Только раньше было по-другому. Когда я впервые появилась в Хоршеме, бабушка то и дело повторяла: «Моя племянница королева». В каждом письме в Лондон — просьба о покровительстве или о деньгах. То нужно место для слуги, то пожертвования на монастырь, то надо заменить священника, то приструнить монахинь. Когда у Анны родилась дочь, пошли бесконечные «наша милая крошка принцесса Елизавета» и надежды на следующего ребенка — мальчика Мне было твердо обещано место при дворе кузины, я — родня королеве, кто знает, какого мужа я достойна? Другую нашу кузину, Марию Говард, выдали за Фицроя, побочного сына короля Генриха, а двоюродного брата прочили принцессе Марии. Мы так породнились с Тюдорами, что сами почти стали особами королевской крови. Но мало-помалу все изменилось. Зима подкрадывается незаметно, первых заморозков не замечаешь. Вот и разговоров о королеве становилось все меньше, и почти не осталось надежд на придворную жизнь. Однажды бабушка созвала нас всех в большую залу и неожиданно объявила: Анна Болейн (так и сказала, не назвала ее ни королевой, ни даже племянницей) опозорила себя и всю семью, изменила королю, так что отныне мы не станем упоминать ни ее саму, ни ее брата.
Конечно, нам ужасно хотелось узнать, что же случилось, но пришлось дожидаться сплетен служанок. Слухи из Лондона постепенно доползли и до нас, тогда я и услышала, что именно совершила королева Анна. Голос горничной до сих пор звучит у меня в ушах. Леди Анну обвинили в ужасных преступлениях: супружеской измене — она якобы спала с множеством мужчин, включая родного брата, колдовстве, государственной измене, в том, что навела чары на короля. Но в памяти маленькой напуганной девочки застряло одно — обвинителем королевы стал ее дядя, мой дядя Норфолк. Он председательствовал в суде, сам объявил смертный приговор, его сын, мой милый кузен, отправился в Тауэр, нарядный, веселый, — смотреть, как казнят его собственную двоюродную сестру.
Когда-то я считала, что зловещий дядюшка способен на союз с самим дьяволом, но теперь смеюсь над детскими страхами. Я стала его любимицей, не зря он велел Джейн Болейн — леди Рочфорд — особо позаботиться обо мне, дал денег на новое платье. Ясное дело, я ему нравлюсь, он любит меня больше всех остальных племянниц, надеется, что при дворе я сделаю удачную партию, подружусь с королевой, очарую короля, словом — послужу на пользу всей семье. Нет, он вовсе не жесток, не бессердечен — для меня он самый добрый дядюшка.
А после обеда королевские шуты устроили смешное представление, потом было пение — невыносимо скучное. Знаю, король — великий музыкант, так что почти каждый вечер придется выслушивать какую-нибудь из его песен. Сплошные тра-ля-ля, и больше ничего, но все слушали с огромным вниманием и громко захлопали, когда песня кончилась. Леди Анне, похоже, понравилось не больше, чем мне, но она совершила ошибку — рассеянно поглядывала вокруг, словно мечтая оказаться где-то в другом месте. Король взглянул на нее и отвернулся — рассердился, что невнимательно слушает. Я предусмотрительно сжала руки под подбородком, полузакрыла глаза, словно вне себя от счастья. Вот удача: король посмотрел в мою сторону и, наверно, подумал, что его музыка приводит меня в восторг. Он широко, одобрительно улыбнулся, а я опустила глаза, не смея долго смотреть на короля.
— Молодец, девочка, — шепнула леди Рочфорд, и я торжествующе улыбнулась.
Люблю, люблю, люблю придворную жизнь! Она сводит меня с ума!
ДЖЕЙН БОЛЕЙН
Гринвичский дворец, 3 января 1540 года
— Милорд герцог. — Я присела в низком реверансе.
Мы в Гринвичском дворце, в апартаментах, отведенных семейству Говард, анфиладе красиво убранных комнат, по размеру не меньше собственных покоев королевы. Давным-давно я жила здесь с Георгом, мы тогда только-только поженились. Хорошо помню вид на реку, пробивающийся в окна рассвет. Я просыпалась рано, переполненная любовью, и слушала далекие крики лебедей, пролетающих высоко над рекой, неумолчный шум широких крыльев.
— А, это вы, леди Рочфорд. — Морщинистое лицо милорда герцога просто излучает приветливость. — Вы-то мне и нужны.
Я молчу выжидающе.
— Подружились уже с леди Анной, в хороших с ней отношениях?
— Настолько, насколько возможно, — звучит мой осторожный ответ. — Она совсем плохо говорит по-английски, но я стараюсь с ней все время разговаривать, и ей, похоже, это по нраву.
— Доверится она вам, если что?
— Она, верно, сначала поговорит со своими компаньонками из Клеве. Иногда леди Анна задает мне вопросы про Англию. Думаю, она мне доверяет.
Он в раздумье повернулся к окну, постучал кончиком ногтя по желтоватым зубам. Лицо нездорового, землистого цвета, лоб наморщен.
— Возникли кое-какие сложности, — медленно начал он.
Я молча выжидаю.
— Как вы знаете, они умудрились прислать ее сюда без надлежащих документов. Она еще ребенком была помолвлена с Франциском Лотарингским. Королю надлежит убедиться, что помолвка должным образом расторгнута, а иначе он не может на ней жениться.
— Она не может выйти замуж? — притворно изумляюсь я. — И это после того, как брачный договор подписан, а она проехала столько миль? Король же признал ее невестой, и власти Лондона приветствовали как новую королеву.
— Все может случиться, — уклончиво отвечает он.
Конечно, подобный поворот событий нелегко себе даже представить, но кто я такая, чтобы возражать герцогу?
— А кто говорит, что она не может выйти замуж?
— Король опасается, что дело обстоит именно так. Не хочет брать грех на душу.
Молчу, не в силах понять, что же все-таки происходит. И это тот самый король, который сначала женился на жене собственного брата, а потом оставил ее под предлогом того, что их многолетний брак недействителен? И это тот самый король, который послал Анну Болейн на плаху, потому что ему так велел поступить Господь Бог? Такой король не отменит свадьбу только из-за того, что германский посол забыл снабдить невесту еще одним положенным документом. Потом вспомнила, как она его оттолкнула, вспомнила его лицо там, в Рочестере.
— Значит, так оно и есть, она ему не понравилась. Не может простить Рочестер. Теперь придумывает, как бы избавиться от этого брака. Опять утверждает — был предварительный сговор и другая помолвка. — Один взгляд на герцога убеждает меня в том, что я права. Право, смешно, новый поворот в комедии о короле Генрихе. — Она ему не понравилась, и он собирается отослать ее домой.
— Если леди Анна согласится с тем, что предварительный сговор и помолвка существовали, она сможет отправиться домой с полным почетом, а король снова будет свободен, — тихо и вкрадчиво произносит герцог.
— Но он ей понравился. Более или менее. Не может же она просто возвратиться домой! Вернуться в Клеве негодным товаром, вместо того чтобы стать королевой Англии! Она никогда на такое не пойдет. Да кто потом на ней женится, если король от нее откажется? Ее жизнь будет кончена.
— Тогда пусть убедит всех — предварительного сговора не было.
— А он был?
— Скорее всего, нет, — пожимает плечами дядюшка.
Что на это ответишь?
— А как можно освободиться от того, чего и в помине не было?
Отвечает усмешкой:
— Пусть этим немцы занимаются. А ее можно отослать домой и против воли, если будет слишком несговорчивой.
— Даже король не может силой выдворить ее из страны.
— Зато ее можно поймать в ловушку — пусть сама признается в этой давнишней помолвке. — Голос герцога шелестит еле слышно, словно шелк. — Что, если она сама скажет, что ей нельзя выйти замуж?
Я киваю, нетрудно догадаться, какой от меня хотят услуги.
— Король будет бесконечно признателен тому, кто ему сообщит — она сама во всем призналась. Женщина, которая добьется такого признания, заслужит от короля самых высоких почестей. И от меня, конечно.
— Всегда к вашим услугам, милорд, — стараюсь немного протянуть с ответом. — Но не могу же я заставить ее солгать. Зная, что к браку нет препятствий, надо быть совсем безумной, чтобы сделать подобное признание! Если я примусь утверждать, что она во всем призналась, она меня без труда опровергнет. — Я говорю, а мне становится все страшнее и страшнее. — Милорд, я надеюсь, ее ни в чем не обвиняют?
— А в чем ее можно обвинить?
— В каком-нибудь преступлении. — Теперь я уже заметно разволновалась.
— Например, в государственной измене?
Мой кивок заменяет звуки, которые не идут из пересохшего горла. Как бы мне хотелось никогда в жизни больше не слышать этих слов! От них прямая дорога в Тауэр и на эшафот. Они уже отобрали у меня любимого, перевернули всю мою жизнь.
— О какой измене может идти речь? — спрашивает он таким спокойным тоном, словно мы не в том страшном мире, где каждое слово может обернуться государственной изменой.
— Законы так быстро меняются, что даже полная невиновность ныне никого не защищает.
— Сейчас, во всяком случае, леди Анну обвинять не в чем. — Герцог резко качает головой. — Король Франции как раз в данную минуту принимает у себя в Париже императора Священной Римской империи. Пока мы тут разговоры разговариваем, они плетут против нас заговоры. Нет, нам никак нельзя ссориться с Клеве. Нам просто необходим союз с протестантскими властителями, а не то окажемся в полном одиночестве лицом к лицу с Испанией и Францией. А если еще и английские паписты снова поднимут голову, нам конец. Остается ей только самой признаться, что была помолвлена с другим, и отправляться домой подобру-поздорову. Так мы и от нее избавимся, и союз сохраним. А не то придется заманить ее в ловушку и вырвать признание. Коли будет упорствовать и настаивать на браке, Генрих вынужден будет жениться.
— И не важно, нравится ему это или нет?
— Даже если ему ненавистен этот брак, даже если он ненавидит того, кто все это устроил, даже если она сама ему ненавистна.
Я храню молчание.
— Если он женится против воли, то найдет способ от нее избавиться, не сейчас, так потом. — Я просто думаю вслух.