(8) [Местные жители] кардухи покинули свои дома и, захватив с собой жён и детей, бежали в горы. Однако продовольствие здесь имелось в изобилии, и в домах можно было найти очень много бронзовых изделий. Ни одного из них эллины не взяли. Равным образом они не преследовали жителей, щадя их из тех соображений, что кардухи позволят эллинам свободно пройти через их страну. (9) Однако продовольствие каждый солдат брал там, где его находил, – так заставила необходимость.
Кардухи не являлись на зов и ничем вообще не выказывали своего отношения к эллинам. (10) Когда последние эллины уже в темноте спускались в деревню с вершины горы, – вследствие тесноты дороги подъем и спуск занял у них целый день, – тогда собрался отряд кардухов и напал на них. Кардухи убили и ранили камнями и стрелами нескольких человек, будучи сами в небольшом числе. Дело в том, что приход эллинского войска был для них неожиданным. (11) Но если бы их тогда собралось больше, то вполне могла бы погибнуть значительная часть войска. Эту ночь эллины провели в деревнях, а кардухи жгли на горах костры и перекликались друг с другом.
(12) С наступлением утра эллинские стратеги и лохаги собрались и решили идти вперёд, захватив с собой лишь самое необходимое количество наиболее выносливого вьючного скота и бросив остальной, а также отпустив всех находившихся при войске недавно взятых в плен рабов».
Древнегреческий историк и воин Ксенофонт
«Вот так. Не грабить, а наоборот, уничтожить собственные обозы! И даже палатки. Могли разворовать деревню, но не стали, чтоб не настраивать против себя местное население. Наоборот, раздавали своё добро нуждающимся. И хоть местные, очевидно, предки курдов, все равно напали, греки не стали их уничтожать. Бросили часть вьючного скота, отпустили рабов…
Так-так. Если сейчас чехи с восторженными воплями сравнивают себя с древнегреческими героями, то как же разбухнет этот миф через пару лет! С каким сумасшедшим восторгом будет насаждаться в чешских школах. И никто не поймает их философов и учителей на вранье. Да кто сейчас читает античную литературу – вообще в Европе? Может, найдётся сотня любителей. Ну, тысяча. Кто сравнит эллинский первоисточник с чешским мифом? С немецкими ландскнехтами нужно легионеров сравнивать. Никто не будет этим заниматься…»
Впрочем, эллинские гоплиты были не без греха. Случались у них под конец пути и стычки с местными, были бои, когда горели деревни. И за еду эллины платили не всегда.
(7) В это время прибыли к эллинам послы из Синопы, вследствие опасений как за город котиоритов, принадлежавший им и плативший им дань, так и за их область, о которой они слышали, будто она опустошается.
(8) Придя в лагерь, они начали говорить, и Гекатоним, который считался хорошим оратором, сказал: «Воины, нас послал город Синопа с поручением восхвалить вас как эллинов, победивших варваров, а также принести вам поздравления по случаю того, что, пройдя, как мы слышали, через многочисленные и тяжёлые испытания, вы спаслись и явились сюда.
(9) Так как мы тоже эллины, то надеемся видеть с вашей стороны доброе, а никак не дурное отношение, тем более что мы никогда не начинали враждебных действий против вас.
(10) Эти вот котиориты наши колонисты; мы передали им эту область, отняв её у варваров. За это они платят нам положенную дань, как делают это и жители Керасунта и Трапезунта, и поэтому всякую нанесённую им обиду город синопцев примет на свой счёт.
(11) Между тем, до нас дошли слухи, будто вы силой вошли в город и некоторые из вас поселились в домах, и будто вы силой, без разрешения, берете из области то, в чем нуждаетесь. (12) Этого мы не одобряем».
(13) Ксенофонт выступил и ответил на это от лица всего войска: «Граждане Синопы, мы радуемся, что пришли сюда, сохранив хотя бы только свою жизнь и оружие. Ведь нет никакой возможности везти и нести имущество и одновременно сражаться с врагами.
(14) Когда мы пришли в эллинские города, например в Трапезунт, где нам предоставили базар, мы покупали продовольствие за деньги, а в ответ на оказанное нам уважение и из благодарности за отпущенные войску подарки, мы со своей стороны почитали их (трапезунтцев) и держались вдали от тех варваров, с которыми они дружили. А их врагам, против которых они нас водили, мы, по мере сил, причиняли зло. (15) Спросите у них самих, что они о нас думают, так как в нашей среде есть люди, посланные с нами по дружбе из Трапезунта в качестве проводников.
(16) Если мы приходим куда-нибудь, где не располагаем базаром, будь то варварская или эллинская земля, мы сами берём продовольствие, но не из заносчивости, а по необходимости»…
Он отложил книгу.
Соколов подумал, что вполне может быть доволен собой. За какие-то полчаса обнулил прекрасно подготовленную операцию большевиков с их «Семьёй императрицы». Причём, сделал это не без изящества.
Он тихо улыбнулся и попытался представить самого себя со стороны – актёра-любителя, мастерски сыгравшего нелёгкую роль, когда приходилось на ходу импровизировать. «И откуда у тебя, братец, столько вдохновения обнаружилось? – спросил он сам себя.
Но тут же радость растаяла. Что теперь делать с таинственно явившейся и тут же исчезнувшей «великой княжной»? Если бы круг свидетелей ограничился только полуграмотными железнодорожными сторожами, показания которых оказались никуда не годными, несмотря на все старания капитана Кирсты. Но – доктор Уткин! С ним-то как? В его свидетельствах ни единого изъяна, ни одной трещины. И несгибаемая, абсолютная уверенность.
Классически неразрешимое противоречие. Как его разрешить? Он не знал, и ничего разумного в голову не приходило. «Ладно, подумаем завтра, – решил Соколов. – А теперь спать – долго, крепко, до конечной станции…»
И сию же секунду уснул, книга выпала из рук и шлёпнулась на пол.
Тихонько поднялся с дивана Степных, поднял книгу и аккуратно положил на столик. Приложил парусом ладонь к верху лампового стекла, дунул на неё и погасил огонь.
Следователь Соколов решил прямо с вокзала, не попив даже чаю, немедленно идти к генералу Дидериксу и отчитаться о командировке.
Поручик Соколов, узнав, где ближайшая офицерская столовая, решил искать, тоже немедленно, способ поскорее вернуться в Пермь.
Следователь выписал на всякий случай поручику повестку, где указал, что поручик был допрошен по важнейшему делу, не терпящему отлагательств. Дело же стоит на контроле у самого Верховного правителя.
Поручик аккуратно сложил вчетверо повестку, сунул в нагрудный карман френча и застегнул пуговицу. И вдруг спросил, простодушно глядя следователю в стеклянный глаз:
– А почему бы не назвать его президентом? Как у людей теперь принято.
– Кого назвать? – удивился следователь. – И у каких людей?
– Адмирала. Ведь в Европе сейчас все президенты.
Следователь с полминуты разглядывал поручика единственным глазом.
– Во-первых, юноша, в Европе только одна страна имеет президента – Франция. Все остальные – монархии. Почти все. И потом, зачем президентом? Может, сразу царём Колчака?
Однако поручик почувствовал подвох и увернулся:
– Царём? Так ведь у нас ещё династия есть, действующая, законная… Великий князь Михаил, иностранцы пишут, в Сиаме остановился. Только чего ждёт, почему не здесь?
– Пишут? Вы читали сами?
– Сам не читал. Штабные читали и рассказывали, как Родзянко с Керенским у Михаила власть отобрали, законную. Ещё на престол не взошёл, а его и скинули. Здесь ему надо быть, а не у косоглазых скитаться. Тем более что… – тут поручик неожиданно замолчал и стал внимательно рассматривать носки своих изрядно потасканных, но тщательно вычищенных сапог.
– Тем более что? – переспросил следователь.
Вздохнув глубоко, поручик махнул рукой:
– Да так, пустое. Болтовня армейская…
– Болтовня не всегда пустое, – возразил следователь. – Иногда и в ней смысл можно найти. Продолжайте, поручик, я слушаю.
– Знаете ли, господин следователь, – смутился поручик. – Я и сам доносов не люблю. И доносчиков.
– А разве у нас официальный разговор? Я вас не допрашиваю, вы показаний не даёте, сиречь, не доносите. Так что же?
Поручик повздыхал, поборолся с собой и сказал, наконец:
– Так, разговоры… Среди офицерства и среди нижних чинов. Солдаты и офицеры мне доверяют, и я никого не назову.
– И не надо, – поддержал следователь. – Так и о чём же?
– Скажу. Но только для того, чтобы вы, как законник, знали, о чем армия думает, – решительно сказал поручик. – А армия… не любит Верховного. И всё его окружение. Не доверяет.
– Откуда же это недоверие? Ведь положение, кажется, с каждым днём лучше?
– Вчера голодному дали корку, сегодня – полторы, стало лучше. Ничего в крупном не меняется. Главное – Верховного назначили нам англичане с чехами. Сами они кто? Жулики, воры и мерзавцы. Кому Верховный больше всего доверяет? Самозванцу Гайде и палачу Зайчеку. Потом, с чего это вдруг адмирал взялся по суше корабли водить? Куда он разбазарил государственное золото? Почему в главных друзьях у него немец Гайдль? А эта его переводчица Тимирёва? Какая она переводчица – бордельная подружонка она, вот кто! Совсем стыд потерял. Отбил жену у лучшего друга, таскает её за собой, куда не след, с военными секретами делится… А сам женат и пятерых детей по заграницам прячет. Я не хочу сказать, что всё это правда, – спохватился поручик. – Народная молва – не более того. Но она выдаёт настроения людей. Им завтра в бой, а стрелять в таких же русских не очень-то и хочется. Главное, зачем. Чтобы старую власть вернуть? Или эсеров с кадетами на шею народу посадить?.. Вот что я хотел сказать вам, Николай Алексеевич напоследок. И не жалею.
– У Колчака всего один сын, – сумрачно отозвался следователь. – В Париже жена и сын от красных спасаются и от тех же эсеров.
– Всё равно, гражданин следователь. Нет в армии доверия к командирам. Не ко всем, конечно. Каппелю верят, ещё Войцеховскому, а вот Пепеляеву и всем чехам, друзьям Колчака, – ни на грош. Особенно его приятелю Сыровому, бандиту одноглазому! – тут поручик покраснел, спохватился из-за «одноглазого» и торопливо прибавил, чтобы смазать впечатление: – Я для чего это говорю: когда дойдёт дело до крупного, до решающих боев – солдаты побегут к красным. Сегодня перевес численный на нашей стороне. Но мысли солдата – за линией фронта. Наш прислушивается к разговорам о том, что у красных солдата кормят, тепло одевают, не оскорбляют. Зуботычины там запрещены, красный солдат идёт в бой обутым, вооружений у них полно, офицеры не воруют. А ещё солдаты, особенно, старые, повторных сроков, помнят, как совсем недавно на германском фронте отцы-командиры вели их, почти безоружными, на убой под немецкие снаряды… С чего же, дескать, сейчас этим же командирам солдата жалеть?