— Наконец-таки ей повезло! Я уверена, она сможет, — с удовлетворением отметила Люся.
— Илюшин как и пил, так и пьет, но в больницу больше не попадал, — продолжила Яна.
— Понятно… хотя бы у этого старого черта все идет по-старому, — усмехнулась Люся.
— А что ему будет? Его ничего не берет… Плохо, что у тебя все так вышло, — сказала Цветкова.
— Я совершила преступление и должна за это ответить. Плохо, что у меня с головой так случилось, а в этом уж кто виноват… — вздохнула Люся.
— А кто изнасиловал тебя? — спросила Яна.
— Ну ты даешь! Я не помню. Помню, что у меня на голове мешок какой-то был… А там уж… голова с детства слабая была, вот и поехала… Я устала, если честно, Яна. Езжай в Москву и живи спокойно.
— А ты не думала, что Вика может быть твоей дочерью? Она тоже молодая женщина и рядом? — спросила Яна.
— Все-таки не унимаешься? Вот чего тебе, Яна, не хватает по жизни? Молодая, красивая и все лезешь и лезешь куда-то.
— Нет, мне просто интересно. Ты ей только счастья желаешь, а других убила.
— У меня голова больная, спроси у нее, — ответила Люся. — Вика с нами в театре уже больше двух лет… А письма с угрозами стали приходить недавно… А тут еще эти киношники понаехали… Вот я на них и оторвалась. Устала я… — повторила Люся.
— Все! Я ухожу! — Яна встала, поцеловала ее в щеку и вышла из палаты.
Оказавшись на улице, Цветкова вдохнула полной грудью свежий весенний воздух.
Глава 16
Рано или поздно любой человек мысленно возвращается в свое детство. У кого-то оно было счастливое, а у кого-то — нищета и пьющие родители.
Вот и на Яну Цветкову нахлынула череда воспоминаний. Она сидела в ТЮЗе за кулисами и всячески пыталась сдержаться от чихания. Знакомый запах! Сколько часов после школы она проводила вот так, наблюдая за мамой и другими артистами, за тем, как они дурят публику. Цветкова выбрала такое место, откуда просматривался вход в подсобные помещения. Она даже запаслась термосом с кофе и бутербродами с колбасой, но перекусывать ей не пришлось — в темном коридоре мелькнула чья-то тень. Яна напряглась, выждала немного, уняв сердцебиение, и пошла за человеком, ступая по уже вытертому и выцветшему бордовому ковру.
— Здравствуй, Люся… Плохо все-таки у нас охраняют специализированные заведения с маньяками, — сказала Яна, понимая, что даже в подсобных помещениях театра хорошая акустика. Ее голос звучал четко и громко.
Люся вздрогнула и повернулась к ней. Лицо ее было бледное, губы плотно сжатые. Она молчала.
— Что-то забыла здесь? Что-то ищешь? Не это ли? — И Яна достала из-за спины большой черный зонт. — Зонт Старухи Шапокляк? Ты знаешь, в нем сломаны две спицы, словно их вынимали, а потом обратно вставили, но уже в сломанном состоянии. А еще, если присмотреться, на них есть засохшие следы крови… Интересно, правда? Две спицы, два убийства с использованием острого предмета. Удивительное совпадение! А чего ты язык-то проглотила?
— Да… пришла ликвидировать орудие преступления. И что? — спросила Люся.
— Неубедительно, Люся… Ты и так уже во всем призналась, и тебе грозит пожизненное заключение в психушке. Чего тебе бояться? Но ты, как только узнала, что зонтик будет использован в качестве реквизита, сбежала из клиники, чтобы спрятать. А так можно поступить только ради близкого человека. Очень близкого.
— Глупости, — фыркнула Люся.
— Реалии жизни! А еще я верю своей маме! А она знаешь что сказала? «Не знаю, в чем там призналась Люся и что на нее вешают, но она мухи не обидит». И, кажется, я догадываюсь, что произошло… Когда тебе стали приходить эти письма, ты на самом деле поняла, что у тебя есть дочь, но тебя это не напугало, а обрадовало… Ты даже не поверила в свое счастье. И ты попыталась вычислить, кто может быть этим дрянным семенем. И ты вычислила, что это Вика. Так? Я к этому еще вернусь. Вика работала в театре, и у нее, видимо, такое же заболевание — она то нормальная, а то словно живет на другой планете. Когда ее принимали в институт, отзывы комиссии были превосходные, но потом ее вдруг исключают из-за профнепригодности. Что это? Какое-то расстройство… И вот она сорвалась, начала писать тебе письма, а потом ты нашла у нее зонтик и поняла, что Вика убийца. А когда ты это поняла, то решила спасти ее во что бы то ни стало и взяла всю вину на себя. Когда-то ты предала этого ребенка своим безумием, а сейчас могла искупить свою вину. Не знаю, чем ты оправдывала убийства невинных людей. Скорее всего, опять винила во всем себя. Мол, девочка росла в животе совершенно нежеланная, что родная мама ее даже не чувствовала и не хотела. Понятно, что девочка родилась с отклонениями. А кто виноват? Правильно! Родная мама! Не защитила, не сберегла, не любила. И вот, найдя улики и сопоставив факты, ты все поняла… И решила отдать свой материнский долг.
— Ты ничего не понимаешь, — вздохнула Люся.
— Я как раз многое поняла. Но хочу тебе сказать, что за чужие преступления отвечать нельзя, кем бы тебе этот человек ни приходился.
— Ты все равно ничего не понимаешь! Я никогда не скажу обратного! Отдай мне зонт! Пусть у нее будет будущее, раз я не дала ей достойного прошлого! — воскликнула Люся.
— А ты не только хороший гример! Ты еще — идеальная актриса! Так сыграть приступ! Провести всех! Зонт я тебе отдам, но это уже ничего не изменит. На нем отпечатки только Вики, и ее уже задержали.
— Как задержали? — ахнула Люся, осела на стул и расплакалась.
— Не надо, — обняла ее Яна, — так лучше… Как бы ты жила, если бы она еще кого-то убила? Это разве нормально? Разве люди это заслуживают?
Люся продолжала плакать:
— Я хотела сделать это для нее…
— Я знаю. Успокойся. Ты не одна, ты с нами, с театром…
Глава 17
— Прилетел как смог! Как обещал! — улыбался Петр. — Ради встречи с тобой готов преодолеть любые расстояния!
Выглядел он как всегда сногсшибательно: в черном коротком плаще, темных брюках, белых кроссовках. Красивое лицо с резко очерченными скулами было покрыто ровным альпийским загаром. Глаза сияли каре-зеленым огнем, на губах играла улыбка.
— Как съемки прошли?
— Прекрасно! Такие виды! Свежий воздух!
— Понятно, не то что у нас… — вздохнула Яна.
Петр просто излучал жизнерадостность.
— Да такой жести, как в вашем провинциальном городке, у нас нигде и никогда не было, — засмеялся он. — Жуткая история. Хорошо, что маньяк пойман… Вернее, маньячка. А ведь ничего не предвещало, такая милая женщина, ну, правда, с чудинкой. Но чтобы она закалывала других женщин…
— Ты еще не знаешь последних событий.
Петр удивленно вскинул брови.
— А что произошло?
— Много чего. Я пошла ва-банк и решила не останавливаться в расследовании старого преступления.
И Цветкова погрузилась в воспоминания.
— Степан Сергеевич, как вы себя чувствуете? — спросила Яна заслуженного артиста провинциального театра.
— Ты что имеешь в виду, Яночка? — не понял Илюшин, обдав Цветкову легким запахом алкоголя.
— Вообще, по жизни… Вы думаете, что я дура, что ли? Мне мама рассказывала о вашей бурной молодости, о множестве женщин, о застольях, гулянках… А также о бурном нраве и привычке добиваться желаемого, причем любой ценой.
— Ты мне льстишь… Или завидуешь? — попытался пошутить Степан Сергеевич. — Так ты еще нагонишь! Баба-огонь! Хоть и не молодая, но ведь, Янка, еще и не старая!
— Люся же наша вела, наоборот, очень замкнутый образ жизни, никуда не ходила, ни с кем не общалась, — продолжила Яна, не обращая внимания на его скабрезные шутки.
— При чем тут Люся? — удивился Степан Сергеевич. — Она же это… того немного, и все это объясняет.
— Это объясняет, что только вы могли над ней надругаться. У вас психотип преступника, у нее — жертвы, — сказала Яна.
Степан Сергеевич на время онемел.
— Яна, я знаю тебя с детства…
— И я вас, но это ничего не меняет.
— Как ты могла такое подумать про меня? — спросил Степан Сергеевич.
— А больше не на кого так думать, извините.
— Я не хочу больше тебя знать! — театрально поджал губы Илюшин.
— Ваше дело… Но вы главного не знаете — Люся забеременела и родила в больнице.
— Как родила? — оторопел Степан Сергеевич.
— Врачи скрыли это, а ребенка отдали на усыновление бездетной паре. Сейчас этот ребенок, конечно, уже вырос, но для вас это неприятный факт. А знаете почему? Я знаю, кто этот ребенок, и добьюсь проведения ДНК-теста на установление вашего отцовства. И это послужит доказательством того, что Люсю изнасиловали именно вы. Что? Больше ничего не хотите мне сказать?
— Ты — ведьма! — ответил Илюшин.
— Я знаю, мне уже такое говорили, и не раз.
— По этому преступлению прошли все сроки давности, — засуетился Степан Сергеевич.
— А как же совесть? — спросила Яна, смерив его уничижительным взглядом. — Знаете… Это я не хочу вас больше знать. Мне неприятно, что в моем детстве присутствовал такой человек, как вы… дядя Степа. Вы — преступник! Вы Люсе жизнь сломали! — заявила Яна.
— Господи! В одном театре и маньяк, и насильник! — удивился Петр. — Ничего себе Театр юного зрителя! С ума сойти! Что теперь Илюшину будет?
— К сожалению, ничего, срок давности… Но как он будет работать в театре, не представляют. Все в шоке, и никто не хочет его видеть, — ответила Цветкова.
— Но он же должен ответить за свое преступление! — воскликнул Петр.
— Считай, что уже ответил. Ему теперь придется несладко. Прощай, профессия! Прощай, сцена! Для театра Степан Сергеевич умер. Это — провал! А так, да… его не посадят, да и заявления от потерпевшей нет. Все шито-крыто. Мне это тоже очень неприятно, я много лет знала этого человека и не ожидала, что вскроется такой факт из его биографии.
— У каждого свои скелеты в шкафу, — ответил Петр.
— Ага! — согласилась Яна, жуя свое любимое пирожное — эклер.
Петр же не испытывал такого удовольствия.