Грузовики доставили к полицейскому участку возмущенных демонстрантов, тут же принявшихся швырять кирпичи и пустые бутылки. Слезоточивый газ их не рассеял, не помогли и заряды лати.
— Чего им надо? — мрачно спросила Лола.
— Районы в Даржилинге, Калимпонге и Курсеонге; части Джалпайгури и Куч-Бехар из Бенгала в Ассам.
— Не будет покоя недобрым, — скрипела госпожа Сен, шевеля вязальными спицами.
Чтобы утешить премьер-министра, она вязала для него свитер. Даже в Дели холодно, особенно в этих громадных дворцах, которые они себе там понастроили. Но вяжет она, прямо скажем… вот мать ее вязала — это да! За киносеанс — детское одеяльце.
— Это кто недобрый? Мы? Нет, недобрые они, а покоя нет нам. Добрым покоя не дают!
Страна, символы страны, идея страны… Индия для Лолы — надежда, идея, концепция. Сколько она может вытерпеть? Удар, удар, еще удар… И рухнет! Каждый удавшийся наскок прибавляет наглости экстремистам. Сколько еще может эта страна вынести?
Библиотечные книги прочитаны, но сдать их нет никакой возможности. Библиотекари изгнаны, между полками удобно устроились на ночлег бойцы освободительной армии, наслаждаясь невиданным комфортом и простором.
Никаких туристов из Калькутты, пахнущих нафталином, закутанных, как будто на Северный полюс собрались. Отдыхают спины игрушечных лошадок-пони. Пусто в отеле, никто не сидит под картиной Рериха, никто не заказывает жареной оленины из местных домашних коз.
Испуганные родители увезли испуганных детей, спасая чад своих из-под окровавленных кукри свирепых партизан. Последней группе детишек в пансионе Св. Ксавьера поручили помочь на кухне. Повар исчез куда-то бесследно. Детишки обнаружили, что трудно и хлопотно перепиливать курицам шеи тупым ножом, гораздо легче открутить и оторвать эту глупую куриную башку. И вот в кухне парят и кружатся перья, носятся, хлопая крыльями и расплескивая кровь, обезглавленные курицы, гогочут перемазанные кровью юные экспериментаторы — некоторые, впрочем, позеленели, их тошнит. Слезы, сопли, рвотные массы, куриный помет… Ужаснувшийся преподаватель срывает со стены пожарный шланг, но воды нет.
Нет также газа, бензина, керосина. Пока есть дрова.
Воды нет и в «Мон ами».
— Что ж, собираем дождевую, — решает Лола. — В туалете по-маленькому не сливаем, «Санни фреш» против запаха.
И электричества нет. Подстанцию сожгли в знак протеста против арестов.
Холодильник замолчал, нужно срочно обработать все скоропортящееся. Большая готовка, а Кесанг выходная.
Снаружи дождь, скоро комендантский час. Запах приманил группу освободителей. Они влезли в дом через кухонное окошко.
— Почему дверь заперта, тетушка?
В доме полно ценных вещей, фамильных, наследственных…
— Чего вы хотите?
По тону Лолы чувствуется, что ей есть что терять.
— Мы календари продаем, тетушка, кассеты с умными речами. Все в поддержку движения.
Показная вежливость выглядит нелепой после их насильственного вторжения в дом, на фоне этого бандитского партизанского камуфляжа. Календари и кассеты пестрят пресловутыми, обагренными кровью кукри, омываемыми в водах Теесты.
— Не давай им ничего, — шипит Лола по-английски, надеясь, что ее не поймут. — Сунь им палец в рот, всю руку отхватят.
Они, однако, поняли. Они понимают ее английский, а вот она их непальского не понимает.
— Любое содействие движению помогает благородному делу.
— Для кого благородное, а для кого и не благородное.
— Ш-ш-ш, — урезонивает ее Нони. — Не надо так.
— Мы вам квитанцию выпишем, — уверяет милый молодой человек, не отрывая глаз от пищи. Его взгляд ласкают кишкообразные эссекские сардельки, оттаивающая салями, еще подернутая инеем.
— Не нужно, — отрезает Лола.
— Ш-ш-ш, — снова шипит Нони. — Дайте календарь.
— Только один, тетушка?
— Хорошо, дайте два.
— Вы знаете, как движение нуждается в деньгах.
Они покупают три календаря и две кассеты. Все?
— Мы у вас переночуем. Полиции в голову не придет искать нас здесь.
— Нет! — крикнула Лола.
— Хорошо, только без шума, — вздохнула Нони.
Перед тем как заснуть, парни подмели всю провизию.
Лола и Нони, стараясь не шуметь, подтащили к двери тяжеленный комод. Эти услышали, заржали:
— Не бойтесь, бабули, не тронем. Старенькие вы для нас.
Все ночь сестры не смыкали глаз.
А что же Буду, их сторож?
Они ожидали, что он вот-вот подойдет со своим ружьем и прогонит этих. Но Буду не подошел.
— Я так и знала… Я всегда говорила… — шептала возмущенная Лола. — Эти непальцы… они все заодно.
— Может быть, эти его испугали, — возразила Нони.
— Ой, да брось ты! Скорее, эти его родня. Один из них его племянник. Надо было сразу им отказать, это все ты, все ты!..
— Да что толку отказывать? Как бы ты их выгнала? Только хуже было бы. Не будь наивной.
— Это ты наивная! Если не на все сто, то наполовину… Даже на три четверти. Балда!
— Вы, конечно, боитесь полиции, — ухмыльнулся один из них на следующее утро. — Ответственность за укрывательство! — Он погрозил сестрам пальцем. — Не бойтесь, мы на вас не донесем. А если вы донесете — мы вас достанем.
— Как?
— Увидите, тетушки.
Очень, очень спокойно и вежливо.
Уходя они прихватили рис и мыло, масло и консервированные помидоры, а вылезая, заметили то, чего не приметили в темноте предыдущим вечером. Прелестная лужаечка, продолженная уступами книзу. Столько места пропадает! Поджаренные летучие мыши, свисающие с проводов, подсказывают, что в мирное время сюда подводится электричество. Рынок рядом, асфальтовая дорога, школа и лавки — все в десяти минутах, а не в двух-трех часах, райская жизнь!
И однажды утром сестры, выглянув из окна, увидели сразу за своим огородом выскочившую за ночь развалюху. Незнакомые молодые люди невозмутимо рубили их бамбук и уносили его куда-то.
Они выбежали из дому.
— Это наша земля!
— Это не ваша земля. Это свободная земля.
— Это наша земля!
— Это незанятая земля.
— Мы заявим в полицию.
Они пожали плечами и продолжили трудовую деятельность.
Глава тридцать восьмая
Ничто не возникнет из ничего, даже Лоле ясно. Зародыш — старое недовольство, неотделимое от Калимпонга. Злые взгляды провожали ее на улице, неразборчивое утробное ворчание, еле слышное, и не придерешься. Ненавистью дышали разговоры в кантине Тапа, у Гомпу, у рыночных прилавков и лотков придорожных торговцев.
Владельцы злых языков знали наперечет нескольких местных богатеев, но для Лолы и Нони все они были на одно лицо.
Да сестры и не стремились разглядеть эти лица — не для чего было. Чего ж тут странного, люди всегда ненавидят тех, кому завидуют, а им, конечно же, завидовали. Но иной раз кому-то не везет, кто-то оказывается в неподходящем месте в самый неподходящий момент. Так гладко все текло, год за годом: Троллоп, Би-би-си, веселое Рождество — и вдруг все, что они считали единственно правильным, оказалось неверным.
Да как это можно?! Покупать ветчину в жестянках с красивыми этикетками, жить в просторном доме и сидеть вечером перед электрическим обогревателем, пусть даже и искрящим да потрескивающим. Да разве ж это можно? В Лондон они летают! И привозят оттуда вишню с бренди в шоколаде коробками. И вот богатство, которое защищало их, стало весьма опасной для жизни штуковиной. Злость и зависть материализовались в ружья и лозунги на стенах, Лоле и Нони выпало несчастье платить долги, накопившиеся за многие десятилетия.
Лола отправилась к Прадхану, главарю калимпонгского крыла повстанцев.
Прадхан:
— Мне надо где-то размещать людей!
Пухлый плюшевый мишка-пират, завешенный бородой и банданой, с золотыми кольцами в ушах, «отщепенец освободительного движения», отступник — так его окрестили газеты. Непредсказуемый, резкий, не любитель переговоров, правящий своими приверженцами как средневековый феодал. Говорили, что Гисенг, лидер Даржилингского крыла, люди которого засели в клубе Джимхана, более склонен к политиканству. В «Индиан экспресс» появились какие-то данные из его биографии. Родился на чайной плантации Манжу… детство, обучение, образование… Восьмой стрелковый полк гурка, участие в боевых действиях в Нагаленде… актер, автор стихов и прозы (пятьдесят две книги! — возможно ли?), боксер наилегчайшего веса — это другое дело… член союза…
За Прадханом маячил какой-то солдат с деревянным ружьем. Лола восприняла его как брата Буду с ружьем Буду.
— Моя земля… рядом с дорогой…
Лола надела вдовий наряд, который был на ней в день электрической кремации Джойдипа. Говорила она на ломаном английском, притворяясь, что не знает его, чтобы не показать, что непальского она не знает вовсе.
Дом Прадхана находился в районе Калимпонга, который Лола никогда до этого не посещала. Вдоль стены, в расколотом вдоль и заполненном землей стволе бамбука растут всякие пустынные суккуленты, колючие кактусы. Они же и в многочисленных жестянках, черепках и пластиковых коробках. В комнате полно мужчин, стоящих и сидящих на складных стульях, как в приемной врача. Чувствуется, что она им мешает, она их раздражает, что они от нее хотят избавиться. Перед Лолой какой-то торгаш марвари, желающий провезти свой товар: молитвенные лампы и иную религиозную дрянь. Интересно, что всякими тибетскими колокольчиками, лампами, шмотками торгуют исключительно марвари.
Этого пропустили к Прадхану чуть ли не с почетом, и он сразу рассыпался в цветастых любезностях, что-то типа «свет очей моих»: «Многоуважаемый сэр… безмерное почтение… славные достижения… да пребудет на вас благословение небес…» Весь его словесный бисер оказался, однако, втоптанным в грязь:
— Никаких исключений.
Очередь Лолы.