– Логика всех революций неизбежно ведёт к уничтожению монархов всех династий, – упрямо заявил Свердлов. – Даже декабристы, которых вы так уважаете, Владимир Ильич, первой задачей поставили: поголовное истребление Романовых. До последнего ребёнка. Даже французские революционеры…
– Даже французские революционеры, – перебил его Ленин, – казнили только главных Бурбонов – Людовика и Марию-Антуанетту. Но дофина пощадили.
– И все-таки, логика всех революций… – упрямо продолжил Свердлов.
– Ах эта логика революций! – насмешливо подхватил Ленин. – Да будет вам известно, любезнейший глава пролетарского государства, что любая логика любой революции, прежде всего, должна подчиняться соображениям настоящей, сиюминутной, и ещё больше – отдалённой политической пользы.
– Но… – поднял правую бровь Свердлов. – Мировая революция, о которой говорили Карл Маркс и Фридрих Энгельс…
– Яков Михайлович, – усмехнулся Ленин и сожалением посмотрел на Свердлова. – Если к вам пришла свежая мысль, о которой я, в отличие от вас, не знаю и догадаться не могу, то уместнее её развернуть на страницах «Правды». Я догадываюсь: вы по своей доброте душевной хотите мне помочь. И напомнить, что говорили святые угодники Маркс и Энгельс в евангелии под названием «Капитал» и в своих апостольских посланиях к пролетариату всего мира. Но, как ни странно, я помню главное: отцы коммунизма твёрдо были убеждены, что социалистическая революция наступит во всех странах Европы одновременно. Или, как минимум, в самых развитых капиталистических государствах. И это по науке. А что в жизни? Социалистическая революция случилась в стране, где капитал едва только начал развиваться. В государстве, представляющем собой самое слабое звено в цепи империализма. Мы знаем, по науке, что движущей революционной силой должен быть промышленный пролетариат. Но в России почему-то всё идёт не по науке, не по марксизму. В первой социалистической революции, в 1905 году, главной движущей силой, как вы знаете, оказались крестьяне. И революция была подавлена не только оттого, что у царя оказался премьером оказался беспощадный Столыпин. Но и потому, что лучшие друзья крестьян, их политические душеприказчики – эсеры – оказались не способны возглавить серьёзное движение. Людей из-за угла убивать – это да, тут эсерам равных нет. А мы тогда были ещё слишком слабы. И поэтому вместо системного политического процесса, Россия получила стихийные бунты, поджоги помещичьих усадеб, грабежи, убийства помещиков, священников, полицейских и другие разного рода зверства. Революционные протесты выродились в пошлый бандитизм.
Свердлов пожал плечами и сказал с лёгкой обидой:
– Не понимаю, товарищ Ленин, зачем вы имеете всё это мне вспоминать. Как будто я тогда жил на Луне. А я таки не на Луне жил, я на Урале был агентом нашего центрального комитета.
Хитро прищурившись, Ленин взял Свердлова под руку и добродушно ответил:
– Да-да, батенька, вы уж простите меня, старика, что повторяю столь элементарные вещи. Но это я к тому, что жизнь сложнее самых красивых теорий. Даже таких замечательных и научно обоснованных, как марксизм. Скажу вам чистосердечно: лично я не знаю, какую истину из своих бород вычесали бы Маркс и Энгельс, окажись они сегодня, сейчас в России, рядом с нами, в этой комнате. Впрочем, полагаю, что они поддержали бы меня и сказали: живой царь сейчас советской власти нужнее, чем мёртвый. Это я сто раз обосновывал. Даже Лев Давыдович со мной согласился.
– Не имею чести знать, Владимир Ильич, о чём вы говорили с Троцким, – смиренно произнес Свердлов, освобождая руку. – Но, наверное, всё надо ещё и ещё раз взвесить. И вывести баланс – в чью пользу сальдо. В смысле, идея, – он посмотрел на Ленина поверх пенсне.
– Идея… – фыркнул Ленин. – Идея здесь глобальная! Планетарная! Троцкий уже продумал, как организовать суд – передавать ход процесса через открытое радио, текстом на разных языках для всей планеты. И вся планета к концу процесса, ужаснувшись преступлениям царизма как политического устройства общества, несомненно, придёт к неминуемому выводу: наш захват власти в октябре был продиктован самой историей. Мы явились единственными спасителями России, а, может, и всей европейской цивилизации, открыв дорогу к подлинному народовластию. И именно поэтому наша власть, советская, в высшей степени легитимна, и в её законности могут сомневаться лишь крайне реакционные, отжившие своё империалистические слои эксплуататорских классов или совсем уже безмозглые политические деятели. Мы суть законные преемники государственной власти империи! Поэтому нас просто обязаны признать все правительства мира! Вот такая идея… была! – отмахнулся Ленин и остро глянул на Свердлова. – А пока… – он вздохнул. – Пока нас изображают мелкой разбойничьей шайкой, которая хватила дубинкой сзади по башке законных правителей страны. А ведь нам не в пустыне жить – без связей, договоров, без международной торговли… И всё из-за ваших вождей неведомого уральского племени, каких-то команчей. Какое дело испортили! Правда, надеюсь, не до конца. Вы, Яков Михайлович, подумайте всё-таки, как нам извлечь Романовых. Контролируйте уральских красных царьков ежедневно, держите их за воротник, чтобы не взбрыкнули в самый неподходящий момент.
Свердлов собирался с ответом недолго.
– Товарищи уральцы дали гарантии, что жизнь Романовым сохранят. Если ничего особого не стрясётся.
– Что же, посмотрим, чего стоят их гарантии! – ворчливо сказал Ленин. – Теперь: как нам дальше распорядиться товарищем Яковлевым? Он ценный кадр для партии, создавал Чрезвычайную комиссию, был заместителем Дзержинского. Надо использовать Василия Васильевича на ответственном участке.
Свердлов сначала озадаченно взялся за свою бородку – чёрную, сверкающую глянцем, как начищенный офицерский сапог, и спросил вкрадчиво:
– Так мы ж как будто таки уже нашли для товарища Яковлева достойное применение?
– Ах, да, в самом деле! – спохватился Ленин. – Вылетело из головы. Но вы-то, Яков Михайлович, всё о моих мыслях знаете. Отчего молчите? – упрекнул он.
– Константин, слушай, – обратился Свердлов к Яковлеву. – Тут такое дело. Создаётся новый Самаро-Оренбургский фронт. Собственно, уже создан. Есть материальная основа, разворачиваем тыловое снабжение, формируется личный состав. Пошла мобилизация двух призывных возрастов – подскребаем остатки после царя. Не хватает только достойного командующего фронтом. Партия решила назначить тебя. Приступай немедленно. Всяческая поддержка ЦИКа и Совнаркома тебе обеспечена. Если что, можешь прямо к нам с Владимиром Ильичем обращаться, помимо Троцкого.
Предложение настолько удивило Яковлева, что он слов сразу не нашёл.
– Однако… – произнес он, глядя на Ленина, но тот почему-то смотрел в сторону, разглядывая книжный шкаф с немецкими изданиями трудов Маркса и Энгельса.
Яковлев откашлялся.
– Совершенно неожиданно, – произнес, словно извиняясь. – Но ведь я не настолько профессионал, в Академии Генштаба не учился. Одно дело ротой командовать, даже батальоном, но фронтом… Тут грамотный спец нужен.
– Будет тебе такой спец! – весело пообещал Свердлов. – Товарищ Подвойский подойдёт?
– Николай Ильич? Председатель военно-революционного комитета?
– А чем тебе плох?
– Но… я слышал, что именно Подвойский только что назначен командующим. Или нет?
– Вчера – был, – согласился Свердлов. – А сегодня мы переиграли. Командующий – ты, а Подвойский твой консультант и советник.
– Подвойский – консультант? – с ещё большим сомнением произнес Яковлев. – Так ведь он совсем не военный человек. Помнится, Николай Ильич в духовной семинарии учился. И закончил ли? Потом партийные газеты выпускал, в издательствах работал…
Он посмотрел вопросительно на Ленина, но тот продолжал упорно изучать готический шрифт на корешках книг. Почувствовал взгляд Яковлева, быстро глянул на комиссара и нетерпеливо передёрнул плечами. И Яковлев понял: слова не нужны, всё решено, не трать времени впустую. От Ленина помощи не будет. Мало того, Ленин, демонстративно хмурясь, подошёл к вешалке. Снял своё летнее пальто и стал одеваться, медленно и тщательно застёгивая пуговицы.
– На месте разберёшься, кто учился и чему, – нетерпеливо заявил Свердлов. – Ещё тебе будет помогать товарищ Антонов-Овсеенко. Он присоединится к вам через три-четыре дня. А ты отправляйся немедленно. Мандат твой готов, получишь у Горбунова.
Дурные предчувствия оправдались в первый же день после прибытия на фронт. Теперь Яковлев окончательно понял, что его просто отодвинули с глаз долой подальше от Кремля. Это было второе унижение после екатеринбургского.
Подвойский наотрез отказался ему подчиняться. Наоборот, сам потребовал от Яковлева безусловного подчинения. Не появился и товарищ Владимир. У Антонова-Овсеенко оказались дела более важные и совсем в другом месте.
Второе унижение и второй удар лично от Свердлова. Первый был в прошлом году. Тогда Свердлов назначил Яковлева военным комиссаром Урала. Но, прибыв в Екатеринбург, Яковлев застал в должности… Голощёкина, назначенного днём раньше. И тем же Свердловым.
Тогда Свердлов извинялся, уверял, что вышла случайная ошибка, путаница. Время такое, тяжёлое, Яковлев должен понять. В новом советском государственном аппарате уже обнаружилась старорежимная зараза – полный бюрократизм. Никто ни за что не хочет нести ответственность. И, примирения ради, Свердлов предложил Яковлеву заняться хлебозаготовками. Когда же Яковлев пригнал из восточных губерний в Петроград и потом в Москву несколько эшелонов с зерном, Свердлов и Ленин отправили его в Тобольск.
Теперь он окончательно убедился, что другого выхода у него нет: надо играть свою игру.
Выправив в штабе фронта документы, которые сам и подписал и скрепил печатями, Яковлев связался со своими товарищами по боёвке Зенцовым, Чудиновым и Гузаковым. Потом доложил Подвойскому, что отправляется в инспекционную поездку по фронту.
– Поезжай, – равнодушно сказал Подвойский. – Только не лей там крови.