е глаза и прошептала: «Прости…» И это была уже не прежняя Красная Машка, враг и убийца, а моя любимая Верочка…
Капитан схватил графин, налил себе, расплёскивая водку по столу, рюмку, залпом выпил, налил ещё, выпил. Не закусывая, махнул рукой и отвернулся. Потом вздохнул, собрался с духом и страдальчески взглянул в лицо Яковлеву.
– Что это, Иван Ильич? Что это было? – обескураженно спросил он. – Что?! – крикнул на весь зал.
– Новый роман Дюма, – невозмутимо констатировал Яковлев.
– Какой ещё Дюма! – стукнул капитан кулаком по столу. – Моя жизнь! Собственная! Не придуманная!..
Пожав плечами, Яковлев сказал холодно:
– Значит, вы так ничего и не поняли.
– Что тут ещё понимать? – оскорблённо вскричал Мейбом.
– Воюете, ничего не понимая ни в жизни, ни в людях, – отчеканил Яковлев. – Даже свою любовь – видно, сильную, настоящую, убили, будто муху по стеклу размазали. Только не уверяйте, что вы страдали. Страдать – удел и неотъемлемое свойство нормального человека, а не машины для убийств. Машина не рассуждает. Есть в русском языке слова «честь», «достоинство». Знаете такие слова? Не знаете. Приказал командир истребить людей, сдавшихся на вашу милость, – вы молотком усердно раскалываете пленным черепа. Средневековый палач, а не русский офицер. Да что там! Русский офицер хладнокровно, своей рукой порешил любимую женщину, которая ему была дороже жизни, – так он уверял. Но не задумался, какое горе заставило Верочку Одинцову стать Красной Машкой. Не попытался спасти её от неё же самой! И уж совсем не захотел её понять. Но я-то вас хорошо понимаю, капитан! У вас, как и у большинства наших коллег, просто нет навыка шевелить мозгами. И понимаю также, почему: непосильный труд. Скажу больше: с недавних пор я понял, почему для многих так привлекательна военная служба. Не надо работать головой. Вся мудрость жизни записана в уставе строевой службы. Голова пустая до прелести, полный комфорт. Такие вот, как вы, и профукали Россию.
– Да как ты смеешь, английский холуй!.. – захлебнулся ненавистью Мейбом. – Кто тебе, скотина, дал право лезть своими грязными сапогами мне в душу?!
Он вскочил, лицо его налилось кровью.
– Поучать? – взревел Мейбом. – Меня, боевого офицера, тыловая крыса – поучать?! Продал совесть иностранцам, напялил мундир цвета слоновьего дерьма и что – поумнел? Или ты приказы своих начальников не выполняешь?.. Выполняешь, иначе с тебя давно погоны содрали бы!.. – капитан фыркнул и резко сел; схватил рюмку, но обнаружил, что она пустая. – Ты мне скажи, почему ты не на фронте в наших войсках? Дезертировал в чужую армию! Знаю, знаю, что скажешь: перешёл к англичанам, чтоб стать европейцем. Надоело тебе жить в хлеву с русскими свиньями. Заела тебе век лапотная Россия. Так и я тоже не хочу жить в хлеву с русскими свиньями – уж очень они на тебя похожи. И живу среди русских людей, а не свиней! – с ненавистью закончил Мейбом, схватил графин и, не глядя на Яковлева, налил себе водки, и опрокинул чарку одним глотком. Вслед за ней отправил вторую. И не закусил, только судорожно глотал слюну.
Яковлев, подчёркнуто не замечая выпада, медленно взял графин и невозмутимо налил капитану ещё одну. Потом себе, но поднимать рюмку не торопился.
– Не надо горячиться, штабс-капитан, – произнёс он примирительно. – На нас уже смотрят. Особенно, вон те господа. Могут заинтересоваться, отчего вы нападаете на офицера британской миссии. Не знаю, как вы, но в мои планы не входит близкое знакомство с ними.
Мейбом повернул голову и увидел у входа в зал патруль – два чешских легионера, два казака и русский поручик. Офицер тихо разговаривал с метрдотелем и одновременно цепким взглядом рассматривал сидящих в зале. Поймав взгляд Мейбома, уставился на штабс-капитана.
Штабс-капитан, не спрашивая разрешения, схватил портсигар Яковлева, вытащил папиросу и стал прикуривать, ломая спичку за спичкой.
Яковлев невозмутимо вытащил из кармана зажигалку, щёлкнул и поднёс огонь капитану. Тот жадно затянулся несколько раз.
– А что до моих жизненных обстоятельств, уважаемый Фёдор Фёдорович… Не так они интересны и важны, чтобы тратить время на разговоры. Скажу главное: так у меня сложилось. В начале был не мой осознанный выбор, а чистый случай. Исторически, впрочем, обусловленный. Чаще всего так и бывает: сначала подчиняемся случаю, а потом врём сами себе, подгоняем под него аргументы. Почему Вера Одинцова оказалась среди ваших врагов, она вам объяснила. А вот почему вы стали её врагом? Честно говоря, понять не могу, как вы оказались именно в белой армии, а не в красной или английской.
Капитан некоторое время пыхтел, шевеля ноздрями, взял чарку и сказал ворчливо и почти примирительно:
– Не ваше это дело! Жалею, что вообще подсел к вашему столу, мистер английский майор. Я вам могу сотни соображений привести. Одного достаточно: мне слишком не нравится жидовская харя Троцкого, чтобы служить под его началом. А Ленина и его шайку я ненавижу за то, что они продолжают дело Керенского, разваливают Россию дальше. Или… сами можете придумать любые доводы, и все они будут верными и лживыми одновременно. А если по-честному… Тут случайность. Чистая. Россия раскололась надвое, и ты воленс-ноленс обязан выбрать только одну из сторон. Я оказался на белой стороне. Почему, и сам сначала не понимал. Потом дошло: среди белых привычнее, они – свои, все при погонах. Просто не захотелось мне искать новых друзей среди «товарищей», повторять, как попугай, новые молитвы новых попов, то есть красных комиссаров… Но заявляю: окажись я под красной звездой, воевал бы так же – на совесть. И белых пленных тоже не пощадил.
– Думаете, красные командиры дали бы вам такой приказ? – усмехнулся Яковлев.
– А ты, майор, разве не знаешь, что они тоже расстреливают пленных?
– По службе своей, я просто должен знать. Да, расстреливали. Сейчас предпочитают убеждать и перетаскивать пленных на свою сторону. И солдат, и офицеров, причём, успешно.
– Троцкий децимацию64 ввёл, – вставил остывший Мейбом. – Против своих! Не слышал?
– Слышать – да, слышал. Но сам не видел и свидетели ни мне, ни моим коллегам по разведке пока не известны.
– Сам же признался – «пока»! – буркнул Мейбом.
Не ответив, Яковлев поманил официанта. Взял счёт, мельком глянул в него и бросил на стол. Достал из новенького кожаного бумажника четыре «сибирки» по тысяче рублей.
– За всё, что на столе. Сдачу себе оставь, любезный.
И не обращая внимания на благодарные поклоны официанта, сказал штабс-капитану, доверительно склонившись к нему:
– Скажу только для вас, по секрету: каждый день от нас к красным переходит все больше людей – и мобилизованных и даже добровольцев. Поток будет только увеличиваться. А теперь представьте себе на минутку: вы освобождаете Веру и уходите вместе с ней…
Тут он встал, коротко кивнул и бодро попрощался:
– Желаю вам разбить всех ваших врагов!
На улице он пожалел о своих последних словах насчёт перебежчиков. Интересно, захочет ли Мейбом донести в контрразведку о странном английском майоре, позволившем себе высказываться на грани опасного. Пожалуй, нет, не захочет. Капитан, как это бывает почти у всех русских за выпивкой, раскрыл душу перед незнакомцем, чтобы в пьяном порыве облегчить совесть. А то, что собеседник попался случайный, очень хорошо. Уйдёт незнакомец, унесёт с собой часть душевного груза и больше никогда не встретится, не напомнит о минуте слабости. Нет, Мейбом не пойдёт к Зайчеку. Хотя бы из традиционного презрения русского офицера к доносчикам, шпионам и сыскарям. Кроме того, штабс-капитан получил бесплатную выпивку – как же теперь доносить на угостившего? Нехорошо, не по-русски это. Не донесёт.
Яковлев теснее прижал к себе Новосильцеву. Похудела. Но живот с каждым днём выступает всё больше. Под глазами у нее тени от мягкой дорожной пыли, губы слегка приоткрыты, дышит глубоко и размеренно. Значит, уснула по-настоящему.
Всю ночь они мотались в автомобиле по адресам, где австрийцу Кнобельцу и Чудинову обещали бензин в дорогу, но без толку. И только в последнем месте, на военном складе, свой человек снабдил их бензином – тайно вынес две канистры. Но ждать его пришлось три часа и выехать сразу, не спавшими и голодными. Надо бы часа через два остановиться, перекусить и немного отдохнуть. А потом у какого-нибудь разъезда или на станции, где паровозы берут уголь и воду, договориться с командиром чешского эшелона, идущего на Владивосток, чтобы взял офицеров империи, правительство которой твёрдо обещало чехам после победы собственное государство.
Капитан Малиновский дополнительно снабдил Яковлева особым мандатом: командование Добровольческой русской армии, деникинской, подтверждало следование английского офицера Селиванова по важному спецзаданию во Владивосток. Всем государственным и военным учреждениям Сибири и Дальнего Востока предписывалось оказывать майору Селиванову всяческую поддержку, в том числе военную. Но самое главное, местный фальшивомонетчик Бляхман за сутки состряпал по образцу, добытому Малиновским, настоящее личное удостоверение английского военнослужащего из деликатной организации – недавно созданной SIS/Military Intelligence MI-6, внешнеполитической разведки министерства иностранных деле Соединённого Королевства. Такого офицера лучше не задерживать, не проверять и вообще с ним не связываться: разведчики всех стран не любят, когда ими чересчур интересуются.
Надо было отправляться в путь сразу, лучше всего – той же ночью 17 июля. Если бы не Анастасия.
– Мы не можем бросить девочку, – заявила Новосильцева. – Я такого себе никогда не прощу. И тебе.
– Что мы можем? – спросил Яковлев. – Она в розыске, ЧК прочёсывает и город, и окрестности.
– Надо взять её с собой.
– В таком состоянии? – возразил Яковлев. – Как ты её будешь лечить в дороге? И кормить? И водить в известное место? Она даже ходить не может.
Когда её вывезли из леса, девушка ещё несколько часов была в сознании – в состоянии психического шока, который притупляет восприятие, глушит на время физическую и психическую боль. Хоть и с трудом, путано, рассказала, как побывала в аду. Жизнью она обязана сестре: Татьяна упала на нее и закрыла от выстрелов. После чего несчастная впала в кому.