив здесь, не правда ли?
Я опять сглотнул, но сказать ничего не смог.
– Разве не был?
– Да, полагаю, что был. Но…
– Да?
– Папа, когда я поступлю в Оксфорд, можно, я буду проводить каникулы в городском доме? Или в самом Оксфорде? Я… я совсем не чувствую родства с Корнуоллом. Мне бы хотелось…
– Мы поговорим об этом, когда придет время. – Он сказал это так резко, что поначалу я подумал, что он сердится, но потом неожиданно понял, что ему больно.
– Папа, я не хотел…
– Послушай, Адриан. – Сигара его потухла. Он раздавил обгоревший окурок в пепельнице и наклонился ко мне. – Мне просто хочется, чтобы ты был счастлив. И все. Запомни: все, что я делаю, каким бы ужасным и несправедливым это ни казалось, делается с этой целью. Если ты и в самом деле не захочешь жить в Пенмаррике, когда поступишь в Оксфорд, я не буду пытаться удержать тебя, но сейчас ты еще слишком мал, чтобы проводить каникулы вне дома, и ко всему прочему мне вовсе не хочется, чтобы ты чувствовал себя одиноким и нежеланным. Попробуй меня понять.
– Я понимаю, папа, прости, я не хотел тебя расстроить. Пожалуйста, прости меня.
– Я расстраиваюсь, только когда ты вбиваешь в голову эту абсурдную идею, что ты здесь не нужен. Кстати, кто сказал тебе эту глупость, будто Мариана не хочет видеть тебя на свадьбе? Филип после службы в воскресенье?
– Нет.
– Но один из братьев, не так ли?
Я промолчал.
– Что ж, Маркус не способен сказать что-либо неприятное, а если Филип ничего подобного не говорил, то единственный подозреваемый – Хью. Какой несносный ребенок! Когда мы встречаемся, он и десятка слов не произносит, пишет одно пустое письмо за триместр, а теперь стоило мне отвернуться, как он устраивает неприятности! Если он косвенно виноват в твоем отсутствии на свадьбе, я позову его сюда в кабинет и скажу все, что думаю о его таланте смутьяна!
– Нет, папа, пожалуйста, не надо.
– Почему?
– Потому что это будет доказательством… по крайней мере, он подумает, что это новое доказательство того, что твой любимчик – я, а не он.
– У меня нет любимчиков, – возразил папа.
– Я ему так и сказал, но он в это не поверил. Он считает, что ты несправедливо относишься к своим законным сыновьям.
– Полнейшая ерунда. Я ко всем своим сыновьям отношусь абсолютно одинаково. Если Хью хочет, чтобы я им больше интересовался, ему следует больше оставаться в Пенмаррике, а не бежать на ферму Рослин сразу после завтрака. Конечно же, это мать убедила его, что я не отношусь к ее сыновьям так же хорошо, как к тебе и Уильяму, – я бы ничуть не удивился, что она виновата во всей этой неприятной истории! Эта женщина всегда пыталась настроить детей против меня, а теперь я вижу, что она преуспела в этом больше, чем я думал. Сначала Филип, теперь Хью… Филип едва со мной разговаривал, когда мы жили в городском доме. Если бы я считал, что это изменит его отношение ко мне, то обратился бы в суд и забрал его из фермерского дома, но теперь уже поздно, слишком многое произошло, такая мера только отдалила бы Филипа от меня еще больше. И все же я постоянно волнуюсь за него. Нехорошо, что он заживо погребен с матерью на заброшенной корнуолльской ферме. – Отец принялся рвать сигару в клочки. – Теперь она хочет отвоевать у меня Джан-Ива, – горько признался он, – но у нее это не получается. Бедный малыш! Он же чувствует, что интересен ей не сам по себе, а только как оружие в ее войне против меня. Бедный маленький Джан-Ив. Мне следовало привезти его в Алленгейт, я знал, что мой долг послать за ним, но Роза и так без единой жалобы заботилась о шести детях моей жены, и я не мог просить ее принять на себя заботы еще и о седьмом, который к тому же служил таким неприятным напоминанием о…
«О Брайтоне», – подумал я.
– Ну да ладно. Дело сделано. К худшему или к лучшему, но сделано. Мне не следовало бы обсуждать с тобой подобные темы. Тебе не надо было бы слушать о моей горькой, грязной вражде с женой.
– Значит, шанса на… на примирение нет? Мы с Уильямом думали…
– Великий Боже, нет, – сказал он. – Никогда. – И добавил безразличным, холодным голосом: – Никогда. – Он отодвинул пепельницу и встал. – Давай сменим тему. Тебе надо написать два письма, ты ведь это понимаешь? Одно – Мариане, чтобы извиниться за свое отсутствие, а другое – мистеру и миссис Питер Винсент, чтобы извиниться за неудобство, доставленное им тем, что ты не приехал к ним, как было условлено.
– Да, папа.
А теперь забудем об этом. Твое поведение было нехорошо и достойно сожаления, но так уж получилось. Это в прошлом. Напиши письма, и будем считать инцидент исчерпанным.
– Да, папа. Спасибо. Мне очень жаль.
– Я знаю. Ничего страшного. Мне тоже очень жаль, что ты был несчастлив. – Он улыбнулся мне, и неожиданно все, что так беспокоило меня, улетучилось, и я почувствовал себя таким счастливым, каким не был с тех пор, как услышал о Брайтоне. Когда я улыбнулся ему в ответ, он сказал: – Когда ты улыбаешься, ты так похож на моего отца!
Мы засмеялись, нам стало легко друг с другом, и только много позже мне пришло в голову, что в словах Хью могла быть какая-то доля неприятной правды.
– Это была чудесная свадьба, – сказала, вздохнув, Жанна. – Мариана выглядела как принцесса. Была куча народу, и кортеж даже задержал транспорт на Парламент-сквер. У всех дам были такие красивые платья, но у мамы – самое красивое, после Марианы, конечно. Потом так много фотографов хотели ее сфотографировать.
– Все хвалили мой костюм пажа, – добавил Джан-Ив. – И меня потом тоже фотографировали. Мне пришлось по буквам произнести свое имя журналисту из газеты, а он сказал, что никогда раньше такого не слышал. Он думал, что Ив пишется через «ф».
– Мне больше всего понравился прием в «Клариджесе», – вспоминала Элизабет. – Свадьба на самом деле была скучной: пришлось долго стоять и слушать священника, но в «Клариджесе» было мило. Я выпила полбокала шампанского и съела три вкуснейшие меренги. И икру я тоже попробовала, но меренги мне больше понравились.
Разговоры об этой проклятой свадьбе не кончались. Они продолжались, и мне уже хотелось крикнуть: «Хватит!» – и зажать уши руками.
– Хорошо, что мама и папа опять были вместе, – сказал Маркус. – Мне показалось, что они великолепно ладили. Я нервничал, боялся, что атмосфера будет натянутой, но оказалось, что зря. На приеме они вели себя как обычная семейная пара, а потом вместе пошли ужинать в ресторан. Не одни, конечно, но, по крайней мере, они не слишком страдали в обществе друг друга, иначе придумали бы какой-нибудь предлог, чтобы не идти вместе.
– О примирении и речи быть не может, – сказал я Уильяму, когда мы остались одни.
К тому времени я достаточно оправился после шока от признаний Хью, и мне было стыдно за то, что я рассердился на Уильяма; я понял, что Хью хотел вывести меня из равновесия, и злился на себя, потому что с такой готовностью ему подыграл. Меня все еще расстраивало, что принципы Уильяма оказались ниже моих, но я твердо решил справиться с этим неприятным фактом и попытаться притвориться, что ничего не произошло. Мистер Барнуэлл уже объяснил мне, что подобное отношение ничего не решало, но все-таки… я не мог долго не общаться с Уильямом. Теперь, когда я убедил его в невозможности примирения между папой и миссис Касталлак, я был рад, что он успокоился, так же как и я.