Ада подсела ближе к подруге.
– А я к тебе по делу, Инночка.
Инна повернулась. В глазах у нее блеснул интерес. Какое может быть дело к ней у помощницы самой богатой женщины страны?
– Мне нужно разыграть небольшое представление. С тобой в главной роли. За исполнение этой роли я готова заплатить десять тысяч долларов.
Инна судорожно вздохнула. Ей очень хотелось переспросить: «Сколько?», но она сдержалась и только кивнула.
– Это вообще-то моя профессия. Разыгрывать представления.
– Конечно, – подтвердила Ада. – Потому я к тебе и пришла. Слушай, что надо сделать.
Она пересела ближе к подруге, элегантно сложила ножки по одну сторону стула и склонилась к самому уху Инны.
50
Иваненко был недоволен. И тем, что происходит, и (в не меньшей степени) самим собой. Его нынешнее состояние не позволяет ему делать резких движений и громко говорить. Это лишает его возможности высказать свое недовольство так, как положено. Он вынужден шептать, осторожно постукивать сухоньким кулачком по подлокотнику инвалидного кресла. Жалкое зрелище! И потому лучше не злиться, а спокойно высказывать свои претензии ледяным тоном, глядя на собеседника взглядом змеи.
Все это – ледяной тон и взгляд змеи – произвели впечатление на Андрея Говорухина не хуже крика и ударов кулаком по столу. Говорухин сидел в садовой беседке, напротив шефа, и выглядел так, будто уже ощутил на затылке дуло пистолета палача.
– Эта цыганка уже второй раз, – Иваненко задыхался гораздо меньше и уже мог произносить целые фразы, – тебя надувает. Может быть, хватит!?
«Почему меня? – мысленно возопил Говорухин. – Она нас надувает. Это я по вашему приказу, Михал Семеныч, мчался сломя голову в бар. И вообще, кто привел эту цыганку? Кто договаривался с ней о сотрудничестве?»
Но всего этого кричать в лицо боссу Говорухин не стал. Шефу нужно найти виноватого. И этим виноватым придется быть ему. Тому, кто всегда под рукой. Правы были восточные люди утверждавшие, что кто ловит первый кусок, получает и первую пощечину. Говорухин опустил голову и только молча хмурился.
– Кто мог подумать, что она появится в квартире Парусникова? – только и сказал он в свое оправдание.
– Почему она там… появилась? – пропыхтел Иваненко.
Говорухин пожал плечами. Ответ на этот вопрос он искал все утро, но так ничего и не придумал. Почему Ада появилась в квартире у профессора? Откуда она узнала, что Парусниковым заинтересовались люди Иваненко? Неужели кто-то сливает информацию? Если да, то это кто-то очень близкий, вхожий в дом. О поездке к Парусникову знали считанные люди. Каждого из них он подбирал сам. Конечно, он их проверит. Но тихо, без шума. И уж точно без доклада боссу.
– Я тебе скажу, почему она там появилась, – Иваненко задохнулся и несколько секунд тяжело дышал. – Они поддерживают постоянный контакт с этим… профессором… и его сыном. А это значит, что мы на правильном, – он сделал усилие и закончил предложение, – …на правильном пути. И у нас есть только один выход. Найти профессора. Есть соображения?
– Скорее всего, он у Розовой, – предположил Говорухин.
– Его надо, – Иваненко закашлялся, – выманить. Любыми путями. Любыми!
Говорухин бросил на босса вопросительный взгляд. Что он имеет в виду, говоря о «любых путях»? Уж не штурм ли резиденции Розовой? Нет. Слишком велик будет резонанс. Такого не простят. Сейчас не «лихие девяностые», чтобы штурмовать резиденции конкурентов. Иваненко откашлялся, глотнул воду из стакана и произнес одно слово.
– Сын.
Конечно! Игорь Парусников. Если взять сынка, то и папочка вылезет из своего убежища. И здесь опытный босс прав.
– Я найду его, – горячо сказал Говорухин. – Все верно, Михал Семеныч. Когда сын будет в наших руках, отец не усидит в укрытии!
Иваненко поджал губы. Почему он должен был подсказывать Андрею? Почему он не нашел его сам? Вот она, нынешняя молодежь. Привыкла к чистому бизнесу. Проплатить, перевести деньги, придумать схему ухода от налогов. Это они мастера. А работать в экстремальных ситуациях не способны. Теряются и не могут ничего предложить. То ли дело люди его поколения. Прошедшие и через советские запреты, и через сумасшедшую круговерть девяностых. С такой школой им ничего не страшно. Именно эта мысль и придавала ему уверенность в грядущей победе над этой рыжей выскочкой.
Иваненко несколько минут ровно дышал, стараясь привести в порядок мысли.
– С этим все, – выдохнул он. – Жду результата. Что с ее… уголовным делом?
– Все готово! – Говорухин резво раскрыл папку, лежащую у него на коленях. – Заявление в прокуратуру от супруги Львова ушло. Свидетели проинструктированы.
– Какие свидетели?
– Секретарша Львова даст показания, что Розова была в кабинете Львова, когда тот выбросился из окна. Второй свидетель – парень, работающий в компьютерной фирме. Он видел из окна курилки, как выбросился Львов. Он даст показания, что рядом со Львовым в этот момент кто-то был.
Иваненко бросил на помощника строгий взгляд.
– Он же дал показания… Что Львов был один.
– Он изменит показания, – быстро проговорил Говорухин. Иваненко поморщился, давая понять, что недоволен ответом. Такой подход он считал слишком поверхностным. Изменение показаний не понравится ни следователю, ни суду. От этого за версту несет чьим-то давлением. И адвокаты Розовой этим, конечно, воспользуются. Надо было найти другого свидетеля, который опровергнет слова первого. Но сейчас уже было поздно что-либо менять.
– Хорошо, – он опустил голову. Черт возьми, если бы не проклятая одышка, с парализованными ногами можно было бы худо-бедно смириться. – Пусть прокуратура только… заведет на нее уголовное дело. Остальное не так важно. Только пусть не очень… спешат его расследовать.
Говорухин записал.
– Но главное сейчас – Парусников. Найди сына. И вымани отца.
Говорухин кивнул. Подчиняясь движению пальцев Иваненко, он вскочил, понимая, что аудиенция закончена. Заметив еще одно движение пальцев, подтянул плед к подбородку Иваненко.
– Отвезти вас в дом? – спросил он. Иваненко качнул головой.
– Не надо. Я подремлю. Свежий воздух. А ты иди. И возвращайся. С хорошими новостями.
Говорухин кивнул и пошел по аллее, ощущая на спине пристальный взгляд недовольного босса.
51
Света очень боялась депрессии. И своей, и чужой. Депрессия казалась ей самым страшным заболеванием. Ну, конечно, после рака и СПИДа. Против любого заболевания у врачей есть какие-то препараты. А против депрессии – ничего. У самой Светы депрессий никогда не было, а вот Глеб был им подвержен. Света хорошо помнила те страшные периоды, когда мужу начинало казаться, что он неудачник, что у него ничего не получается и все валится из рук. Он кричал, что все его сценарии «полное дерьмо», и был уверен, что они принимаются к производству только потому, что он владелец канала.
«Понимаешь, – твердил он Свете, сидя со скрещенными ногами на кровати и горестно раскачиваясь. – На худсовете хвалили мой сценарий. Но я же видел их глаза. Не будь этот канал моим, они вышвырнули бы этот сценарий на помойку. А так, вынуждены хвалить».
Света утешала мужа, становилась перед ним на колени и прижимала его голову к груди. Но от этого становилось только хуже. Глеб злился, обвинял ее в непонимании тонкой души художника и в желании свести все его метания к сексу или к тому, что он называл «бабским сюсюканьем». Когда она перестала кидаться и прижимать его голову к груди, Глеб опять злился и хотя не говорил ничего, в его глазах ясно читалось: «Господи! Как же я одинок». Тогда ему в голову приходили всякие бредовые идеи вроде «все бросить и начать жить заново», «научиться хоть что-то делать руками и заняться ремеслом». Света помнила многозначительные взгляды врачей, прописывающих антидепрессанты, от которых становилось только хуже. Глеб мрачнел, замыкался, не отвечал на вопросы и вообще становился похож на безумного или морфиниста, выходящего из своего наркотического сна.
О депрессии Арины Свете сообщила Ада. Позвонила и попросила приехать. В ее тоне не было привычных при общении со Светой иронично- злобных ноток, и потому Света немедленно свернула все дела на канале и поехала в «Лаванда- Парк».
Ада ждала ее в гостиной. Горничная Марина, глядя на Свету широко распахнутыми глазами, в которых метался ужас от столкновения с непонятным, рассказала, что Арина Александровна не встает со вчерашнего дня и ничего не ест. При более подробном допросе Света выяснила, что вчера вечером горничной удалось заставить Арину проглотить несколько ложек бульона. А сегодня – ничего.
«Вот уже половина двенадцатого, – Марина всплеснула руками. – А она лежит и лежит. Чаю? Нет. Кофе? Нет. Что-нибудь сладенькое? Нет. Ничего. Я боюсь, Светлана Евгеньевна, как бы она что-то с собой…»
Света кивнула Аде, дескать, наш выход, и пошла к двери спальни. Постучала. Голос Арины, прозвучавший в ответ, был на удивление спокоен и четок.
– Вой дите.
Света переступила порог. Арина лежала под теплым одеялом, натянутым до подбородка. Увидев Свету, она легко улыбнулась, опустила одеяло и вытащила из-под него голые руки.
– Привет!
Света вздрогнула. Она вдруг увидела перед собой прежнюю Арину, Арину из их юности, робкую и застенчивую, не способную принимать решения и во всем зависимую от нее. Света ощутила острую жалость к подруге, даже слезы навернулись на глаза.
– Что с тобой, Ариша?
– Со мной? – Арина подняла обнаженные руки и опять уронила их на одеяло. – Ничего. Я просто решила поваляться. Ты же знаешь, я всегда это любила. А что?
– Ничего. Просто сейчас половина двенадцатого.
– А-а, понятно, – в голосе Арины зазвучали жесткие и неприятные нотки. – Я не встала в семь утра, не явилась на массаж, не прыгнула в бассейн и к десяти не была в офисе. Да! – она повысила голос и приподнялась на локтях. – Не встала, не прыгнула и не была. Не хотела! Меня тошнит от бассейна, от массажа и от офиса. И вообще от всего.