Выглядит прекрасно. Раньше, пока была королевой, всем казалась простушкой, бледненькой дурнушкой. Но бледность и невыразительность происходили оттого, что она смертельно боялась быть четвертой женой. А теперь, когда появилась пятая, четвертая внезапно преобразилась в юную красавицу, свободную от опасностей этой чересчур привилегированной позиции. За время изгнания она вообще немало изменилась. Куда лучше говорит по-английски, больше не подыскивает нужное слово, речь течет неторопливо и свободно. И груз с души спал. Научилась играть в карты и танцевать. Перестала быть этакой строгой лютеранкой из Клеве и в манерах, и в поведении. А как изменились ее платья! Я хорошо помню, как она появилась здесь, одетая, словно деревенская простушка из немецкой глухомани, в наглухо застегнутых тяжеловесных одеяниях. На голову нахлобучен закрытый чепец, тело обмотано тряпками наподобие бочки с порохом. Она совершенно переделала себя на досуге. Разодета по моде, скачет рядом с королем и ведет серьезную, интересную беседу о европейских дворах, разговаривает о будущем Англии. Через пять минут хохочет с Екатериной, словно и она — глупая девчонка. Садится за карточную игру с придворными, танцует до упаду с королевой. Единственный при дворе верный друг принцессы Марии — они вместе читают, вместе каждое утро уединяются на молитву. Единственная защитница леди Елизаветы, ведет постоянную переписку с бывшей падчерицей, стала ее истинным другом и доброй тетушкой. То и дело заходит в детскую к принцу Эдуарду, и его маленькое личико сразу же освещает улыбка. Короче говоря, Анна Киевская ведет себя именно так, как подобает прекрасной и всеми уважаемой сестре королевской крови, и каждый согласно твердит, что лучше ее и быть не может. По правде сказать, многие считают, что и королевская роль ей вполне подходила, но об этом уже поздно жалеть. Мы, во всяком случае, счастливы, что наши показания не отправили ее на эшафот. Сейчас ее легко хвалить, да только всякий, кому король прикажет свидетельствовать против королевы, возьмется за это дело с тем же рвением, что и я.
Вечером герцог вызвал меня к себе. Сначала поговорил о королеве Анне, о том, как мило она держится при дворе. Потом спросил о Екатерине Кэри, моей племяннице, дочери Марии, она теперь фрейлина у своей кузины.
— Делает что положено. Мать ее хорошо воспитала, ничего не скажешь, хлопот не доставляет.
Он позволил себе ухмыльнуться.
— Вы с Марией Болейн никогда особенно друг дружку не жаловали.
— Слишком хорошо друг друга знаем. — Уж мне-то известно, какая эгоистка моя золовка.
— Конечно, она получила наследство Болейнов. — Зачем напоминает, разве я могу позабыть? — Нам не все удалось сохранить.
Я кивнула Рочфорд-холл, мой дом, отошел после смерти Георга его родителям, а потом Марии. Они должны были бы завещать его мне. Он должен был завещать его мне, но нет, не завещал. Я прошла через все опасности и ужасы, а мне достались лишь никудышный титул да жалкая пенсия.
— И что маленькая Екатерина Кэри? Выйдет из нее еще одна королева? — Он меня, конечно же, дразнит. — Стоит ей подсказать, чтобы покрасовалась перед принцем Эдуардом? Как ты думаешь, удастся ее подложить в постель к какому-нибудь королю?
— Мне кажется, мамаша не позволит. — Я не приняла шутливого тона. — Прочит дочери удачный брак и тихую жизнь. Ей теперь не до двора.
Герцог рассмеялся и сменил тему разговора.
— А как наша нынешняя благодетельница? Наша королева Екатерина?
— Похоже, всем довольна.
— Я тебя не о ее довольстве спрашиваю. Она не беременна?
— Нет, пока нет.
— Она уже однажды ошиблась, подала ложные надежды, в первый месяц брака. Как думаешь, почему?
— Считать плохо умеет, — раздраженно ответила я. — Не понимает, насколько это важно. Я теперь записываю ее календарь, чтобы больше не было ошибок.
Герцог удивленно поднял брови.
— Думаешь, король еще кое на что способен? — спрашивает он тихо.
Мне не нужно оборачиваться, проверять, закрыта ли дверь. Я знаю, такой опасный разговор при открытой двери не ведется.
— В общем, да, только ему приходится долго трудиться, и он очень устает.
— А она может зачать?
— С ней все в порядке. На вид здоровая и сильная.
— Если она не забеременеет поскорее, он начнет доискиваться до причин. — Меня-тο к чему предупреждать, не мне влиять на капризы короля. — Если и к Пасхе будет порожней, он начнет задавать вопросы.
Я пожала плечами.
— Иногда нужно больше времени.
— Та жена, которой понадобилось много времени, умерла на эшафоте.
— Незачем мне напоминать. — Не могу я все время молча кивать. — Я прекрасно помню, не забываю, что она сделала и что пыталась сделать. И какую за это заплатила цену. И какую цену мы все заплатили. И какую цену заплатила я.
Такой бурной реакции он не ожидал. Я сама от себя такого не ожидала. Я не собиралась жаловаться, я все делаю как должно.
— Я только хотел сказать — нельзя допустить, чтобы он стал об этом задумываться. — Теперь дядюшка старается меня успокоить. — Понятно, что веем нам, всей семье, всем Говардам, будет лучше, если Екатерина как можно скорее окажется в положении. Так куда безопасней.
— Без кирпичей дом не построишь, — все еще раздраженно буркнула я. — Если король ей не может сделать ребеночка, откуда ему взяться? Он старик. Больной старик. И раньше-то не особенно был плодовит, а теперь больная нога и постоянные запоры делу не подмога. Чем мы можем ему подсобить?
— Кое-чем можем.
— Чем еще? Эта девчонка уже и так идет на все уловки, которые больше пристали уличной шлюхе. Ублажает его, словно он пьяный капитан в борделе. Старается изо всех сил, а у него только и хватает сил, что лежать на спине и стонать: «Екатерина, розочка моя». Из него вся сила давно ушла. Неудивительно, что она никак не зачнет. Как еще ему помочь?
— Нанять кого-нибудь, — предложил он, словно хитрая сводня.
— Нанять?
— Нанять кого-то, у кого сил побольше.
— Вы хотите сказать…
— Я хочу сказать, что, если найдется молодой человек, которому можно доверять, который рад будет оказаться полезным в таком тонком и тайном дельце, отчего же им не позволить встретиться, пусть она его чуть-чуть обласкает, пусть позабавятся маленько, а у нас появится младенчик в колыбельке Тюдоров, и никому худа не будет.
Я застыла в ужасе.
— Опять вы то же самое хотите сделать!
— Опять? — Голос ледяной, словно зимний ветер. — Я ничего подобного раньше не делал. Я тут был ни при чем.
— Это все равно что положить ее голову на плаху.
— Нет, если подойти к делу со всей осторожностью.
— Но она не умеет осторожничать.
— На это существует помощь и руководство. Будешь рядом с ней, шаг за шагом, готовая, коли нужно, поклясться в ее невинности. В тебе никто не усомнится, ты в чем только не клялась по первому требованию короля.
— Именно так, по требованию короля, — у меня в горле пересохло от страха. — Я всегда была свидетелем обвинения. Всегда на стороне тех, кто выиграет дело. Я никогда не свидетельствовала в пользу обвиняемого.
— Ты всегда свидетельствовала в нашу пользу, — поправил меня дядюшка. — Ты все равно с теми, кто выиграет дело, тебе ничего не грозит. Будешь родственницей нового короля, он будет и Тюдор, и Говард.
— Но где взять такого человека? — Меня душил страх. — Кому мы можем доверить подобную тайну?
— Ах да, — кивнул он. — Надо будет постараться, чтобы он, сделав дело, исчез. Какой-нибудь несчастный случай, поединок, нападение грабителей. Придется уж от него избавиться. Нельзя рисковать повторением… — он помедлил, подыскивая слово, — скандала.
Я прикрыла глаза, вспоминая. В темноте, под закрытыми веками увидела лицо мужа в тот момент, когда он повернулся и заметил меня в зале суда; я уже занимала место свидетеля перед столом, где сидели судьи. Затеплившаяся в первое мгновение надежда — я пришла его спасти. А потом нарастающий ужас — я начала говорить.
— Какие жуткие планы. — Я покачала головой. — Вы мне тут такого наговорили. Мы уж столько всего сделали, столько всего сказали… — У меня прервался голос. Я знала — никуда мне не деться, он, коли понадобится, сумеет меня заставить.
— Не впервой тебе приходится с жуткими планами дело иметь. Оттого-то я с тобой и разговариваю. — В голосе дядюшки прозвучали теплые нотки, даже намек на привязанность. — Кому мне еще довериться, если не тебе. Ты смела, умеешь делать дело, всегда помогаешь. Поможешь и сейчас, не сомневаюсь. Найдешь молодчика, который рад будет добиться королевы. Такого, которому нетрудно оказаться поблизости от нее, такого, от которого потом нетрудно избавиться. Может, один из фаворитов короля, королю нравится, когда они вьются вокруг молодой королевы.
— Как же вы не поймете. — Голос от ужаса пресекается. — Умоляю вас, милорд, выслушайте меня, вы не понимаете. Что я тогда сделала… я стараюсь забыть… выкинуть из головы… Никогда об этом не думаю даже. Я с ума сойду, если начну вспоминать. Я любила Георга… Умоляю, не напоминайте мне об этом.
Он поднялся на ноги. Обошел вокруг стола, жестом почти заботливым приобнял за плечи, да только мне показалось — руки дядюшки вдавливают меня в кресло.
— Тебе решать, любезная леди Джейн. Подумай на досуге, поразмышляй, а потом поговорим. Я тебе полностью доверяю. Уверен — ты всегда рада потрудиться на благо семьи. И себя в обиду не дашь — я в этом убежден.
АННА
Ричмондский дворец, февраль 1541 года
Какое облегчение, я снова дома. Превращаюсь в настоящую старую деву, избегающую общества. Конечно, дело не только в этом. Приятно вернуться домой, в свою комнату, к привычному виду из окна, к любимой еде, но еще приятнее сбежать от порочного двора. Великий Боже, до чего они дошли! Как можно существовать в подобном месте? Настроение короля меняется еще чаще, чем прежде. То он пылает страстью к Китти Говард, тискает ее у всех на глазах, старый распутник, так что девочка заливается краской, а он хохочет над ее смущением. Через полчаса, рассердившись на одного из советников, швыряет шляпу об пол, набрасывается на пажа или мо