– Ленин-то здесь каким боком? Зачем недавно от Ленина приезжал в особняк сам командующий Сибирским фронтом товарищ Берзин? – возразил Гончарюк. – Проверил, что Романовы живы, а Белобородову с Голощекиным пригрозил: чтоб ни волос с голов арестованных не слетел.
– Теперь один чёрт. Наплевать, чего хотел Ленин, а чего не хотел! И кого куда он присылал. Судят не по намерениям. А по результатам.
– Так что же нам теперь?.. – потерянно спросил матрос.
– Не знаю, друг мой… – ответил Яковлев неожиданно усталым голосом. – Понятия не имею.
Они остановились в проулке, где ждали автомобили.
Комиссар молчал, мрачно глядя на колеса паккарда. Матрос вообще отвернулся. Все напряжённо ждали. Наконец, по лицу Чудинова скользнула невесёлая усмешка: он начинал догадываться.
– Что-то не так? – спросила Новосильцева. – Василий Васильевич! Случилось что-то?
– Случилось. Мы опоздали.
– В другое место их перевели? – спросил Чудинов с той же вызывающей усмешкой проигравшего: он знал ответ раньше, чем услышал.
– Сейчас как раз и перевозят. В другой мир.
В тишине Новосильцева коротко охнула. Помолчав, спросила, глядя Яковлеву в глаза:
– Уверен?
– Полный грузовик мертвецов. Мальчика последним загрузили. Кажется, он тебя ангелом называл? – и, не дождавшись ответа, продолжил с горечью: – Значит, и ангелы не всегда успевают, крылатые. Не то, что мы, грешные.
– Дела, дела… – покрутил головой матрос.
– Ну, всё! – комиссар хлопнул ладонью по тёплому капоту паккарда. – Панихида закончена.
– Какие распоряжения, Костя? – спросил Зенцов.
– Всё кончено! Вся команда свободна! Совсем! Операция отменена, за невозможностью выполнения. Остаются только водители легковых авто и товарищи Гончарюк с Новосильцевой.
– Что задумал, Константин? – спросил Чудинов.
– Надо проследить, куда вывозят трупы. Товарищи водители! Сейчас же выдвигаемся вслед за грузовиком. Дистанция максимальная, только чтобы не терять направления. Фары не включать, ходовые огни тоже.
Свет белой ночи был тонок и неверен – и в городе, и за городом. Но когда автомобили комиссара выехали на дорогу к Верхне-Исетску, её длинная белая полоса прекрасно была видна в ночном полумраке.
Однако за городом, после железнодорожного переезда, начался Чёрный лес. Он стеной стоял справа и слева от шоссе, и легковые авто оказались в полной темноте.
Далеко впереди дрожала рубиновая точка – стоп-фонарь грузового полуфиата. Круглое красное пятнышко время от времени подпрыгивало: полуфиат попадал в ухабы.
Матрос напряжённо смотрел вперёд и вдруг воскликнул:
– Товарищ комиссар! Они что-то потеряли.
– Уверены? – всмотрелся в темноту комиссар Яковлев. – Не вижу. Ничего не вижу.
– Это потому, товарищ комиссар, что на «Авроре» сигнальщиком был я, а не вы. И зрение у вас другое. А я в темноте вижу. Потеряли они, определённо. Даже не сомневайтесь.
– И что это может быть?
Матрос диковато глянул на него и промолчал.
Через двести метров сказал:
– Сушим весла. Здесь где-то.
– Пойдём, Митрофаныч, глянем, – сказал комиссар, открывая дверь паккарда. – Всем ждать.
В желтоватом луче электрического фонарика они сразу увидели на грунтовке два темных пятна.
Матрос ткнул в него пальцем: влажное.
– Кровь! – выдохнул он.
– Кровь, – мрачно согласился Яковлев.
– А вот и след. Вроде бы как ползком кто-то к лесу… Вон, смотрите, и там, на траве. Тоже кровь.
Они углубились в лес. Комиссар водил лучом фонарика в стороны и снова направлял вниз на усеянную сосновыми иглами землю, но след пропал. Они остановились.
– Болотом пахнет, – потянул носом матрос Гончарюк.
– Не чувствую, – отозвался комиссар.
– Это оттого, товарищ комиссар, что вы табак курите. У меня нюх, как и глаз, верный.
Матрос ушёл вправо, вглядываясь в хвойный ковёр. Присел на корточки и вдруг резко выпрямился.
– Товарищ, комиссар! Вот!
На его широкой ладони лежала пуговица – медная, маленькая, покрытая серо-зелёной полевой краской.
– Как вы только углядели!..
– Хлопчик. Точно он.
– Что-то не верится. Он же болен. Давно должен был истечь кровью.
– Как нам знать! А я слышал от нашего судового врача, что они, гемофилики, иногда живучи бывают, как кошки.
Яковлев поразмыслил.
– Сделаем так, Павел Митрофанович. Я вас оставляю здесь. Нельзя ермаковский караван-сарай упустить. Обыщите здесь всё. Найдите его, Павел Митрофанович, непременно. Каждый куст осмотрите, каждую кочку. Очень вас прошу.
– Меня просить не надо. А дальше?
– Дальше я оставляю вам один мотор. Как найдёте… если найдёте, – поправился комиссар, – срочно в город, отыщите врача… Если ещё нужен будет. Не знаю, куда нас заведёт Ермаков и на сколько задержит. Общий сбор в монастыре. Кто прибудет туда раньше, ждёт остальных сутки – максимум.
– А если не дождётся?
– Не дождётся – свободен в своих действиях.
– Что-то не могу понять вас, товарищ комиссар. Как так свободен?
– Полностью. Не свободен только от совести и от здравого смысла. Каждый отправляется по своим делам. Вы, я слышал, в Малороссию хотели бы вернуться? Как раз поспеете к дележу земли. Вы там очень понадобитесь. Как матросский депутат и большевик.
– Какая земля, товарищ комиссар! – с упрёком возразил матрос. – Там немец сейчас, а в Киеве у власти – холуи немецкие, жовто-блакитные.
– Вот и разворачивайте освободительную борьбу, гоните и немцев, и желто-блакитников. Решайтесь.
Комиссар внимательно смотрел в лицо матросу, чуть улыбаясь, и матрос понял: на самом деле его командир хотел сказать другое – я не могу удерживать тебя, ты сам должен выбрать, а лучше бы остался.
– А вы что решили для себя? – неожиданно спросил матрос.
– Я… – помедлил комиссар. – Ещё ничего не решил. Для себя. Но со мной Евдокия. У неё никого нет, кроме нас с вами. И советская власть её вряд ли полюбит. Хотя она вместе с нами выполняла поручения Ленина и Свердлова… Ладно, ещё обсудим. Ищите здесь, а потом ждите.
Когда Яковлев вернулся к автомобилям, красные точки стоп-фонарей внезапно исчезли.
– Куда же теперь? – растерянно спросил Чайковский.
Подошёл и Кнобельц:
– Жду готовый указаний.
– Сделаем так. Товарищ Чайковский остаётся, ждёт Павла Митрофановича, дальше – по обстановке. Грузовик, похоже, в лес завернул. Следуйте за ним, товарищ Генрих.
Они проехали с полверсты, когда Яковлев неожиданно поднял руку:
– Стоп! – приказал он. – Глуши мотор!
Все напряжённо вслушивались в лесную тишину.
– Слышу голоса, – тихо произнесла Новосильцева.
Послышались отдалённый рёв мотора, крики людей, заржала лошадь.
– Они там, – Яковлев указал в лес по левую сторону дороги.
Звук мотора не удалялся. Похоже, грузовик не двигался. Двигатель то стихал, то снова ревел, будто с отчаянием.
– Попался, – сказала Новосильцева.
– Тут везде болота, – добавил Яковлев.
– Элефант в яму, – кивнул Кнобельц. – Слон провалился.
– Надо бы помочь им, что ли, – задумчиво произнес Яковлев. – Евдокия Федоровна, прошу…
Он выбрался из машины, приказал Кнобельцу съехать на обочину и поставить авто за двумя огромными елями. А сам с Новосильцевой двинулся на рёв мотора.
Они углубились в лес метров на триста, как вдруг Яковлев остановился и поднял предостерегающе руку.
– Что? – спросила Новосильцева шёпотом.
– Я что-то услышал. Молчим. Слушай тоже.
Он даже снял фуражку, прислушиваясь.
– Я тоже, – шепнула Новосильцева. – Там, за теми кустами что-то. Или кто-то. Какой-то зверь. Барсук, наверное. Они ночные.
– Или дозор в засаде, – шёпотом возразил Яковлев.
Теперь они оба услышали шорох, затем стон – тихий и тонкий, словно мяукнул котёнок.
Вытащив револьверы, Яковлев и Новосильцева двинулись к кустарнику, за котором что-то темнело на земле.
– Кто здесь? – негромко спросил Яковлев и осторожно взвёл курок.
Никто не ответил. Котёнок мяукнул ещё раз. Яковлев вытащил фонарик и осветил куст.
– Боже мой! – прошептала Новосильцева и бросилась к кусту.
За ним лежала Анастасия, младшая дочь Николая Романова. Они узнали её не тотчас. Её можно было принять за негритянку – лицо сплошь чёрное и вздутое от отёка. Вместо глаз две едва различимые щёлочки. Левое ухо почти оторвано и висело на лоскуте кожи. C левой стороны открытого рта – беззубый провал.
Новосильцева ринулась к ней, обняла и крепко прижала к себе.
– Милая, это мы, – зашептала она. – Я, Глафира, и Василий Васильевич… Мы пришли за тобой. Очнись, детка! Очнись, родная!
В ответ снова пискнул котёнок, потом жалобный голос:
– Мама… разбуди… erwecke mich, das ist so schreklicher Traum… mag es nicht sehen49…
– Всё уже прошло, детка, всё прошло… И сна нет больше, и ты уже проснулась… Я с тобой, всё позади…
– Ранена? – спросил Яковлев.
Новосильцева подняла платье девушки и аккуратно ощупала её. Платье было в крови, но это была не её кровь.
– Странно. Похоже, ни одной раны. И рёбра целы.
– Как это возможно?
– Костя, у неё корсет… Какой-то необычный, сплошной и… что-то там есть. Не понимаю.
Яковлев присел рядом и тоже ощупал странный корсет.
– Это не корсет, – заявил он уверенно и встал. – У неё в бюстгальтер зашиты камни. Явно бриллианты. Понятно, почему её пуля не взяла.
– Бриллианты? – удивилась Новосильцева. – И ты сразу определил? Наощупь? Значит, ты у нас ещё и ювелир.
– Я больше чем ювелир, – заявил Яковлев. – Я ведь в недавнем прошлом специалист по буржуйским драгоценностям. Приходилось и ювелирные лавки снимать. Бриллиант на ощупь определить можно сразу. Он невероятно скользкий. Какие ещё камешки не пропустят пулю? Пули порвали бюстгальтер, но от бриллиантов отлетели.
Новосильцева ещё раз приподняла платье девушки.
– Да, – удивлённо согласилась она. – Похоже… Но как же…