В тишине стало слышно, как за толстым окном пульмана зашуршал льдистый ветер, предвещая скорый буран.
– А твой брат… он в кого стрелял? – наконец, равнодушно, без тени интереса спросил Соколов.
– Он вовсе не стрелял. Там только латыши и чекисты были. Ещё мадьяры. Они и убивали. Брата моего, когда расстрел был, там совсем не было, а был он тогда в казарме и спал после дежурства. Разбудили его другие охранники, когда всё уже кончилось. У одного, кто всё видел, фамилия такая… насекомая… – она смущённо, словно извиняясь, улыбнулась. – Блохин… Или Комаров?
– Клещев, может? – подсказал Степных.
– Точно, Клещев, – обрадовалась Агафонова.
Соколов посмотрел на Степных. Тот кивнул
– Клещев, Дерябин и Лесников, – сказал Степных. – Всё с их слов.
– Что после убийства было?
– Анатолий сказал: одни замывали кровь на полу, другие уносили покойников.
– Куда?
– Про то не говорил. Думаю, и не знал… Вот всё, кажись.
– Подумай, может, ещё что вспомнишь.
Агафонова послушно наморщила лоб, часто замигала, теребя в руках платок.
– Ещё … – нерешительно произнесла она. – Ещё говорил, что в подушках охранники нашли брильянты, целую кучу. Больше ничего не знаю.
– Зачитайте и пусть подпишет, – приказал Соколов, передавая помощнику протокол допроса. – Я на минутку выйду, проветриться.
Он спустился по вагонной лестнице и огляделся. Повеял слабый ветерок, Соколов принюхался – в воздухе запахло речным льдом. Значит, где-то недалеко разыгрался буран и, судя по направлению ветра, скоро будет здесь. Но небо пока было совершенно чистое, и в нём дрожали огромные звёзды, переливаясь по краям радужными контурами.
Тяжело, словно огромное животное у водопоя, вздохнул паровоз. Соколов подошёл к машинисту и поздоровался.
– Когда сигнал трогать, гражданин следователь? – спросил машинист.
– Скоро. Подожди малость, – ответил Соколов.
– Чехи ругаться будут.
– Ничего, я им отвечу.
И вернулся в вагон, где Агафонова как раз подписывала протокол.
– Больше я не нужна? – спросила она, вставая.
– Да, Капа, ты свободна, иди, – сказал Степных. – Если у господина следователя больше нет вопросов.
Соколов качнул головой: нет.
– Так я пойду?
– Иди, иди.
Однако Агафонова не двинулась с места.
– Чего стоишь? – спросил Степных.
– Я… я… – запинаясь, начала Агафонова. – Тоже хочу спросить господина следователя… Можно?
– Ещё что? – удивился Соколов. – Ну, ладно, спрашивай.
– Анатолий… – умоляюще произнесла Агафонова. – Где он? У вас?
– Не у нас, но под арестом, – ответил Соколов.
– Так вы его выпустите? Он же не виноват совсем. Не стрелял, не мучил… Именем Спасителя нашего Господа Иисуса Христа молю: отпустите брата на волю, господин следователь. Нет на нем вины, нет крови. Не убивал он.
– Быстро такие дела не делаются, – со вздохом изобразил сочувствие Соколов. – Даже если он изначально не виноват и не подозревается. Напомни-ка ещё раз фамилию брата.
– Якимов, Анатолий.
– Если Якимов Анатолий ни в чем не виноват, выпустим. Николай Алексеевич, ступайте к машинисту, пусть отправляется.
Когда за окном медленно поползли назад вокзальные, а потом стрелочные фонари, внутри которых огни сальных свечей бросали в темноту дрожащий рубиновый свет, Соколов спросил:
– В самом деле, где этот Якимов сейчас?
– В тюрьме.
– Вернёмся, отправьте его к Зайчеку, – приказал Соколов. – Может, ещё что-нибудь выжмет из этого большевистского прихвостня. Только проследите, что там получится.
– Так точно, понял: к Зайчеку, – подавил удивление Степных.
Поезд разгонялся, вагон качался из стороны в сторону на разболтанных рельсах, словно рыбачья лодка в бурном море. Когда город остался позади, Соколов сказал:
– Ну что же, день не совсем пустым был. Закусим?
– Как прикажете! – повеселел Степных.
– Прикажу.
В одно мгновение на столе оказались миски с холодной, мелко порезанной свининой, плошки с солёными огурцами и маринованными грибами, кастрюля с пельменями – тёплая, укутанная в телогрейку.
Отлучившись в тамбур, Степных принёс с холода штоф.
– Самогонка? – поморщился Соколов.
– Чистейшая, сибирская, – заявил Степных. – Лучше любой монопольки. Кумышка37.
– Незаконно. Я должен вас арестовать и сдать Зайчеку. Тотчас же, – заявил Соколов.
– Извольте, нет возражений, – весело согласился Степных. – Но, ежели прикажете, сначала закусим. А после того вещественное доказательство исчезнет, и вам, Николай Алексеевич, арестовать меня будет трудно.
– Что да, то да… – словно нехотя согласился Соколов, беря чарку с загустевшей от мороза самогонкой и разглядывая её на свет. – Где же добыли такую?
– По очень большому знакомству. Повезло, в одной староверческой деревне.
– Так они же совершенно не пьют! – удивился Соколов и даже отставил рюмку.
– Некоторые пьют. И гонят, – ответил Степных. – Правда, очень мало. А есть такие, что и курят, из богатых – купцы, промышленники. И не папиросы какие-нибудь, а сигары – кубинские, бразильские. После Манифеста 17 октября, как знаете, видно, раскольникам большие послабления сделаны, многие ушли в фабриканты, торговцы. И такими большими деньгами ворочают – покруче наших евреев или иностранцев будут. И от своих вековых обычаев уже себе сами послабления делают. Не в косоворотках же и сапогах век ходить. Фраки освоили, сюртуки, по заграницам ездят, по театрам ходят. Сами театры содержат в Москве и Петрограде.
– Сейчас уже не содержат, наверное, – заметил Соколов.
– Да, всё перевернулось.
– Удивительные люди, – сказал следователь. – Некоторых я знал.
– Удивительные! – подхватил Степных. – Настоящие русские: до работы жадные, как пьяница до водки. А верно, что они большевикам деньги на революцию давали?
– Давали, меценаты раскольные! – едко усмехнулся Соколов. – И много.
– Сейчас, небось, жалеют.
– Как не жалеть? Им в большевицком раю место не предусмотрено, там частный собственник, дельный промышленник или купец объявлен врагом человечества.
– Так как же они, большевики жить-то будут? – удивился Степных. – С чего кормиться народу, ежели справных хозяйственников не станет? Кто людям работу даст?
– Вы так беспокоитесь за большевиков? – прищурил стеклянный глаз Соколов.
– С чего мне о них беспокоиться, – смутился Степных. – За людей я беспокоюсь, за Россию.
– Вот за Россию и выпьем. Чтоб не большевики, а староверы ею управляли, как сами живут.
– С Богом! – поспешил согласиться с начальством Степных.
Закусив грибками, Соколов отметил с одобрением:
– А хороша раскольничья! Вот уж придумали – из кумыса водку. Давайте-ка ещё одну за ваших друзей-кержаков!38
После третьей рюмки Соколов произнес задумчиво:
– Нет ли у вас ощущения, Николай Алексеевич, что дело разворачивается… Не то что не простое, а… – он замолчал.
– Дело страшное, – подтвердил Степных. – Уж чего за службу насмотрелся, всякого пережить пришлось. А даже от такого простого допроса, как с Агафоновой, всё внутри так и трясётся.
– Признаться, я от вас недалеко ушёл… Когда будем в Перми?
– Часов в восемь утра.
– Тогда кончаем разговоры и спать! – приказал Соколов. – Чувствую, завтра нас куда большие страсти ожидают.
– И не говорите, Николай Алексеевич…
13. «ГОСУДАРЬ ЖИВ!» – ТИМОФЕЙ ЯЩИК, ЛЕЙБ-КАЗАК39 ИМПЕРАТРИЦЫ МАРИИ ФЕОДОРОВНЫ
Т. К. Ящик
…В КРЫМ вступили немецкие войска, и в тот же самый момент все красные отряды исчезли. Мы получили значительно большую свободу передвижения.
В мае 1918 года мы покинули Дюльбер и переехали в Харакс, маленький уютный дворец, стоявший очень близко к воде, примерно с таким же расположением, как и Ай-Тодор. Дворец принадлежал Георгию, старшему брату великого князя Александра. Все лето и зиму немцы стояли близко, в окрестностях дворца. Как я понял, они не искали связей с императрицей и не вмешивались в наши отношения.
Но случалось, что немецкие офицеры появлялись во дворце и просто вели разговоры о ситуации – чаще всего с гофмаршалом императрицы.
Однажды осенью пришли три немецких офицера, у которых была долгая беседа с гофмаршалом. Как только они ушли, он прошел к императрице и доложил о разговоре с немцами. Они рассказали, что день спустя в русских газетах появится сообщение, что царь, его супруга и их пятеро детей убиты в Екатеринбурге (теперь Свердловск).
Но мы не должны верить тому, что будет в газетах. Немецкие офицеры далее рассказали, что царская семья спаслась. Через короткое время все в доме знали об этом посещении немецких офицеров и о том, что они рассказали.
Когда я вскоре был вызван к императрице, она была так же уравновешенна, как всегда, но мне показалось, что она была более радостной и возбуждённой, чем обычно. На следующий день мы получили газету, где было описано убийство Государя и Семьи. Мы читали это сообщение, смеясь, так как знали, что всё это ерунда. И тем человеком, который больше всех был уверен в том, что царь жив, была сама императрица.
Она была оживлена и шутила со своей горничной и другими людьми, хотя, несмотря на свою приветливость, обычно была молчаливой.
Через несколько дней ялтинская газета написала, что царь не был убит и совершил побег, а некие «Д», «В» и «Г» помогли ему и его семье убежать. Никто из нас не знал, кто скрывается под этими буквами, но очень усердно пытались отгадать.
Некоторое время спустя произошло событие, которое произвело на всех нас заметное впечатление. Вся семья собралась за завтраком на большой открытой веранде. Была прекрасная погода, мягкая и не слишком жаркая. Во время еды на лестнице веранды вдруг появилось странное существо. Это была цыганка. Она была не молодой и не старой, скорее всего, ей было 35—40 лет. Она была одета в обычную пёструю цыганскую одежду, а на её черные волосы был накинут цветастый платок. На шее и на запястьях у неё, как обычно, были серебряные мониста.