– А так ли уж необходимо вмешиваться? – прямо спросил я. – Жанне всегда хотелось стать медсестрой, ей явно нравится общество Мередита, иначе она бы так часто к нему не ходила. А если она будет заранее знать, что он импотент, почему бы ей и не выйти за него замуж? Она уже совершеннолетняя, и ей пора бы знать, чего она хочет.
Мать была шокирована.
– Дорогой, мне кажется, ты не совсем понимаешь ситуацию. Конечно, Жанне не следует выходить за него! Не имеет значения, сколько ей лет. Нужно помешать ей сделать такую ужасную ошибку.
– Да, но будет ли это ошибкой? Может быть, ей все равно, импотент он или нет? Может быть…
– Пожалуйста, дорогой, к чему такие грубости? Ей следует думать о подобных вещах. Она должна выйти замуж, чтобы выполнить предназначенное самой природой и стать матерью, а не бесплатной медсестрой.
Перед лицом такой чисто женской логики я спасовал и, вздохнув, решил заняться завтраком и не подавать больше реплик.
Я твердо решил не вмешиваться в дела Жанны. Мать отправилась в Пенмаррик на консультацию с отцом; отец написал Мариане, а мать поговорила с Жанной. Вдвоем родители довели ее до крайне жалкого состояния и отправили на лето в Шотландию к Мариане.
– Если повезет, – сказала мать, – она встретит там подходящего человека и сделает приличную партию. Я слышала, что Эдинбург очень светский город, а Мариана, конечно же, знает нужных людей.
Но Жанна замуж не вышла. Она прожила в Шотландии с лета 1921-го до осени 1922 года, а потом без разрешения родителей вступила в маленький религиозный орден, который отправлял своих монахинь в благотворительную больницу в Лондоне ухаживать за больными.
Мать, конечно же, была расстроена решением Жанны и некоторое время старалась думать об этом как можно меньше и заниматься внуками. Дочь Хью, Дебора, родилась в июне 1920 года, но, поскольку я отказывался общаться с Хью и не интересовался младенцами, я не пошел на крестины и впоследствии не пытался увидеть ребенка. Для матери, которая, конечно же, обожала внучку и хотела постоянно со мной о ней говорить, это было тяжело, но я не считал необходимым изображать энтузиазм, которого на самом деле не было, и через некоторое время она примирилась с моим равнодушием к племяннице.
Сын Марианы, Эсмонд Марк Дункан Доналд Александр, граф Руанский, родился через полтора месяца после Деборы, в начале августа. Поскольку мужу Марианы к тому времени было за пятьдесят, мне это показалось настоящим достижением, но в глубине души я был смущен. Впрочем, я не стал это комментировать, потому что мать тоже впервые вышла замуж за человека, которому перевалило за шестьдесят, когда ей было примерно столько же, сколько и Мариане, и мне не хотелось задевать ее своими необдуманными замечаниями. Тем не менее брак матери отличался от брака Марианы одним важным обстоятельством: мать была женой Джона-Хенри Рослина только на бумаге, она жила на ферме больше в качестве хозяйки, чем жены; для нее этот брак был самым лучшим способом сохранить респектабельность, живя в доме с тремя холостыми мужчинами, и, хотя деликатность матери в подобных вопросах не позволяла мне задавать прямые вопросы, я знал ее достаточно хорошо, чтобы предположить, что у нее и у старого Рослина были раздельные спальни.
Как я и ожидал, от вести о рождении в Шотландии внука мать пришла в бурный восторг. Она обижалась на Мариану за то, что та придумывала всякие предлоги, чтобы не привозить своего второго мужа с визитом в Корнуолл, но теперь все было забыто, и мать волновалась только о том, что Мариана не захочет показать ей ребенка. Но Мариана показала. После визита в Пенмаррик, во время которого ее сопровождали личная горничная, няня и помощница няни, но не муж, она начала бурную переписку с матерью, постоянно посылая ей фотографии младенца, его белокурые локоны и длинные письма с описанием того, какой он замечательный. Это было тем более удивительно, что предположить такое заранее было сложно. Прежде всего, Мариана была не из тех женщин, в ком силен материнский инстинкт, а во-вторых, они с матерью никогда не были близки. Но теперь все переменилось. Мариана стала любимой дочерью, и вскоре мне так надоело слушать про изумительного младенца Эсмонда, что я попросил мать больше не читать мне писем Марианы.
– Ох уж эти дети! – сказала сестрица Элизабет, разделявшая мою точку зрения, когда зашла на ферму во время летних каникул. – Мне до смерти надоели бесконечные разговоры о них. Не могу дождаться, когда я вернусь в Челтнем и не буду больше слышать рассказов о Деборе и Эсмонде, которые вкупе представляют восьмое чудо света.
Меня это развеселило, но мать, конечно же, обиделась.
– Надеюсь, ты не станешь синим чулком, Лиззи, – холодно произнесла она. – Всем известно, что мужчины презирают агрессивно интеллектуальных женщин и предпочитают девушек с более мягкими, женственными вкусами. Если ты будешь открыто заявлять о своем отвращении к материнству, мужчины станут избегать тебя.
– А меня это не волнует, – сказала Лиззи. – Все равно большинство мужчин глупы. Я даже не уверена, хочу ли замуж.
– Что ж, дорогая, если ты в ближайшее время не займешься своей внешностью, то вполне может случиться, что никто тебя замуж и не позовет. Зачем ты так много ешь? Ты от этого полнеешь, а от сладостей у тебя появляются прыщи. Неужели ты и в самом деле моешь голову раз в неделю? Грязные волосы – это так некрасиво.
– Прекрасно, – сердито сказала Лиззи. – Волосы у меня грязные, я толстая и прыщавая. Но мне все равно! Ты, может быть, и думаешь, что самое главное для женщины – это быть красивой, удачно выйти замуж и родить много прекрасных детей, да почему бы тебе и не думать так? Ты всю жизнь только этим и занималась! И что в этом такого особенного? Любая дура может выйти замуж и родить ребенка. Я же сделаю что-нибудь особенное!
Я почувствовал, что пора вмешаться.
– Заткнись, Лиззи, – коротко сказал я. – Ты очень груба с мамой.
– А она возмутительно груба со мной! – закричала разъяренная Лиззи. – И почему она ожидает, что я буду вежлива? Родители позволяют себе чудовищные вещи по отношению к детям и думают, что это им сойдет с рук. Нет, я не извинюсь, Филип! Если бы ты не был так ею одержим, ты бы понял, что она во всем виновата. Ах, мужчины невыносимы! Только Джан-Ив разумный. – И она вылетела с фермы.
Через неделю она вернулась в школу, и мы долго ее не видели, а из Челтнема она ни разу не написала матери.
Осенью 1922 года Жанна ушла в монастырь, Лиззи закончила школу и поступила в Кембридж на классическое отделение. Я был удивлен, что отец на это согласился, поскольку знал, что он не признает высшего образования для женщин, но, очевидно, он более не мог бороться с не по-женски сильной тягой Лиззи к знаниям, а она продолжала восторгаться университетской жизнью. Мы по-прежнему редко ее видели, но незадолго до Рождества 1922 года она вернулась в Корнуолл на пару недель и на следующий день после приезда пришла на ферму. Не ожидая гостей, мать уехала в Зиллан, а я, поскольку было воскресенье, был дома, и мне пришлось развлекать Лиззи в гостиной до прихода матери. Поначалу я не знал, о чем с ней говорить, но волноваться мне не следовало; я и забыл, что Лиззи всегда было что сказать.
– …Поэтому мне кажется, что даже ты его теперь пожалеешь, – услышал я, когда мне удалось сосредоточиться на разговоре. Мне надоел длинный панегирик Кембриджу. – Подумай сам, Маркус мертв, Мариана – в Шотландии, Жанна – в монастыре, я – в Кембридже, Джан-Ив – в Итоне, а ты для папы – отрезанный ломоть. И кто остается ему для компании? Конечно, Хью заходит два-три раза в неделю и просто сбивается с ног, изображая почтительного сына, но у них с папой мало общего, и они быстро надоедают друг другу, хотя и сохраняют приличия. Правда, Адриан приедет на Рождество на этой неделе, но он слишком занят подготовкой к священническому сану, а в свободное время занимается благотворительностью, поэтому теперь редко приезжает в Пенмаррик. Остается Уильям, но он плохой компаньон, потому что по меньшей мере три вечера в неделю проводит у Чарити Рослин, – хоть бы он на ней уже женился! Кому какое дело, что она когда-то была местной гулящей? Нет, правда, если задуматься, папе повезло, что у него есть Элис Пенмар. Если бы не она, ему бы было очень одиноко.
Элис Пенмар.
Я вспомнил ту ужасную сцену у отца в кабинете перед войной. Элис в то время была влюблена в меня, – во всяком случае, она так говорила, но это было очень, очень давно, времена переменились, и люди тоже.
– Интересно, правда? – продолжала тараторить Лиззи. – Я и Элис плохо ладим – она слишком любит командовать, слишком уверена в себе! – но, должна признать, разговаривать с ней интересно, она явно не дура. Она всегда ужинает с папой, когда Уильям остается у Чарити и дома больше никого нет. Они с папой очень… дружат.
После минутного размышления я осторожно спросил:
– Ты думаешь, она старается с ним подружиться?
– Ты хочешь сказать, что она его любовница? – с интересом спросила Лиззи. – Я так не думаю. Мы с Джан-Ивом потихоньку об этом спорим. Он думает, что да, но я не уверена. Элис не такая. Я не говорю, что все нецеломудренные женщины должны выглядеть, как Чарити Рослин, но мне кажется, что в них что-то должно быть, а этого чего-то в Элис нет. Она такая чопорная, такая правильная, так похожа на синий чулок! Я просто не представляю, что она и папа – ну, ты понимаешь, о чем я… Но Джан-Ив не согласен. Говорит, что Элис как раз из тех, кто может забыть о добродетели просто от отчаяния. А ты что думаешь?
У меня на языке вертелся вопрос о Джан-Иве, о котором она так часто говорила, но я не стал задавать его. На самом деле Джан-Ив меня не слишком интересовал; мы никогда не виделись, потому что он не приходил на ферму, и я давно решил, что мы навсегда останемся чужими.
– Как ты думаешь, Филип? – повторила Лиззи, возвращая меня к мыслям об Элис Пенмар. – Ты можешь представить себе Элис падшей женщиной?