– Чёрт знает что такое! – возмутился Голощёкин. – Что у вас за штыки, братья-латыши? На помойке нашли? Почему нет надлежащего ухода за оружием? Наверное, сто лет не точили!..
К Татьяне подошёл Ермаков. Револьверы свои он уже перезарядил и, ни слова не говоря, добил девушку одним выстрелом в голову.
– А что эта? – спросил он у доктора, который держал руку Марии.
Франц Иосифович с сомнением покачал головой. И Ермаков выпустил две пули в голову Марии – в лоб и в темя.
– Ну вот, порядок! – удовлетворённо произнес Ермаков. – Остальные? Пацан и девка. Что там?
У Анастасии и Алексея пульс не прощупывался. Но Юровский, на всякий случай, приставил к голове наследника маузер, нажал на спуск. Курок щёлкнул, выстрела не последовало.
В этот момент раздался зычный голос Голощёкина.
– Погружать! – загремел он. – А здесь, – обратился он к Кудрину, – всё замыть, зачистить, чтобы никакого следа – чище, чем было!
– Есть, товарищ военный комиссар! – вытянулся Кудрин.
Солдаты внесли носилки – простыни из постелей Романовых, привязанные к тележным оглоблям. Принялись выносить трупы по одному и сваливать в кузов грузовика, который заехал во двор.
Охранники выносили трупы медленно, останавливаясь на каждом шагу, будто для передышки. Начало светать. В сумерках раннего утра Юровский увидел, как один солдат снял с руки императора золотые часы, другой вытащил из кармана его гимнастёрки золотой портсигар, третий внимательно изучал бумажник Боткина. Ещё один охранник, спрятал за голенище сапога серьги, которые он сорвал у царицы с ушей прямо с мочками.
– Слышь, – сказал один охранников фамилией Мишкевич и хихикнул. – А я царицку-то пощупал.
– И что? – спросил напарник.
– Тёплая ещё… Теперь и помереть спокойно можно. Царицку!
И тут раздался разъярённый голос Юровского.
– Отставить носить! Всем – шагом марш в караульную!
Там он приказал построиться и сказал:
– Так, сынки. Всё, украденное у покойников, – на стол. Немедленно! Или будет личный досмотр. У кого найду хоть царскую пуговицу, расстреляю на месте вот этой рукой! Даю на размышление десять секунд. Всё понятно?
– Всё, всё понятно, – заголосили все сразу. – Так мы разве?.. Так мы ж ништо!..
А Мишкевич заявил:
– Так мы, товарищ командир, на хранение… Чтоб не пропало что по дороге… А потом вам отдать!.. Чтоб вам не искать. Вот! – он выложил на стол золотой портсигар.
Скоро на столе образовалась горка часов, колец, брошек, золотых цепочек.
– Всё? – спросил Юровский.
– Всё, товарищ командир, всё отдано… Да разве же мы…
– За работу! – приказал Юровский.
И тут он услышал сдавленный женский крик. Юровский бросился во двор и к автомобилю.
– Что тут? – запыхавшись, спросил он у Кудрина. – Я слышал крик.
– Ожила эта… ну, младшая… Анастасия, что ли, – ответил обескураженно Кудрин. – Толстенькая.
– Да, – тупо сказал Юровский. – Толстенькая. Анастасия.
– Ожила! Представляешь, Яков Михайлович, – торопливо говорил Кудрин – у него тряслась нижняя челюсть. – Закинули мы её, девку эту, в кузов, сверху ей пёсика кинули, чтоб не скучала. А она как поднимется, да как заорёт! Ну, угостил её прикладом. Теперь она уже в раю, верно…
Погрузка тел заканчивалась, но в голове Юровского, в левом виске словно покалывала иголка – какая-то мысль не давала покоя и требовала ответа.
Водитель завёл машину.
– Ну, всё! – подошёл Ермаков. – Я поехал.
– Справишься? – спросил Юровский. – Всё продумано?
– А то как же! У меня по-другому не бывает.
– Подожди!
Юровский поставил ногу на заднее колесо, поднялся, заглянул в кузов. Покачал головой.
– Что такое? – забеспокоился Ермаков.
– Так… Ничего… И где место твоё?
– Урочище Четырёх братьев. Старательские шахты у Ганиной Ямы. Давно заброшенные. Вёрст восемнадцать отсюда в лесу. Никто не подберётся.
– За пару суток справишься?
– Может, и раньше. Ты, главное, не забудь: людей кормить надо. И сменять.
– Не забуду. Часов в девять привезут горячего из столовой исполкома. Буду ждать твой доклад. Да, Пётр! Вот ещё что! – остановил он Ермакова. – Там, в комендантской, корзина яиц. Возьми. Мы ещё провизии подвезём.
Он спустился в расстрельную комнату. Здесь солдаты посыпали древесными опилками полы, мыли доски, замывали кровь на обоях и на деревянной двери в кладовку.
Юровский достал из кармана химический карандаш, послюнил его и старательно написал на двери:
So ward Besaltzar in dieser Nach
Von seinen Knechten umgebracht
И тут он увидел сбоку ещё одну надпись. Он был готов поклясться, что ещё полчаса назад здесь ничего не было. Не могли же сами собой появиться эти знаки, похожие на каббалистические. «Что это ещё за „мене, текел, фарес“? Чушь, мистика какая-то!..»
Ермаков вернулся через полтора суток и принёс с собой в Американскую гостиницу отвратительную вонь жжёного мяса, костей и самогона.
– Ну, Пётр Захарыч? Как? – спросил Юровский.
– Всё! Навсегда! – заявил Ермаков, с размаху садясь на диван. – Из праха вышли – в прах вернулись! Все девять. Уже в раю. Или в аду. Фу-у-у! Устал. У тебя найдётся чего выпить?
Юровский удивился.
– Погоди ты с выпивкой. Что-то я не понял. Сколько, ты сказал, трупов утилизировал?
– Девять, – в свою очередь удивился вопросу Ермаков. – Все, как огурчики!
– Сынок, – с нарастающей тревогой переспросил Юровский. – Ты не путаешь? Сколько всё-таки?
– Так я же тебе сказал, Яков! – Ермаков тоже начал злиться. Бестолковые вопросы его всегда раздражали. – Девять покойников. Все!
Юровский даже привстал.
– Сынок, – ласково сказал он. – Не девять, а одиннадцать. Не надо так шутить. Место неудачное ты для этого выбрал. Ты в чека, а не в пивной.
Ермаков тоже встал и с обидой произнес:
– Это ты, Яков, не шути. Дело серьёзное, тяжёлое. Я и мои люди почти не спали, выложились по полной. Мне, знаешь, тоже не до хохмочек!..
– Тогда, сынок, считаем вместе, – предложил Юровский.
– Давай.
– Царь, царица, – начал Юровский, – четыре дочки, сын. Сколько?
– Семь, – сказал Ермаков.
– Доктор, повар, лакей, служанка. Сколько всего?
Ермаков подавленно замолчал.
– Ну, сколько? – переспросил Юровский.
– Одиннадцать, – тихо произнес Ермаков.
– Где ещё двое?
– Не могу понять… – ответил Ермаков.
– И что мы с тобой, Захарыч, теперь будем делать?
20. КРАСНАЯ МАШКА. НОВОСИЛЬЦЕВА И ЛЕГИОНЕРЫ
Так выглядела Евдокия Новосильцева в 1918 году
БЕЛОСНЕЖНО-ЛАКОВЫЙ, ослепительно сверкающий делоне бельвиль выпуска 1916 года с откинутым кожаным верхом и красно-синим флажком Соединённого Королевства на капоте неторопливо проехал через весь город и выбрался на Сибирский тракт. Никто ни разу не остановил автомобиль, хотя чуть ли не каждом перекрёстке сводные чешско-казачьи патрули проверяли всех подозрительных – и пеших, и конных, и с автомобилями.
В подозреваемых числилось всё население Екатеринбурга. Чуть не каждого третьего обывателя патрули останавливали, строго допрашивали, придирчиво проверяли бумаги.
Особенно терзали крестьян из пригородов, разносчиков, приказчиков, студентов – долго, с угрозами и обещаниями запереть беспаспортных в тюремном подвале без срока. Ввиду такой перспективы, многие умнели прямо на глазах и вытаскивали из карманов мятые грязные «колчаковки». Строго проверяли и офицеров, в основном, русских; правда, холодной никого не пугали. Без сомнений, резво хватали тех, кто сам напрашивался: уводил в сторону взгляд, без остановки вытирал пот с лица, отвечал невпопад на вопросы патрулей или вообще молол чепуху.
Столь густая фильтрация обывателей давала хорошие результаты. Вчера именно сводному патрулю удалось схватить членов заезжей омской банды, ограбившей за одну ночь четыре ювелирных магазина. Если бы налётчики были в партикулярном, могло бы обойтись. Но в военном, тем более, в форме французских зуавов, которых в Екатеринбурге быть не должно, они выдали себя сразу.
Но останавливать автомобиль британской миссии, в котором за рулём сидела военная барышня!.. Да, военная барышня управляет дорогим авто. Точнее даже, английская военная барышня – красотка в гладко пригнанном хаки, то есть, в френче, туго натянутом на заметной издалека груди, в юбке на пуговицах сбоку и длиною чуть ниже белого незагорелого колена; на головке – светло-коричневая форменная английская фуражка с широким и твёрдым козырьком. Сшита явно по заказу и, словно модная шляпка, изящно сдвинута набок. Встречный ветер поигрывает с прелестными английскими или, возможно, шотландскими волосами – темно-каштановыми, вьющимися и остриженными до шеи. Любой видит сразу: не пишбарышня штабная, не стенографистка, а, наверняка, из серьёзной службы. Быть может, даже секретной.
Рядом с ней матрос, типичный русский медведь. Усатая рожа сообщает готовность сломать хребет каждому, кто приблизится к военной красотке. На бескозырке у матроса написано «Аврора», на груди, по революционной моде, крест-накрест пулемётная лента, в ней боекомплект на 250 патронов под трёхлинейный десятизарядный маузер. Да и для пулемёта «максим» запас хороший.
На заднем диване тёмно-зелёной бегемотовой кожи – британский майор, проглотивший аршин. Со стеком, в замшевых перчатках; на поясе в кобуре шестизарядный револьвер уэбли-энд-скотт. По сторонам офицер не смотрит, в упор не видит никого, как и положено настоящему британцу. Он весь в своих английских мыслях, и никто не имеет права его от них отвлечь – ни патрули, ни постовые на контрольно-пропускных пунктах. И лишь когда солдаты, а иногда и офицеры, русские или иностранных миссий, при виде красотки за рулём ревели с чересчур большим восторгом, подбрасывая вверх свои фуражки, майор обдавал их таким морозным взглядом, что восторги обрывались и тут же замирали.
Никаких задержек для авто не случилось и при выезде из Екатеринбурга. На контроле была сводная команда – чех, два казака, два офицера – русский и английский. Русский поручик лихо козырнул флагу Соединённого Королевс