Помню, как заведующий шахтой Левант говорил мне:
– Тебе нельзя кататься на подъемнике в глубь шахты, паренек, ты слишком мал. Ты потеряешь равновесие и упадешь в шахтный ствол. Тебе нельзя спускаться в шахту.
– А разве там нет лифта? – спросил я, не понимая. – Я на нем спущусь.
– На лебедке? – Он рассмеялся. – Это же Левант, мальчик.
Я до сих пор помню, с какой интонацией он произносил слово «Левант».
– Это же Левант, – говорил он так, как верующий говорит об Иерусалиме. – Шахтеры спускаются на специальном подъемнике.
Подъемник был похож на какое-то доисторическое чудовище. Никогда не забуду, как я впервые увидел подъемник на Леванте. Заведующий подвел меня к краю шахты и объяснил, как работает механизм.
– Видишь, тут опускается деревянный брус: вверх-вниз, вверх-вниз. Вверх на двенадцать футов, вниз на двенадцать. Через каждые двенадцать футов на брусе есть ступеньки, а по сторонам ствола шахты – соответствующие платформы, такая платформа называется полок. Брус поднимается, ты на него встаешь, хватаешься за ручку – видишь? – а потом брус уходит вниз на двенадцать футов, и ты ступаешь на полок. Брус снова уходит вверх, ты наступаешь на другую ступеньку, спускаешься на двенадцать футов, ступаешь на полок, ждешь, заходишь, сходишь и так далее и так далее. Чтобы добраться сверху донизу, нужно полчаса.
От удивления я потерял дар речи, а когда смог говорить, опять стал просить его прокатить меня на машине. Но он и тогда отказал.
– Нет, вы слишком маленький, барчук Филип, – сказал он, – да и когда подрастете, я не возьму вас с собой без разрешения мистера Касталлака.
Я попробовал уговорить шахтеров на Боталлаке, но и они мне отказали. Тогда-то, чтобы утешиться от разочарования и удовлетворить стремление спуститься вниз, я отправился на заброшенную шахту Сеннен-Гарт.
Я нашел в скалах шахту со спускающейся в темноту лестницей. Загодя стащив из чулана в Пенмаррике свечу и спички, я спустился по ней. Мне тогда было семь лет, и я был слишком мал, чтобы понимать, как мне повезло, что лестница была цела сверху донизу, а шахта такой маленькой, что даже ребенок мог спуститься в нее, не устав. Я добрался до дна. Надо мной сиял голубой овал неба, а вокруг были только влажные каменистые стены и черная дыра входа. Вне себя от восторга, я зажег свечу и бесстрашно отправился в смертельную ловушку заброшенной шахты.
Я плохо представлял себе, где нахожусь, и только чуть позже понял, что был в самой старой части шахты, в лабиринте западных ответвлений рядом с затопленной Кинг-Уоллоу. Стены были влажными, запах странным, пол под ногами твердым и мокрым. Возбуждение охватило меня. Вскоре я добрался до развилки, свернул на левую дорожку и дошел до места, где туннель разделялся на три части. Я снова пошел по левой дорожке, которая повела меня вниз, и неожиданно услышал сильнейший рев воды, который нарастал и нарастал до тех пор, пока, завернув за угол, я не попал в огромную пещеру, где большая машина, грохоча, неустанно подавала воду в желоб.
Подпрыгнув от радости, я решил, что обнаружил подъемник, но это была всего-навсего водяная мельница – примитивный насос, который днем и ночью осушал шахту, хотя в том уже не было никакой необходимости. Потому что Сеннен-Гарт, в отличие от Кинг-Уоллоу, был затоплен всего лишь наполовину; дно шахты было залито водой, а от того места, где я стоял, оно находилось во многих саженях.
Я долго наблюдал за работой помпы, пока в конце концов не осмотрелся внимательнее и не заметил под ногами интересный камень. Я наклонился, чтобы его поднять. Через секунду я уронил свечу, пламя погасло, и пещера погрузилась во тьму.
На меня снизошел великий покой. Несмотря на рев воды, я слышал тишину, и у меня было такое ощущение, словно я здесь когда-то уже был, – вещь, разумеется, невозможная. Моей первой мыслью было: «Вот так люди умирают и оказываются на небесах или их дух возрождается вновь».
Несколько секунд я провел в темноте. И мне не было страшно. Это была не та темнота, которой можно испугаться. Понемногу придя в себя, я нашарил свечу, зажег ее и медленно вернулся в забой, чтобы ползти обратно на поверхность.
Позже, когда я рассказал своему другу, заведующему шахтой, что начал исследовать Сеннен-Гарт, он чуть не упал в обморок.
– Если бы ты был моим сыном, – сказал он мрачно, когда пришел в себя, – я бы тебя за это выдрал. А теперь послушай меня, мальчик. Ты ведь хочешь вырасти и стать мужчиной, правда? Тогда никогда не спускайся в старые шахты один! Никто из шахтеров не подвергает себя опасности в одиночку, рядом обязательно должен быть кто-то, кто поможет ему в случае надобности. И прежде всего, он не спускается в шахту, никого не предупредив об этом. А если бы ты там поскользнулся и сломал лодыжку? Кто бы тебя нашел? А если бы ты упал в гезенк – выработку, которая соединяет один горизонт с другим? По шахте нельзя бродить, не глядя по сторонам, так ты можешь больше никогда не увидеть солнечного света. Эти старые шахты – настоящий лабиринт, в них можно заблудиться и не найти пути назад. Да и старые галереи опасны. Ты когда-нибудь слышал об оседании? Случается, деревянные опоры прогнивают настолько, что достаточно пальцем до них дотронуться – и они рассыпаются в прах. Если бы в западной части той шахты произошло оседание, догадываешься, что случилось бы?
Я покачал головой, восхищаясь его знаниями и мечтая когда-нибудь говорить о шахтах так же авторитетно.
– Нет, сэр, – сказал я с уважением.
Я навсегда запомнил то, что он мне тогда сказал. Это стало самым ярким воспоминанием моего детства.
– Из Кинг-Уоллоу пришла бы вода! – проговорил он в точности таким же грозным тоном, каким баптистский священник предвещает: «Небеса ниспошлют адские муки». И, добившись должного впечатления, добавил: – Шахта рядом с Сеннен-Гартом затоплена до самой штольни. Это значит, что когда ты находишься, скажем, на глубине сотни саженей в Сеннен-Гарте, то огромное количество воды, тысячи галлонов, держатся у тебя над головой в Кинг-Уоллоу. Это как если стоять рядом с огромным чаном воды, у которого тонкие, как бумага, стенки. Один укол в эти тонюсенькие стены – и вода прорвется наружу, а чан разорвет. Западные галереи Сеннен-Гарта опасны, как тысяча дьяволов. Держись подальше от этой шахты!
Но ничто не могло удержать меня от Сеннен-Гарта. Конечно, я стал более осторожен. На случай неприятного происшествия я прятал у себя в комнате записочки, брал с собой веревку, чтобы не заблудиться в лабиринте, но все равно продолжал исследовать шахту. И только-только мне стало наконец казаться, что я знаю старую шахту как свои пять пальцев, мои родители расстались, я был отправлен в Алленгейт и семь лет не видел ни одной шахты, а уж тем паче шахт Корнуолльского Оловянного Берега.
Вот так я познакомился с Сеннен-Гартом. Так он стал моим, моим делом, делом всей моей жизни, потому что, когда я узнал его, единственное, чего мне хотелось, – это снова сделать его живым, как Левант, и одной из величайших шахт в Корнуолле. Почти все самые лучшие воспоминания моего детства связаны с этой шахтой.
Впрочем, самое лучшее воспоминание не имеет к нему никакого отношения.
Я помню, как возвращался домой.
На свой шестнадцатый день рождения я поссорился с отцом и сел в ночной поезд, идущий в Корнуолл. На следующее утро я оставил багаж в Пензансе на вокзале, чтобы забрать его попозже, нанял в ближайшей гостинице лошадь и выехал из города.
Передо мной, как мираж земли обетованной, расстилались пустоши.
Это было так красиво – каждая веточка вереска, каждое покачивание листьев папоротника, каждый дикий цветок на обочине! Я увидел разрушенные моторные цеха заброшенных шахт прихода Зиллан, прямоугольную башню зилланской церкви, серые кучки разбросанных там и сям ферм и склонился с лошади, чтобы дотронуться до камней по краям дороги, словно не мог поверить в реальность своего возвращения. Но все было вполне реальным. Я поехал дальше медленно, опьянев от радости; черные острые скалы пронзали безупречное небо, воздух был свеж и прохладен.
На восток от меня лежала деревенька Зиллан; ферма Рослин, где жила моя мать с момента нашего расставания, находилась западнее. Я съехал с дороги, свернул на лужайку, но все же не мог заставить себя поторопиться. Край был необычайно красивым, таким незнакомым и в то же время родным. Сердце мое заболело от любви к этой земле. Я вспомнил долгие, тоскливые годы в Алленгейте, которые наконец-то закончились, и слезы выступили у меня на глазах, потому что я был теперь свободен и прибыл домой.
Я увидел дом.
Кто-то заметил, как я приближаюсь. Передняя дверь открылась, и я увидел, что она стоит в тени крыльца.
Тогда-то я и заторопился так, как не торопился никогда в жизни. Я спрыгнул с лошади и побежал. Я бежал и бежал, ноги скользили по влажной земле, и она тоже побежала, и легкий ветерок с пустоши донес до меня запах цветущего шиповника.
Через три года Джаред Рослин подъехал к заднему крыльцу дома с планом, который должен был вернуть мою шахту к жизни, а в течение этих трех лет я использовал все возможности, чтобы убедить отца открыть Сеннен-Гарт. Сначала я написал некоторым известным биржевикам, специализировавшимся в горном деле, или «искателям приключений», как их называли в старое время, чтобы они упросили отца субсидировать оклад крепи, но, хотя я и получил несколько дружелюбных ответов, никто не проявил достаточно интереса, чтобы начать переговоры. Все еще помнили, как отец закрыл шахту в девяностых годах, посоветовавшись со знаменитыми экспертами в горном деле из Долкоута, и если кто-то в горных кругах и сомневался в авторитете отца, то в авторитете экспертов не сомневался никто. Никто также не хотел мне верить, когда я упирал на то, что шахту закрыли из практических соображений, не имеющих отношения к запасам богатства, скрытым под землей, а если судить по старым картам и книгам, унаследованным мною от бабушки, таковых оставалось еще много, они только и ждали, чтобы кто-нибудь вложил деньги и поднял их на поверхность. Но все просто решили, что вкладывать надо было слишком много, а вернулось бы вполовину меньше того, что я ожидал.