– Ещё чего! Выдумали! – возмутилась Мутных. – С большевиками в одной партии! Но мне предлагали, – спохватившись, добавила она. – И не один раз. Вот Аню Костину сразу заманили, я ей говорю: «Жалеть будешь: не тех друзей себе выбрала». А вот я свободная. И ничего не боюсь. Ведь я не должна вас бояться – так, господин следователь?
– С какой стати бояться? А зовут меня Николай Алексеевич. Хорошо… Расскажите нам, Наталия Васильевна всё: как увидели семью Романовых, при каких обстоятельствах, как удалось осуществить эту интересную встречу. Или в другом порядке. Как вам удобнее.
– Хорошо, – согласилась Мутных. – Только… – она поёжилась. – Что-то зябко мне. Никак с морозу не отогреться.
– Язык примёрз? – весело поинтересовался Кирста.
– И сильно! – заявила Мутных.
– Сейчас мы тебя отогреем!
Он достал из тумбы стола бутылку вина, початую, бокал, мармелад «Жорж Ландрин» в жестяной банке, расписанной золотыми и красными узорами.
– Угощайся, дорогая ты наша!
Отпив половину из бокала, Мутных влезла рукой в банку, захватила несколько мармеладин.
– А папироску? – спросила капризно. – Только не такую, как давал, а для дамы.
– Конечно, золотая, – Кирста достал из стола пачку папирос «Сальве». – Вот. От сердца отрываю. Всё для тебя, драгоценная.
Прикурив, Мутных выпустила дым прямо в лицо Кирсте.
– Другое дело, – одобрила она. – Это – да, папироски. Как до революции.
Соколов терпеливо ждал, пока Мутных курила и допивала вино. Потом ему надоело, и он многозначительно спросил Кирсту:
– Что ваши замечательные часы показывают?
– Да уж два с четвертью набежало.
– Надо же! – сокрушённо сказал Соколов. – Боюсь, что я должен оставить ваше приятное общество. Дел невпроворот.
– Наталья! – грозно произнес Кирста.
– Да ладно вам – невпроворот! – капризно вытянула нижнюю ярко-красную губу Мутных. Но загасила папиросу в чугунной пепельнице, изображающей медведя с бочкой мёда в лапах. – Так с чего начинать?
– Начни с брата, – предложил Кирста.
– С брата так с брата, – согласилась Мутных. – Значит, так. Брат мой Владимир…
– Момент, – перебил её Соколов, поманил пальцем агента Алексеева и приказал:
– Протокол допроса свидетельницы – сюда.
И к Мутных:
– Прошу прощения, Наталия Васильевна. Мне нужно минут десять, потом продолжим. А вы пока винца ещё попейте, ландринчиком закусите, а капитан Кирста ещё раз угостит вас дореволюционной папироской.
Плотно сосредоточившись на тексте, отмечая карандашом отдельные абзацы и слова, Соколов ровно через десять минут закончил читать.
– Я готов, – объявил он.
Затянувшись «сальвой» и игриво постреливая в сторону Соколова масляными глазками, Мутных с удовольствием заговорила – будто делилась сплетнями с подружкой.
– Значит, брат мой Володя не сразу в большевики пошёл. Да и с чего? Жили мы хорошо, не бедствовали никогда. Про «мир голодных и рабов»40 слышали только в песне. Как соберутся у него дружки, особливо, из студентов, на первое мая, да подруг своих возьмут, стриженых, и – за речку. Гулянки свои они называли «маёвки». Говорят, говорят, спорят, а как пиво кончается, песни запрещённые играют: «Вставай, подымайся, рабочий народ», «Мир голодных и рабов»… Потом эту – «Вихри враждебные веют». Хорошо пели, душевно. Я всё спрашивала у Володи, где он видел этих голодных и рабов. Он-то их видел только в книжках. А вот его дружки, а паче из ссыльных, политических, – так те такие страсти рассказывали про Россию и о бедном люде… И про недород каждые пять лет, значит, и голод. Про подати и недоимки, что их редкий мужик мог платить, как приказало начальство. Там, в России, они говорили, крестьяне только до половины зимы хлеб свой едят, да и то пушной.41 Или пополам с лебедой. Не зря же оттуда к нам на свободные земли мужики шли, да где сейчас они – свободные земли… Ну-ка, красавчик, есть у тебя ещё чем даму порадовать? – она протянула Кирсте пустой стакан.
Кирста глянул вопросительно на Соколова. Тот подмигнул и показал двумя пальцами: только немного. А Наталье Мутных сказал:
– Вижу, вас большевики хорошо поднатаскали. Только политические взгляды вашего брата нам не интересны, можете не стараться. Вас по делу сюда вызвали, вот и расскажите, кого видели под охраной, какую такую семью.
– Так я и рассказываю про неё! – удивилась Мутных. – Чтоб вам понятнее было.
– Если что будет не понятно, я сам вас спрошу, – недовольно пообещал Соколов. Теперь в его голосе прозвучала лёгкая угроза.
– Я к тому, что брат стал большевиком, когда ушёл на войну с германцем и увидел, как там ни за понюх истребляют людей со всех сторон. На пользу мировой буржуазии – так он мне объяснял. А как революция свершилась и красные у нас власть взяли, брат стал каким-то чином в облсовете, а каким – я даже не интересовалась. Но я часто я к нему в гости ездила – интересно было, как Володька властью управляет. Ездила к нему с Аней Костиной, она скоро невестой ему стала, они жениться решили. Это потом она стала секретаршей Зиновьева, когда к родственникам в Петроград съездила. Осенью прошлого года она приехала, и Володя решил к ней в Питер перебраться, а тут из Екатеринбурга к нам перевезли царскую семью, и Володя не уехал. Держали здесь Романовых под страшным секретом, даже кормили их по ночам, еду носили так, чтоб никто не видел. И охраняли их, Романовых, только самые надёжные – коммунисты и областники.
– И кто же был в составе семьи, которую вы царской назвали? – спросил Соколов.
– Одне женщины. То бишь, мать, Государыня, и девицы – великие княжны. Государя и наследника чекисты в Екатеринбурге расстреляли, тела сожгли, пепел рассыпали. А вдову, значит, и девочек-сирот – сюда.
– Повторяю, Наталья, басни мне не интересны. Расскажи только то, что видела своими глазами.
– А что слышала своими ушами, интересно? – с вызовом прищурилась Мутных.
– И это тоже.
– Кто такие Сафаров и Голощёкин, знаете? – многозначительно спросила она.
– Слышал что-то, да уж не помню, – соврал Соколов.
– Самые главные большевики на Урале, – заявила Мутных, многозначительно раскрывая глаза. Были, – уточнила она. – А я с ними – ну, вот так, как с вами, близко разговоры говорила, – она прикоснулась к правому рукаву пиджака Соколова. – И всё, что они про Романовых говорили, всё слышала своими собственными ушами. Рассказать? Интересно?
Соколов пожал плечами.
– Да что там интересного? – произнёс Соколов и слегка зевнул. – Про их большевицкие дела, про Ленина и Троцкого? Своих забот полно.
– А вот я тебя, колобок, съем! – пообещала Мутных и пьяненько захихикала. – Ничего ты не знаешь и не понимаешь, что может быть на уме большевиков!
Её блестящие влажные глаза уже слегка сдвинулись к носу, она решительно протянула Кирсте стакан.
Соколов, глядя в упор на Кирсту, отрицательно качнул головой.
– Нет, милая, – Кирста отодвинул бутылку подальше. – Хватит, согрелась. Сначала с делом покончим, а там посмотрим.
– Какой жестокий! – она погрозила Кирсте пальчиком с темно-красным, почти черным лакированным ногтем. – Значитца, так. Много важных разговоров Сафаров, Голощекин и Белобородов при мне разговаривали. Про Романовых и что, дескать, чехи близко и белые казаки. Царя отобьют и опять на трон посадят. А Ленин царя в Москву требует, а это – измена революции…
– Со стороны Ленина измена революции? – переспросил Соколов.
– Со стороны Ленина, – подтвердила Мутных. – Именно так и говорили в облсовете Сафаров, Голощекин и все они. А я всё слышала. Происходит та измена оттого, что немецкий кайзер Ленину всё приказывает. Ещё они говорили, что нельзя царя с Урала выпускать. Дескать, немцы, и родственники Романовых купили главных большевиков на немецкие марки. Потому и приговорила уральская советская власть: царя и наследника расстрелять… – она замолчала – удивлённо, словно только сейчас до неё дошёл страшный смысл ею произнесённых слов.
– Наталья! – прикрикнул Кирста. – Заснула?
– С вами заснёшь, – задумчиво произнесла она. – Никакого внимания даме… В общем, так они несколько раз о Романовых говорили, а потом решили царя и наследника расстрелять, а царицу с дочерьми отправить сюда, под строгий тайный арест.
– Когда это было?
– Стреляли, кажись, в середине июля и женщин тогда же вывезли. Где сначала их держали, не знаю, но где-то в сентябре или октябре поехала я в Екатеринбург к брату, а его не оказалось. В тот же день Володю сюда, в Пермь, услали Государыню охранять. Вот, когда я вернулась, мы с Аней Костиной и пошли в дом Березина. Там в подвале государыня и была. Брат нам её показал. Обстановка, конечно, не царская и не королёвские нумера42. Ни кроватей, ни стульев. На полу тюфяки, сверху солдатские шинели наброшены. У Государыни, я вспомнила, была ещё маленькая думка.
– Как они выглядели?
– Выглядели? Столик там небольшой был, на нем свеча стояла, трещала сильно, сальная, видно. Государыня около свечи книгу читала – большую, молитвенную. Одна из дочерей, самая старшая, Ольга, по-моему, встала, подошла к окну и принялась дерзко насвистывать. Потом с таким высокомерием на меня посмотрела, так загордилась! Говорят, она из всех дочерей самая боевая была, чуть что – в драку лезла.
– В подвале темно было? – переспросил Соколов.
– Одна свечка.
– Как же ты разглядела книгу? С чего взяла, что молитвенная? Тебя же рядом не было. Или Государыня лично тебе показала книгу?
– Не показывала, конечно. Но крест на книге я хорошо разглядела.
– Как же ты смогла в полутьме разглядеть?
Мутных встревожено замолчала, глаза её потеряли пьяный блеск.
– Признайся, придумала про книгу? Чтоб мы, дураки, поверили выдумкам твоего брательника?! – неожиданно рявкнул Соколов, ещё минуту назад добродушный и легковерный.