– Какого?
– Кинжалов, какого же ещё! – вмешался Кудрин. – Мы знаем, кто на какой кровати спит. Давайте определимся.
– Мне – царя! – потребовал Ермаков. – Николай Кровавый и последний обязан получить своё возмездие от карающей руки уральского пролетария!
– Нет, мне! – неожиданно возразил Кудрин.
– Да тихо вы! – прикрикнул на них Никулин. – Разорались… Нашли о чем спорить.
– Тебе-то за что? – пьяно разъярился Ермаков на Кудрина. – Какие у тебя такие заслуги перед советской властью? Может, ты за неё кровь пролил, как я? Нет, ты штаны протирал по конторам, когда я погибал под эсеровскими пулями! Я комиссар Верхне-Исетска, меня народ знает и уважает, рабочий класс любит, а ты – конторская крыса!..
– Прекратить! – загремел Юровский, и Ермаков вздрогнул. – Бабы базарные! А от тебя, сынок, я не ожидал… – сказал он Кудрину. – Так, прекращаем споры. Бросим жребий.
Он взял семь листков бумаги, написал семь имён, скрутил в трубочки, снял с гвоздя свою кожаную фуражку, положил в неё свёрнутые бумажки, подбросил несколько раз и предложил Ермакову: – Начинай!
Ермакову, как ни странно, достался Николай, Кудрину – императрица, Никулину – Татьяна, Медведеву – Алексей, Юровскому – Мария.
– Осталось двое, – отметил комендант и приказал Никулину: – Сынок, приведи Кабанова. А ты, Павел, приведёшь ещё одного человека из своих. Сходи заодно в охрану, принеси семь револьверов.
– Зачем?
– На всякий случай. У тебя кинжалы есть? То-то.
Медведев вскоре вернулся с револьверами, с ним пришёл начальник группы пулемётчиков Кабанов.
– Вот что, сынок, – сказал пулемётчику Юровский. – Нужно освободить ваше помещение. Убери там, вынеси всё – кровати, пулемёты… В общем, оно должно быть пустым.
– Совсем пустым? – спросил Кабанов.
– Совсем. Даю тебе полчаса.
– А куда перенести?
– Да куда хочешь, – ответил Юровский.
– А обратно?
Юровский отрицательно покачал головой.
– Так что? – спросил Кабанов. – Мы теперь и не нужны будем?
– Сегодня закрываем лавку.
– Ах-ха… – понимающе выдохнул Кабанов.
– Пошли, посмотрим твою комнату, сынок!
Через полчаса Юровский вернулся.
– Ну что? – спросил Ермаков.– Что ещё надумал?
– Ничего хорошего у нас не выйдет с кинжалами. Получится скотобойня. И где взять тех кинжалов. В общем, я принял решение: расстрел. Сейчас Кабанов освободит помещение. Там исполним.
– Надо посмотреть, – озабоченно сказал Ермаков.
– Пойдём.
– Ну что ж, – огляделся Ермаков. – Неплохо.
Они стояли в небольшой сводчатой комнате, с полосатыми обоями. Потолок каменный. Никулин щёлкнул выключателем, под потолком тускло загорелась пыльная лампочка. В помещении было единственное окно, забранное снаружи решёткой. Оно было вторым от угла дома, наполовину возвышалось над уровнем тротуара и выходило на Вознесенский переулок.
Никулин подошёл к окну, осмотрел его и сказал.
– Если перед окном поставить автомобиль, никто не увидит. А запустить мотор, не услышит.
– Верно, сынок, дело говоришь, – одобрил Юровский.
– Охрану я уже предупредил, – сказал Медведев.
Юровский подошёл к правой стенке и увидел ещё дверь. Он стукнул в неё кулаком.
– А что здесь, Павел Спиридонович? – спросил он.
– Какая-то кладовка, – ответил Медведев.
– Хорошо, – удовлетворённо сказал Юровский. – Подходит.
Они снова поднялись в комендантскую.
– До полуночи все свободны, – приказал Юровский. – Пределов дома не покидать! Вот ещё что, Павел Спиридонович, – обратился он к Медведеву. – Нас получается шестеро. Думаю, для верности надо, чтобы на каждого приговорённого у нас было по два исполнителя. Включи из команды восьмерых. У тебя там латыши – вот их и возьми.
– Латышей только двое. Остальные венгры.
– Веди, кого хочешь.
В половине одиннадцатого в доме Ипатьева появился Голощёкин.
– Докладывай! – сказал он Юровскому, усаживаясь за его стол.
– Докладываю. Все идёт нормально, – ответил комендант. – Рассчитано и подготовлено. Ждём только сигнала от Белобородова. И постановление.
– Как люди?
– Тоже нормально. Только твоя знаменитость Ермаков… В нём я не очень уверен.
– Почему? – удивился Голощёкин.
– Пришёл уже выпивши. И, похоже, добавляет. Наверное, принёс с собой. В таком состоянии такие, как он, становятся неуправляемыми. Не слышат команд. А ведь он при оружии. Кроме того, скажу тебе как человек, имеющий отношение к медицине: Ермаков из тех, кто в таких ситуациях пьянеет, но не от водки, а от вида умирающих и от запаха крови. Можешь его заменить?
– Нет, – отрицательно покачал головой Голощёкин. – Ничего менять уже не будем. – Кого ещё включил в команду?
– Кабанов Иван. Начальник группы пулемётчиков. Нормальный, надёжный парень. Ещё четверых Медведев приведёт – для верности.
– Не мало?
– Зачем больше? – сказал Юровский. – Исполняем ведь только семерых. Прислугу выпускаем?
– Ах, да! – спохватился Голощёкин. – Верно. Покажешь место?
– Пошли.
Они прошли в сад и по дороге столкнулись с Медведевым.
– Яков Михайлович! – озабоченно сказал Медведев. – Тут у меня двое латышей отказываются выполнять приказ.
– Что такое? – удивился Юровский.
– Да говорят, не желаем, дескать, стрелять в девиц.
– Ах, так! – возмутился Голощёкин. – Значит, их самих расстрелять до кучи!
– Не торопись, Филипп, – поморщился Юровский. – Это мои люди, и я разберусь сам. Видишь, что я говорил?
– А что ты говорил?
– Что не простое дело. Не каждый выдержит. Не у каждого найдётся кураж, чтоб стрелять в женщин и детей.
– Но-но! – прикрикнул на него Голощёкин. – Как это понимать?
– Как понимать? Как есть на самом деле, так и понимай… Павел Спиридонович! Найди недостающих.
Осмотрев помещение, Голощёкин остался доволен.
– Годится. Только смотри! – он подошёл к стене, противоположной входной двери и похлопал по ней ладонью. – Стенка-то каменная.
– Да, – кивнул Юровский. – И что же?
– А то, – ответил Голощёкин, – что возможен рикошет. Как бы вы и себя не переколошматили.
– В самом деле! – озадаченно произнёс Юровский.– Как же я не подумал! Опыта нет, видишь.
– Набирайся, набирайся опыта, – насмешливо посоветовал ему Голощёкин. – Делать надо так: каждый выбирает себе цель заранее и стреляет только в сердце. Тогда не будет рикошета, крови и лишних воплей. Всё быстро пройдёт. Пока! Через полчаса зайду.
– Так когда автомобиль?
– К двенадцати, как и договаривались, – ответил Голощёкин.
– Только, пожалуйста, не задержи.
– Не задержу. Какой пароль для водителя? – спросил Голощёкин.
– Пароль… – задумался Юровский. – Пусть будет пароль «трубочист».
Днём в доме Ипатьева неожиданно появились трое молчаливых женщин с вёдрами, швабрами и половыми тряпками. Две мирянки – Антонина и Вера, и монахиня.
– Гла…! – вскрикнула Анастасия и испуганно зажала ладошкой себе рот. Татьяна дёрнула её за рукав.
– Всех погубишь! – яростно прошептала она. И громко спросила Новосильцеву: – Можно, мы будем вам помогать?
– Не надо, барышня! – ответила Антонина. – Ручки-то у вас больно мягкие, нежные! Загрубеют, потрескаются, женихам не понравятся, разбегутся они от вас.
– И пусть! – победоносно ответила Анастасия. – Кому нужны такие женихи? А вот если кто полюбит, то и мои грубые руки любить должен.
Женщины рассмеялись, монахиня равнодушно промолчала.
– А мы поможем мебель двигать. И ведра носить!.. Скучно без работы.
– Ну, раз вы уж так… – согласилась Антонина. – Хорошо, беритесь вон за ту кровать.
Весело, радостно, с шутками и прибаутками девочки гремели кроватями и поставцами, перетаскивали с места на место столы и стулья. Долго отодвигали от стены дубовый комод, потом с таким же трудом водворяли его на место. Их смех разносился по всему дому – первый раз за всё время заточения.
Наконец, полы во всем доме были вымыты, и женщины направились к выходу. Проходя мимо Татьяны, Новосильцева шепнула:
– Скоро. Чуть потерпите. Может, сегодня.
Вечерний чай Романовым подали с опозданием на полчаса. Они, как всегда, поужинали вместе с прислугой. На этот раз в полном молчании. Каждый переживал вспыхнувшую надежду по-своему.
После ужина Николай и Александра уединились у окна.
– Ну что, родная? – тихо спросил он.
Жена молча покачала головой и прикрыла глаза.
– Наверное, мальчика мы уже никогда не увидим, – проговорила она по-английски.
– Никогда… никогда… наверное, – эхом отозвался Николай.
– Знаешь, друг мой дорогой, друг бесценный… – тихо произнесла Александра. – Я очень устала за эти двадцать с лишним лет. Очень хочу отдохнуть. И чувствую, и очень надеюсь, что скоро надежды наши исполнятся.
Николаю не давали покоя загадочные слова Юровского об офицере, который может прийти.
– Он же не просто так сказал!.. В его намёке – глубокий смысл просматривается, – сказал он убеждённо. – Юровский дал знать, что нам нужно ждать… наверное… боюсь даже допускать мысль! Освобождения? Бегства?
Александра оглядела комнату, детей, читающих вслух Салтыкова-Щедрина. Книгу в руках держала Анастасия и читала с таким комическим «выражением», что сёстры покатывались со смеху. Алексей молча сидел в стороне за столом и пытался писать письмо своему учителю русского языка Пётру Васильевичу. Но делать это ему не хотелось и он время от времени зевал так громко, что вздрагивали собаки и просыпался в углу клюющий носом доктор Боткин. Заглянула Демидова:
– Причёсываться, ваше величество? Прикажете?
– Сейчас, Нюточка моя дорогая, потошди немношечко, пожалюста…
Анна Стефановна пришла с деревянным гребнем, металлической щёткой для волос и со своей подушкой, в которой была упрятана часть драгоценностей.
– Ты чего это с подушкой? – спросил лениво Алексей.
– Так, Алексей Николаевич… – ответила она. – Не знаю, что вдруг на меня нашло. Боязно выпускать из рук. Что-то произойдёт: сердце ёкает. Боюсь чего-то.