Подошла Лида, и мы поболтали с ней ни о чем – Костромино по большому счету меня всё же не интересовал, как и местные новости про какую-то Зойку, которая подалась к казакам и служит у них то ли секретарем, то ли буфетчицей, хотя каждому ясно, чем она на своем, рабочем месте занимается. Мы купили молоко и дошли с ним до дома. Соседка побежала кормить детей, а я – свою драгоценную персону.
Я нашла всё в том же кухонном шкафу пакет с манкой и почему-то вдруг захотела манной каши. Раньше я никогда не стала бы варить её для себя одной.
А потом, не иначе и здесь воздух Костромино повлиял на меня таким странным образом, пошла по дорожке к дальней оконечности участка, чтобы посмотреть на водоем. Странная мысль пришла мне в голову: а если это не пруд и не озеро, а просто приток речки, которая течет в этих местах. И именно здесь тетя Липа провалилась под лед…
Тщетно напоминала я себе, что нужно всего лишь дождаться десяти часов утра – в это время открывалась нотариальная контора. И выписать доверенность на Лиду, чтобы она от моего имени продала наследный дом.
Ольга на моем месте точно никуда бы ходить не стала, а до назначенного срока полежала бы на диване и почитала.
Кстати, бедная Лида и не подозревала о роли продавца, которую я ей готовила, но у меня были припасены на этот случай весомые аргументы. Десять процентов от продажи дома – ей, за труды. Вряд ли она откажется от лишних денег.
Я уже почти приблизилась к трем зеленым елочкам, как вдруг услышала чей-то голос, который звал:
– Лариса! Лара, где ты, ау!
Голос был молодой и звонкий и явно наслаждался эхом, которое рождал.
– Ла-ри-са!
– Иду! – откликнулась я, не представляя себе, кто стал бы меня звать там, где меня никто не знает.
Но я была не права. У порога моего наследного дома стояли двое: высокий стройный мужчина и худенькая, недавно сформировавшаяся девушка. И она-то как раз была мне знакома.
– Здравствуйте, – сказала я обоим и отдельно девушке: – Привет, Валерия!
– Лариса, познакомься, это мой папа – Михайловский Федор Михайлович. Папа, это Лариса. Она говорит, что Сергеевна, но я зову её просто по имени.
– Здравствуйте, Лариса Сергеевна, – официальным голосом проговорил тёзка моего «форда» и, подумать только, наклонил голову в полупоклоне. Как в кино!
– Очень приятно.
Я подала руку легендарному папе и теперь смогла посмотреть на него повнимательнее, но, видимо, решение мое было опрометчивым, потому что, встретившись с ним взглядом, я почувствовала, что мое сердце ухнуло куда-то вниз. Его глаза… Я никогда не видела таких пронзительно-синих глаз.
В детских мультиках порой рисуют подобные глаза: из них чуть ли не материальным потоком льётся свет. Вот и я такой увидела. Из глаз Михайловского Федора Михайловича, если я правильно запомнила, как его зовут. Надо же так не вовремя встретить мужчину своей мечты! Правда, мой мужчина был бы, наверное, не таким сухим и ледяным… Что-то эпитеты я ему подбираю какие-то непарные.
– Красивый у меня папка? – гордо спросила Валерия.
От моей юной приятельницы не укрылся интерес, который, оказывается, был на моем лице написан.
– Вы приехали сюда на своей машине? – Он углядел под навесом моего Федьку.
– А что, у вас в угоне числится точно такая же? – съехидничала я вопросом на вопрос. И ответила Лере: – Обычный.
Пусть не задирает нос. Интересно, он когда-нибудь улыбается, или всё население Земли в его глазах потенциальные преступники?
– Папа, мы же в гости приехали, – напомнила Валерия, пока ее суровый родитель озирался в поисках… каких-нибудь улик против меня? Запрещенных ко ввозу в Ивлевский район товаров? – Или ты Лару в чём-то подозреваешь?
Это девчонка пошутила, чтобы хоть чуть-чуть разогреть распространявшийся от ее папаши холод.
– У меня алиби, – поддакнула я.
Молодец, Валерия, защищает, несмотря на всяческие анекдоты о женской солидарности.
– Дорогие гости, прошу в дом, – сказала я; должен же кто-то брать инициативу в свои руки.
Глава седьмая
Можно сказать, наверняка, что в доме Михайловских существовал культ папы. Наверное, мама давно умерла, а папа – не римский, а ивлевский – и швец, и жнец, и на дуде игрец, в смысле, и работник правоохранительных органов, и суровый воспитатель, и вообще бдительный человек…
И хотя он не сделал ничего такого, что выбивалось бы из общей картины моих представлений о мужчинах, я не знала, как себя с ним вести.
У меня прежде были мужчины. И я обычно не терялась в их присутствии, но Михайловский казался каким-то другим. Обычно я легко находила с незнакомыми людьми общий язык, а между мной и этим ментом сразу возник некий барьер, который мне пришлось бы преодолевать. Если бы я захотела познакомиться с ним поближе.
Мы вошли в дом, и я мысленно поблагодарила Лиду за то, что она следила за моей собственностью. Кстати, я до сих пор так и не поблагодарила её за это. Завтра получу документы, распишусь где положено и перед отъездом дам ей сто баксов – я взяла на всякий случай с собой пару сотен.
Мои гости сели в кресла, стоящие в гостиной, а моя мысль лихорадочно заработала: чем же я стану их угощать?
– Знаете, Михайловские, у меня есть манная каша, – сказала я: ещё когда готовила, недоумевала, чего вдруг я сварила столько. Но вот пригодилось.
– Манная каша? – оживился отец Фёдор, хотя в глубине души я побаивалась, что он пошлёт меня подальше с моей кашей. – Это мы любим.
Он подал дочери связку ключей:
– Валерия, пакет!
Да, словоохотливым мужика не назовешь. С дочерью обращается как солдафон: стоять! смирно! пакет!..
Я выглянула в окно: новая «Мицубиси», на которой Михайловские приехали, выглядела на нашей скромной улочке как девица в шикарном вечернем платье посреди толпы бедно одетых старушек.
Лера хлопнула дверцей, пискнула сигнализацией и бегом вернулась в дом.
Она прошла ко мне на кухню, где я ставила на плиту чайник, и стала выкладывать из пакета колбасу, сыр, консервы, коробку шоколадных конфет ассорти, ещё какие-то вкусно пахнувшие свертки.
– Зачем же столько? – слегка растерялась я.
– Как зачем? Это наша благодарность. Если бы не ты, кто знает, когда я добралась бы домой. Да и добралась ли вообще? Ты обо мне так заботилась…
– Какие пустяки!
– А папа считает, что таких бескорыстных людей, как ты, на свете не так уж много.
Моя юная попутчица словно работает переводчиком с языка айсбергов на язык нормальных людей.
– Твой папа несколько преувеличивает. Просто он за тебя переживал, но мы-то с тобой знаем, что все это мелочи…
Но Лера со мной не согласилась:
– Это не мелочи. А человек должен уметь быть благодарным…
В продолжение нашего негромкого диалога Михайловский сидел в кресле и, надо думать, разгадывал какое-нибудь запутанное уголовное дело, если у них такие бывают.
– В кухне вроде есть неудобно, – проговорила я, – а в гостиной огромный обеденный стол. И маленький журнальный столик.
– Давай в кухне, – сказала Лера, – здесь у тебя просторно. Да мы с папой и привыкли.
Я никак не считала, будто на теткиной кухне, это – «у меня». Здесь всё было не моим. Главное, я не собиралась этим пользоваться, не собиралась здесь жить, да и не было никакой моей заслуги в том, что этот дом всё ещё оставался теплым и уютным.
Что ж, папа Михайловский вырастил достойную смену.
– Садитесь, ешьте кашу! – командирским тоном сказала и я; как аукнется, так и откликнется.
Визит вежливости? Я не возражаю. Сейчас порежем сыр-колбасу, откроем консервы, что вы привезли. Вот и весь приём. Если на то пошло, то до десяти часов – до того, как местные нотариусы будут готовы выдать мне документы, – ещё уйма времени.
Михайловские уплетали кашу. Папа мент не заставил себя уговаривать и теперь наперегонки с дочерью орудовал ложкой.
– Как вкусно, – стонала Валерия, – а у меня так не получается. В смысле, без комков.
Я сидела напротив них. Под юбкой у тряпичной боярышни-грелки заваривался чай.
Михайловский задержался на кухне, хотя я предложила обоим после завтрака пройти в гостиную. Подумала, что он пойдет за нами, и с удивлением и некоторым смущением слушала, как он гремит чашками, моя посуду водой из чайника. Что за странный человек. Я сама не стала этого делать, чтобы не оставлять гостей одних. Но не идти же выгонять его из кухни!
Мы с Лерой вовсю предавались досугу: я смотрела телевизор, а Лера лежала на диване с какой-то книжкой, когда он наконец появился.
– Вас нарочно назвали как Достоевского? – спросила я, хотя наверняка ему не раз об этом говорили.
– Мама увлекалась, – привычно кивнул он.
– Федор Михайлович! Звучит. Как и Валерия. А вы «Спартаком» увлекались?
Он поднял на меня удивленный взгляд:
– А вы откуда знаете?
– Да так, почитываю художественную литературу.
Моя кусачесть опять полезла наружу. Странно, такое чувство у меня впервые вызывает объект мужского пола. Причём, весьма незаурядный объект. Я бы даже сказала, красивый. Что ж он так трудно расслабляется?
– А на какое время у вас есть алиби? – вдруг спросил Михайловский.
Я недоуменно уставилась на него, на мгновение забыв, что я об этом пошутила.
– Ну, на какой-нибудь ваш «глухарь», или как вы это называете. Что бы вы хотели раскрыть, заподозрив приезжую наследницу?
– Теперь я понимаю, Лариса Сергеевна, – усмехнулся он, – почему вы понравились моей дочери.
– И почему же?
– Вы так же неистово воюете с авторитетами, как подрастающее поколение.
– Под авторитетом вы имеете в виду себя?
– Вы когда собираетесь уезжать? – Он не ответил на мой очередной выпад.
Валерия помалкивала, делая вид, что увлечена чтением.
– Завтра. Сегодня нотариус обещала всё оформить. Когда я получу на руки документы, то отыщу где-нибудь агентство по продаже недвижимости. Надеюсь, здесь или в районном центре есть такое? И попрошу их выставить этот дом на продажу. И доверенность оформлю на свою соседку…