– Прошу расписаться в получении, ваша милость, – каптенармус положил перед ним на прилавок гроссбух.
Но Соколов ставить подпись не торопился.
– А обуться?
– Уж не взыщите, господин следователь, – сказал каптенармус – пехотный унтер, похожий на откормленного барсука. – Ни валенок, ни бурок, ни даже сапог.
– Как так может быть? – возмутился Соколов.
– Да так, воля ваша, и может. Все ушли, даже офицерству не хватает. А уж армия, – тут он понизил голос. – Армия вообще наполовину разутая, иные солдатики в лаптях воюют.
– В лаптях? – не поверил Соколов. – В таких, что ли? – глянул он сверху на свои страшные лапти и с вызовом – на барсука.
Тот сначала охнул, потом покачал головой.
– Да, в ваших никак нельзя. Ноги потеряете.
– Потеряю, и что потом?
– Да всё я понимаю, господин следователь… – барсук повздыхал и, наконец, махнул рукой, словно от отчаяния. – Так уж и быть, только для вас – бусы. Придержал для одного полковника, но что-то его месяц не видно. Он-то не босой, так что походит. Не то, что у вас. Бусы тоже англичанка прислала. Только без обмоток. На обмотки онучи можно пустить.
– И где они?
Не отвечая, унтер влез на стремянку и достал с верхней полки стеллажа пару тяжёлых ботинок, связанных шнурками, и с грохотом опустил на деревянный прилавок.
– Извольте: бусы.
– Бутсы? Для футбола? Что-то не похоже. Обычные боты. Для штатских, не армейские.
– А хоть и так. Офицерство берет. С охотой.
– Что-то я не видел ни одного офицера в твоих ботинках, – проворчал Соколов.
– Не до всех доходят, – загадочно сообщил унтер.
Ботинки были замечательные – толстой свиной кожи, коричневые, отливающие янтарём. Высокие – чуть не до середины голени. С бронзовыми крючками для шнурков, на рифлёной подошве с подковками.
– Да, хороши, – оценил Соколов, взвесив ботинки на руке.
– Не для наших, конечно, краёв, но чем богаты. Вообще, – тут унтер неожиданно перешёл на шёпот. – По секрету скажу вам кое-что, как судейскому чину. Не выдадите?
– А что, есть что выдавать?
– Боязно, если правду сказать.
– Честного человека закон не выдаёт, а защищает. Молчи, коль не доверяешь, – отвердел Соколов.
Оглянувшись по сторонам, унтер торопливо заговорил:
– Вам – доверяю, господин следователь. Всё в интендантстве нашем имеется. И шинели, и валенки, и сапоги. Даже унты есть меховые, которые для авиаторов-летунов. Цельных два эшелона с одёжей и обувкой от англичанки пришли. И амриканцы подвезли – тулупы волчьи, патроны. Свинину тушёную в железных банках.
– И где же такое добро? – прищурил стеклянный глаз Соколов.
– Половина уже у чехособак. Мимо них ничего не проскочит. А другая часть в тюрьме.
– То есть, как это – в тюрьме? – удивлённо раскрыл живой глаз Соколов. – Зачем в тюрьме сапоги с консервами?
– Самое надёжное для схрона. Кому в голову втемяшится в тюремных камерах искать!.. Так я, ваша милость, и докладываю, чтоб вы по закону спросили, почему солдат босой, а интендантство продаёт обувку на сторону. Только меня не выдайте, Христом-Богом! К Зайчеку отправят. На куски разрежет и собакам скормит. Он может.
– Фамилия? – резко спросил Соколов.
– Унтер-офицер Иван Сергеев! – вытянулся каптенармус и даже прищёлкнул каблуками изрядно ношеных солдатских сапог для нижних чинов образца 1908 года.
– Вот что, Сергеев, – сказал веско Соколов. – Ты служи дальше и спи спокойно. Молодец, что сказал, но теперь и ты молчи. И никому про наш разговор. Береги себя. Понадобишься.
– Так точно, господин следователь! – гаркнул унтер.
– Да не кричи, не глухой я, – поморщился Соколов.
– Так точно! – ещё громче гаркнул унтер Сергеев. – Есть не кричать!
Здесь же Соколов и переобулся.
– А лапти, ваше благородие, оставьте, – предложил унтер. – Выброшу.
– Спасибо, братец, – сказал Соколов. – Так что помни!
И вышел на мороз.
То, что замечательные английские ботинки зимой не для русского человека, Соколов понял уже через несколько минут. На остром морозе шикарная кожа мгновенно задубела, потом стала каменной, беспощадный холод вцепился в израненные ноги. «И онучу не надеть, – огорчился Соколов. – Хорошо, в поле на следствие не выходить».
Первым делом увидеть Дидерикса, сообщить о складе краденого в тюрьме. И Соколов направился в офицерскую гостиницу. Генерала там не оказалось.
Выйдя из гостиницы, Соколов спрятался от ветра за колонну гостиничного портика в ложноклассическом стиле и не мог для себя решить: дожидаться Дидерикса или уйти в свой тёплый пульман. Нет, надо дождаться. Склад могут вывезти в любую минуту.
Он замёрз и решил вернуться в вестибюль, но тут показался Дидерикс с каким-то генералом. Соколов решительно шагнул из-за колонны им навстречу.
– Что такое? – остановился незнакомый генерал.
– Не понял!.. – сказал Дидерикс и отступил на шаг.
Но тут же узнал Соколова.
Выслушав, Дидерикс заторопился обратно в штаб. И незнакомый генерал с ним.
В пульмане вовсю распоряжался Степных, филёр ещё царской службы, неказистый рябой мужичонка, каким и положено выглядеть филёру охранного отделения Департамента полиции. На самом деле, проныра – хитрый и смекалистый. Соколов назначил его своим помощником по особым поручениям.
Салон первого класса, служивший в пульмане и столовой, Степных превратил в рабочий кабинет следователя. Здесь уже стояли канцелярский стол и два венских стула. По углам два канцелярских шкафа. На полках за стеклом разложены папки с уголовным делом и двумя списками с него. Три, дня с утра до вечера, здесь трудилась бригада пишущих машинистов за ремингтонами и с пулемётной скоростью и треском перепечатывали материалы. Третья копия, как доложил Степных, будет завтра к вечеру.
Двое солдат только что установили небольшой несгораемый шкаф от фирмы братьев Смирновых. Третий приколачивал к полу допросное кресло с крепкими подлокотниками: привязывать, если надо, руки арестованного. Для свидетелей и посетителей у стены был диван, когда-то кожаный. Кожа давно срезана, вместо неё Степных постелил толстую клеёнку, от которой сильно пахло застарелым льняным маслом.
На своём столе Соколов обнаружил тонкую картонную папку с надписью красным карандашом:
«ВЫВОЗ РОМАНОВЫХ ИЗ ЕКАТЕРИНБУРГА»
– Что это? – спросил Соколов.
– Сведения, которые в дело не попали, – ответил Степных.
– Почему не попали?
Степных развёл руками:
– Не могу знать-с. Обнаружились в столе у следователя Сергеева. Похоже, вынес в отдельное производство, чтоб попутно возбудить, да так и оставил.
Морщась от стука молотков, Соколов открыл папку с несколькими машинописными листками и пробежался по тексту, выхватывая главное. Но скоро остановился, удивился и вернулся к началу. Теперь он вчитывался в каждую строчку.
ДОПРОС
Гражданка Камышловского уезда, Кунорской волости,
деревни Белейки, Лидия Федоровна Лоскутова, 19 лет,
православная, проживает в г. Екатеринбурге,
по Успенской ул. в д. №5, объяснила:
У меня есть двоюродный брат Афанасий Иванович Руденков. Его большевики мобилизовали, и он служил в Екатеринбурге шофёром на бронированном автомобиле.
Я хорошо помню: за два дня до объявления в Екатеринбурге о расстреле большевиками бывшего Государя Николая Александровича, я встретилась в кинематографе «Рекорд», часа в четыре дня, с Афанасием. Он шёл на вокзал Екатеринбург-I, и я пошла проводить его. Дорогой, идя против дома Ипатьева, мы увидели вышедший из ворот бронированный автомобиль. Брат сказал, что это вывозят у императора вещи, а потом увезут и самого императора. Я спросила его: «Неужели Государя расстреляют?», а он на это мне ответил, что его увезут в Верхотурье и заключат в монастырь. Я спросила ещё, что сделают с Государем, если заберут город чехи. Брат ответил: «Тогда его отправят в Германию, так как большевики за него взяли у немецкого короля много денег, и король взял нашего Царя себе на поруки».
Все это я показываю правду, большевичкой я не была и им не сочувствовала.
Лидия Лоскутова
И. д. начальника Уголовного розыска Плешков
При допросе присутствовал
товарищ прокурора Н. Остроумов
«Сколько же их ещё будет – сочинителей и сумасшедших?» – с досадой подумал Соколов, но, тем не менее, продолжил.
ПОКАЗАНИЯ
Фёдор Иванович Иванов, 40 лет,
православный, под судом не был, проживает
по Васнецовской ул. в доме №29, объяснил:
Я имею парикмахерскую на новом вокзале станции Екатеринбург-I. За день или два до объявления в Екатеринбурге большевиками о том, что бывший Царь Николай II ими расстрелян, у меня в парикмахерской был комиссар станции Гуляев и стал говорить, что у них много было работы. На мой вопрос: «Какой работы?», он ответил: «Сегодня отправляем императора Николая», но куда, не сказал, а я спросить его считал неудобным, так как в парикмахерской была публика.
В тот же день вечером Гуляев опять заходил в мою парикмахерскую. Я его спросил, как и куда отправили Николая, так как на этот вокзал его не провозили. Гуляев ответил мне, что бывшего царя увезли на Екатеринбург-II.
На следующий день утром ко мне заходил комиссар штаба резерва красной армии Кучеров, которого я спросил, правда ли, что Николая II увезли на станцию Екатеринбург-II. Кучеров ответил мне: «Правда». А на мой вопрос, куда его отправили, сказал: «Тебе какое дело?»
На второй день после этого разговора было выпущено объявление, что Николай расстрелян здесь в Екатеринбурге. Встретив Гуляева и Кучерова у буфета на вокзале, я спросил их, почему объявление о Николае выпущено так, а они говорили иначе. Они сказали: «Мало что пишут!» В тот же день я спросил матроса Григория, отчества и фамилии не знаю, который часто спал в уборной на вокзале: «Правда, что Николая расстреляли? Или увезли». Он ответил, что царя увезли из города живым, но куда, не сказал.