Элизабет с Джан-Ивом держались на расстоянии. Парриши держались вместе с Элис Пенмар и подальше от меня. Лицо Элис было белым и изможденным, под глазами – темные круги; она выглядела больной от горя.
Позади меня голос священника произнес:
– Сейчас, я полагаю, ты поедешь в Пенмаррик, Филип. Не хочешь ли поехать в машине, которую Адриан нанял для меня? Я не привык к машинам и был бы рад твоему обществу.
Я ответил, не глядя на него:
– Мне нужно отвезти мать домой.
– Нет, – сказал он. – Все устроено, я только что говорил с твоей матерью. Барышни Тернер отвезут ее домой, а в такое время ей лучше побыть с женщинами. И ведь, конечно, тебе захочется поехать в Пенмаррик, чтобы немного побыть с семьей. Там всех ждет холодный обед.
Я покачал головой.
– Нет, – сказал я. – Нет. – Больше я ничего не мог произнести. – Нет, я не могу поехать.
– Тебе надо поехать. Есть обязательства, от которых тебя никто не может избавить.
Я посмотрел на него. Лицо его было старым, тело хрупким, но глаза оставались молодыми. Эти глаза никогда не менялись. Я посмотрел в эти глаза и понял, что он все знает, знает даже, что мне хочется сбежать, и все же он просил меня поехать в Пенмаррик, словно мы с отцом никогда не враждовали.
– Они ждут, что ты приедешь, – сказал он. – Мне кажется, тебе следует поехать.
Водители подгоняли машины к воротам кладбища. Я произнес неровным голосом: «Очень хорошо. Если надо…» – и мы вместе пошли по тропинке от церкви.
Шли мы молча. Когда мы ехали через пустошь к Сент-Джасту, машина с трудом взбиралась на холмы, мотор трудолюбиво рычал.
Приехали мы последними.
– Где все? – нервно спросил я. – Куда все делись?
– Наверное, в гостиной. Майкл Винсент собирался прочесть завещание. – Священник держал меня за руку. У него были удивительно сильные пальцы. – Тебе ведь нужно узнать, какое содержание он оставил матери.
– Да, – безразлично ответил я. – Да, конечно.
Мне это не приходило в голову. Когда я вслед за священником вошел в комнату, то, к своему разочарованию, обнаружил, что вся семья уже собралась и ждали только меня.
Никто не сказал мне ни слова. Около камина стоял пустой стул, но когда я предложил его священнику, то увидел, что он уже сидит рядом с Элис.
Я неловко сел.
– Итак, – сказал юрист и старейший друг моего отца Майкл Винсент, – думаю, мы можем начинать. – В руках он держал завещание и, говоря, развернул его и приготовился читать с самого начала.
Мне захотелось курить. Я начал рыться в карманах в поисках пачки сигарет, надеясь, что женщины не будут возражать, если я закурю.
– «Завещание. – Голос Винсента был четок и колок. Все замерли. – Настоящим завещаю…»
Я зажег спичку.
– «…следующее моим детям и внукам: моей дочери Мариане, маркизе Лохъялльской… Ее сыну Эсмонду, барону Руанскому…»
У Марианы и Эсмонда и так было достаточно денег; отец оставил им небольшое наследство в знак любви.
– «…детям моего покойного сына Хью…»
Еще два символических наследства для Деборы и Джонаса. Символы на этот раз были более щедрыми.
– «Моим дочерям Жанне и Элизабет Касталлак, чтобы обеспечить их, если они не выйдут замуж…»
Наследство более не было символическим. Я посмотрел на Джан-Ива. Лицо его стало белым как мел, глаза горели как угли.
– «…моей невестке Ребекке, на то время, пока она будет вдовой…»
Я подумал: «Интересно, а как бы к этому отнесся Хью?» Лично я считал, что отец был более чем щедр, оставив ей вообще хоть что-то.
– «…моей жене Джанне Касталлак, чтобы обеспечить ей тот же доход, что и при моей жизни…»
Я вздохнул с облегчением.
– «…следующее завещаю сыновьям Розы Парриш: Уильяму Парришу, в знак благодарности за все, что он сделал, помогая мне управлять имением Пенмаррик… Адриану Парришу, чтобы помочь ему в осуществлении его призвания…»
Значит, отец все-таки сдержал слово в отношении Парришей. Он не оставил им наследства, просто сделал подарки разумного размера. Сигарета погасла, и мне пришлось зажечь еще одну спичку.
– «…нижеследующее завещаю слугам: моей экономке Элис Пенмар с благодарностью…»
Для экономки это было хорошее наследство, но для любовницы маленькое.
– «…моему дворецкому Джеймсу Медлину…»
Ни один слуга, вплоть до самой последней горничной, не был забыт. Список казался бесконечным.
Винсент прочистил горло и перевернул еще одну страницу.
– «После того как все вышеупомянутые наследства будут получены, а налоги уплачены…»
Вот оно. Я снова посмотрел на Джан-Ива. Только он еще не был упомянут.
– «…вся земля, известная как Пенмаррик в приходе Сент-Джаст в Пенвите в графстве Корнуолл…»
Юридические формулировки безжалостно текли и текли.
– «…дом… все мое движимое имущество, находящееся в доме, за исключением бумаг, рукописей, статей…»
Бесконечно.
– «…и шахта, известная под названием Сеннен-Гарт…»
Моя шахта. Сеннен-Гарт. Последняя работающая шахта к западу от Сент-Джаста. Моя шахта досталась никчемному деревенщине, которого я презирал.
– «…включая всю прибыль, арендную плату…»
Моя шахта, думал я, моя шахта. Мое дело. Работа всей моей жизни.
– «Нижеследующим завещаю…»
Винсент остановился.
Наступила полная тишина. И вот:
– «…моему сыну Филипу Касталлаку», – сказал Майкл Винсент и посмотрел мне прямо в глаза.
Глава 7
Почему Ричард и старый король никогда не ладили? Их характеры во многом были схожи…
Ричарда короновали третьего сентября 1189 года в Вестминстерском аббатстве… Ему не терпелось пуститься в увлекательное приключение: Крестовый поход. Еще до коронации он приказал осмотреть корабли.
– «…В пожизненный траст, – продолжал Винсент, все еще глядя на меня, – а после его смерти…»
Он сказал что-то о том, что после моей смерти имение отойдет моему сыну, а если у меня не будет сыновей, то либо Джонасу, либо Джан-Иву, в зависимости от того, кого я укажу в завещании. Но я его не слышал. Я не слышал ничего. Я слышал только его голос: «Моему сыну Филипу Касталлаку». У меня голова кружилась от этих юридических формулировок, мозг отказывался их понимать, даже не пытался понять, только пытался принять, что оно было мое, в траст, но все равно мое, пожизненно мое, пока я дышу, пока буду просыпаться по утрам и смотреть на корнуолльские пустоши. Все наследство Касталлаков, очищенное от долгов и налогов, каждый кирпичик Пенмаррика, каждый квадратный дюйм земли внутри стен, каждая галерея шахты Сеннен-Гарт. Фермы арендаторов, ряды домиков в Сент-Джасте, черные утесы, золотистый песок. Рододендроны, гортензии и азалии, вереск, ежевика и утесник. Вся земля, известная под названием Пенмаррик в приходе Сент-Джаст в графстве Корнуолл.
Он все оставил мне.
Я его проклинал, оскорблял, угрожал ему, но теперь все выглядело так, словно я и слова не произнес. Давным-давно я вышел из его дома, посмеявшись над его деньгами и над всем, что он для меня сделал, и вот выходило, будто все наши прошлые ссоры не имели значения. Я думал, что он ненавидит меня так же, как я ненавижу его, но теперь получалось, будто ненависти никогда не существовало, что наша вражда была иллюзией, созданной и подкармливаемой шахтой, и ничем иным.
И вот он оставил мне шахту. И деньги, чтобы поддерживать в ней жизнь. Он все оставил мне, но мне вдруг не захотелось ничего, потому что для меня этот подарок был ужасен, я чувствовал себя так, словно пал ниц, исхлестанный невидимым шомполом. Мне хотелось поворотить время вспять, сбежать, вскинуть руки и защититься, убежать и спрятаться, уползти в безопасное место… Но пути назад не было. Бежать было некуда, перевернуть страницы прошлого – невозможно. Все свои ошибки я уже совершил, и теперь, когда отец умер, ничто не могло их исправить. Он оставил мне шахту и деньги, и теперь мне надо было с ними жить. Мне надо было ужинать в столовой Пенмаррика и слышать свой голос, произносящий: «Если ты закроешь шахту, я тебя разорю»; сдавать чеки в банк и слышать свой голос, выкрикивающий: «Ты никогда не давал мне и пенни из своих чертовых денег!»; каждый день спускаться в шахту и выслушивать, как мои воспоминания вопят: «Ты никогда меня не понимал! Никогда даже не пытался понять! Ты ничего для меня не сделал!» Так много ужасных воспоминаний; и мне надо было с ними со всеми жить.
Я поднялся. Присутствующие посмотрели на меня. Винсент читал абзац, в котором отец назначал Адриана душеприказчиком по своим литературным произведениям, но, когда я встал, он остановился. Я взглянул на сестер. Мариана была хорошо одета, красива, ее голубые глаза были холодны как лед; Жанна была бледна, ее лицо было искажено от горя; Элизабет была холодна, враждебна. Я перевел взгляд на Парришей: на Уильяма, громоздкого и неряшливого, чей веселый рот сейчас не улыбался, на Адриана, высокого и угловатого, – лицо его было омрачено чувством, которого я не мог понять. Я вгляделся в Элис, увидел презрение к себе на ее лице с крепко сжатыми губами, а потом задержал взгляд на священнике. Он все знал. Его лицо было непроницаемым, но все же полным осознания того, что именно будет значить для меня завещание. Он знал. В лице Джан-Ива тоже было знание, не знание священника, а знание намного более горькое, и тогда я понял, что ему всегда был известен текст завещания. Именно завещание привело его на ферму Рослин, оно заставило его втереться в доверие к матери и тем самым ко мне, завещание заставило его принимать участие в моих планах. Он сбросил со счетов шанс получить наследство от отца, но зондировал почву на предмет получения наследства каким-нибудь иным образом; он строил планы на будущее, пытаясь оказаться на правильной стороне, когда отец умрет.