Откуда она пришла? Как она проскочила через караул? Чего она хочет? Дежурный гофмаршал, а это был Вяземский, подошёл к ней, чтобы её прогнать, но цыганка сказала, что она хочет поговорить с императрицей. Это была крайне неофициальная форма приёма.
Императрица сидела так близко, что слышала всё сказанное. Она сказала:
– Императрица – это я. Что ты от меня хочешь?
Цыганка сделала шаг вперёд по направлению к императрице и сказала так громко, что все вокруг смогли это услышать:
– Я хорошо знаю, что Ваше Величество очень печалитесь, но Вам не стоит этого делать, Ваш сын жив и находится в добром здравии.
Императрица засмеялась, она смеялась так искренне, как мне редко приходилось слышать, и поблагодарила за сообщение.
Цыганка хотела сказать что-то ещё, но императрица прервала её.
– Достаточно, – сказала она и приказала Вяземскому выдать цыганке 25 рублей.
Та взяла их и была препровождена гофмаршалом к воротам.
Это маленькое происшествие оставило у нас глубокое впечатление. Была ли это только ловкость цыганки, которая воспользовалась ситуацией? Или за её словами скрывалось сообщение политического свойства? Я не знаю этого и, вероятно, никогда не узнаю.
Зима следовала за зимой. Мы напряжённо ждали хоть какого-нибудь знака от царской семьи, подтверждающего, что они живы, но никакого сообщения не было ни от царя, ни от таинственных Д., В. и Г.
Императрица, однако, не падала духом. Она и её родственники хорошо и спокойно проводили время в уютном дворце и спокойно смотрели в будущее.
Через много лет я услышал от бывшего камердинера царя, как царская семья должна была избежать смерти. По его мнению, было замечено, что царские охранники в последний критический период вели себя так, что было видно, что они не истинные пролетарии, а, скорее всего, белогвардейцы, которые прикидывались красными. Конечно, тон обращения с высокопоставленным узником и его семьёй был крайне грубым и несдержанным, но в различных ситуациях, он полагает, что видел признаки доверительности между узниками и их охранниками. Бросалось в глаза, что охранники ели за одним столом с царём, они говорили на иностранных языках и играли в шахматы. В тот день, когда должна была состояться казнь, царь и его семья не были отведены подвал, а выведены на улицу и посажены в несколько автомобилей, которые быстро исчезли за углом. К сожалению, человек, рассказавший мне это, уже умер, и я могу только пересказать его сообщение.
Семье, которая, за исключением императрицы Аликс, всегда умела найти общий язык с простыми людьми, удалось скрыться среди толпы и слиться с серой массой народа. Может быть, им повезло, может быть, их случай похож на то, что произошло с Александром I, который, как предполагают, умер не царём, а безымянным монахом в монастыре в глубине огромной России.
Николай II не мог уехать за границу, и, может быть, его собственная страна предоставила ему тайное убежище. С его тягой к народному обожанию и мистике, вполне вероятно, что такое могло произойти. Много пишется и говорится о судьбе царской семьи. Но хорошо ли, плохо ли развивались события, я верю в то, что, во всяком случае, они были вместе.
Через несколько лет после их исчезновения появился слух, что одна из дочерей, великая княжна Анастасия, живёт в Берлине…
Вскоре после прибытия в Англию вдовствующая императрица и королева специальным поездом отправились в Лондон, где они были встречены принцем Уэльским. Английский король был болен в эти дни, и не мог присутствовать. При этом я был свидетелем одного события, которое оставило у меня глубокое впечатление.
Принц Уэльский был в утреннем костюме, но в связи с получением сообщения о смерти царя, которое обошло весь мир, у него на левой руке была траурная повязка.
Когда императрица её увидела, то спросила, по кому он носит траур. Он ответил, что по её сыну, русскому императору, и по его семье.
Императрица была крайне взволнована и прямо на вокзале сорвала траурную повязку у своего племянника, наследника трона. Было ясно, императрица хотела этим подчеркнуть, что она не верила и не хочет верить в сообщения об убийстве императорской семьи. Я внутренне убеждён, что императрица вплоть до своей смерти сохраняла не только надежду, но также и веру в то, что она опять увидит императора.
Известие о том, что императрица сорвала траурную повязку с руки принца, очевидно, молнией облетело дворец, так что, когда мы приехали, ни у кого не увидели черных повязок на руках. А на торжественном вечернем приёме двор был не в трауре, а при полном праздничном параде.
Если мы, лейб-казаки Поляков и я, и заслужили отпуск после крымского периода, когда мы в течение двух лет выполняли обязанности лейб-казаков и камердинеров одновременно, то получили его в полном объёме в течение тех двух месяцев, пока императрица была в Лондоне. Большую часть времени их величества были вместе, и в нас не было потребности. А мы могли гулять и наслаждаться жизнью.
14. КАПИТАН КИРСТА ИДЁТ ПО СЛЕДУ
Великая княжна Анастасия – последний прижизненный снимок. Очевидно, Тобольск, весна 1918 года
НОЧЬЮ ПОЕЗД остановился. От тишины и внезапной неподвижности Соколов проснулся. Поднялся с дивана и, потягиваясь, подошёл к окну.
В зимней тяжёлой тьме ничего не разглядеть. Ветер бросал в оконное стекло пригоршни крепкого снега. Потом кто-то обронил на чёрную реку ночи оранжевую каплю. Огненная точка увеличивалась, мигая, взметнулась языком пламени и вдруг взорвалась обширным огнём.
Осветились несколько крестьянских изб и группа крестьян, согнанных в кучу. В неверном свете Соколов без труда разглядел чешских легионеров – они держали крестьян под прицелом винтовок. Другие чехи с горящими факелами в руках метались между домами и швыряли факелы на крыши. Берёзовая дранка вспыхивала сразу, видно, заранее облита керосином.
До Соколова донёсся детский плач, потом отчаянный бабий вой заглушил крики детей. Теперь пламя ярко осветило всё вокруг, снег превращался над огнём в мелкий дождь. Когда занялась огнём последняя изба, легионеры ударами прикладов отделили от смешанной толпы мужиков и молодых парней, передёрнули затворы винтовок. Сухо затрещали залпы. Женщины заголосили, закричали ещё громче, бросились на тела убитых, детский плач превратился в визг.
– Что это? – ошеломлённо выговорил Соколов.
Рядом тяжело вздохнул Степных.
– Санитарная обработка, Николай Алексеевич, – хмуро пояснил он.
– Что ты несёшь, подлец! – взвился Соколов. – Ты о клопах или о людях?
– Виноват-с, – смутился Степных и отступил на шаг. – Только так ноне о подлых человеках, мужиках и бабах, выражаются наш Верховный правитель и его любимый генерал Гайда со своими. Выжигают. Партизан.
– Красных?
– Всяких. Кто против белых и против красных.
– Значит, это партизан расстреляли сейчас? – передёрнул плечами, словно от внезапного холода, Соколов.
– Кто там знает. Они заранее расстреливают всех, кто не понравится. На всякий случай. Санитарная обработка.
– Без дознания, без суда… На земле чужой державы, – зло произнес Соколов. – Без закона…
– А что им закон? И где его взять? Постановили: вся наша железная дорога и полоса отчуждения – чешское государство. Вся сила у них. И господин Колчак чехособак любит. Болтают, какой-то Щетинкин в тайге шастает, красный. Агитирует за царя и советскую власть. Ещё грузинец Каландаришвили – этот сам собой, против всех. Шайки всё мелкие. Однако же у страха глаза велики, боятся чехи собственной тени… И то, зачем помирать, когда им домой бежать надо поскорее. Разбогатели…
Поезд тронулся и быстро набрал скорость, пробиваясь сквозь опять закрутившийся буран. Соколов и Степных снова легли, но оба уснуть не могли.
В Пермь приехали, когда за окнами серело утро.
Явился полковник Чечек. Весело поздоровался.
– Теперь куда вам? – спросил чех, постоянно улыбаясь.
– Для начала в суд, потом в военный контроль, – ответил Соколов. – А вы?
– Есть интересная цель, очень перспективно: военные склады. Ещё от вашего царя. Як захочете, то можем и вас, и вашего помощника взять в компанию. Авось, что интересное для вас найдётся.
– Благодарю покорно. Но у нас служба.
– Всегда будет служба, – засмеялся Чечек. – Надо же и развлечься. Царьски склады – большие развлечения будут. Надо и отдыхать.
– Отдохнём, – пообещал Соколов. – После службы.
Чечек только и двинул плечом, улыбаясь по-прежнему, – кто их поймёт, русских чиновников. И коротко козырнув, ушёл.
Метель затихла, небо совершенно очистилось, яркое солнце так засверкало на крышах обледеневших домов и на золотых крестах собора, что зубам стало больно.
Судебное присутствие оказалось закрытым. Подождав полчаса, Соколов и Степных отправились в военный контроль – с недавних дней он стал называться военным уголовным розыском.
У кирпичных облупленных ступеней милицейской управы, где размещались штаб начальника гарнизона и военное угро, Соколов придержал шаг, принюхался, словно гончая на тропе. С шумом выдохнул, подмигнул стеклянным глазом помощнику.
– Чую, ждут нас крутые горки.
– Да разве впервой! – бодро отозвался Степных и вслед за Соколовым поднялся по ступенькам.
В приёмной начальника гарнизона сидел юный прапорщик и читал книгу. Лет ему было, наверное, не больше семнадцати. Он, не отрываясь от романа, зыркнул на вошедших и лениво процедил, почти не разжимая губ:
– Гражданским сюда не велено.
И уткнулся в книгу.
– Прошу прощения, господин… – начал Соколов.
– Гражданин! – перебил прапорщик. – Господа в старом мире остались.
– Гражданин хам! – хлестнул пронзительно Соколов. – Харю от книжки оторви, мерзавец!
Хлопая глазами, прапорщик поднял голову – слов неожиданного штатского он ещё не понял, но начальственная угроза до него уже дошла. Он бросил книгу и вскочил, с грохотом опрокинув стул. К нему шагнул Степных и произнес зловеще: