— Разве тебе не интересно знать, как я служил в армии?
— Интересно, но об этом ты мне расскажешь в другой раз. Мне очень интересно, как выходили из положения менты, почти санкционировавшие незаконные методы борьбы с рыночным рэкетом.
— Видишь ли, — Федор был несколько смущен и, объясняя мне все, подбирал слова, — казаки после себя ни раненых, ни трупов на месте сражения не оставили. Все за собой прибрали…
— Федя, твои рассказы почище арабских сказок звучат! Шахерезада ты моя милицейская!
— Будешь надо мной смеяться, я прекращу свои дозволенные речи.
— Не буду. Я и так поняла, что вы закрыли на все глаза, только бы на ваших рынках установился порядок. Но отчего-то мне кажется, что вы промахнулись.
— Вот именно, на рынках начался форменный беспредел. Причем если кавказцы шума побаивались, то сотня Далматова не боялась ничего. Действовали почти в открытую. С шумом и грохотом. Еще бы, получили карт-бланш от районной администрации. Так торговцев зажали, что те Ахмеда — главу дагестанцев — чуть ли не со слезами вспоминали.
— Погоди, значит, листок, что я у тетки в шубе нашла, учитывает вовсе не бутылки или банки…
— Правильно, это баксы. Регулярные выплаты владельцев кафе, баров и магазинов милой организации «Антитеррор». Только как твоя тетка об этом узнала, ума не приложу!
— Неужели эти поборы были такой уж тайной? Для вас, например, для милиции.
Он смущенно покашлял.
— Конечно, ребята из ОБЭП знали, но никто из торговцев не хотел идти в свидетели по этому делу. Потому, когда Далматов предложил свою кандидатуру в законодательное собрание, никто ему не осмелился препятствовать…
— Все-таки маловато такого вот криминала для убийства тети Липы. У нее ведь тоже могло не быть свидетелей.
— Я и сам об этом думал, — кивнул Федор. — Не стали бы рисковать из-за этого, связываться с Бойко. Можно сказать, ставить под удар свою организацию… Скорее всего она узнала про казну, которую Далматов держал в своих руках…
— Как это называется — общак?
— Общак у воров.
— Как ни назови, суть-то одна?
— Боюсь, как раз суть-то и другая. Попробуй кто из воров покуситься на общак!
— А Далматов покусился?
— Покусился. Понятное дело, не один. Было это известно еще кому-то. Может, Вирусу…
— Но Вирус-то погиб!
— Вот именно. А деньги не всплыли.
— Но о деньгах ведь точно ничего не известно?
— Зато только ими можно объяснить цепь смертей, включая твою тетю и соседку.
— Федя, а кто убил тетю Липу, уже известно?
На этот раз он ответил без заминки:
— Известно.
— Это Вирус?
— Нет, не Вирус. Тот для деликатных поручений использовался. Надо сказать, Лида Майстренко составила удивительно точный фоторобот. Его уже арестовали. Единственное для тебя утешение в том, что он действовал по своему почину — никаких таких распоряжений Далматов ему не давал. И не посмел бы дать. О том, что Олимпиада — любимая женщина самого Бойко, все местные знали… Но когда узнал и поздно было что-то менять, потребовал у своего «сподвижника»: «Делай что хочешь, но никто не должен узнать о твоей роли в гибели Олимпиады. Не то мы все будем замазаны». О том, что Бойко поедет его убивать, он, конечно, и подумать не мог.
— Надо же, когда я разговаривала с Бойко, он не показался мне безумным, — пробормотала я. — При чем же тогда Далматов?
— Он не признался Бойко, что знает убийцу, когда тот его об этом спрашивал. Слишком долго Жоре-Быку все с рук сходило, вот он и почувствовал себя неуязвимым. Думал, еще чуть-чуть — и он Александра Игнатовича свалит. Переоценил себя.
— Неужели это все из-за меня? — чуть не взвыла я.
— Конечно, нет, — снисходительно улыбнулся Федор. — Твое появление оказалось всего лишь искрой, от которой взорвалась эта сгустившаяся атмосфера. Такое бывает…
Свою реакцию на рассказ Федора я озвучивать не стала. Не мне судить тетку. Случилось так, что первое мужское предательство — то, что другие женщины переживают как насморк и вспоминают с легкой ностальгией, — изломало жизнь Олимпиады и, вполне может быть, сыграло роль в отношениях с ее будущим убийцей.
— Значит, теперь, когда «Антитеррор» дал дуба, мягко выражаясь, продавцов на рынках никто терроризировать не будет?
— Смеешься? Чтобы такое хлебное место пустовало!
— И ты так спокойно об этом говоришь?
— Не спокойно, моя дорогая, а с пониманием неизбежности. Чему бывать, того не миновать.
А с чего я взяла, что Михайловский такой уж идеалист? Ведь в этом случае он считает, что такая борьба — все равно что бой с ветряными мельницами.
— Фу, мне это не нравится. Из Шахерезад я тебя увольняю как не справившегося. В арабских сказках всегда хороший конец.
— Просто арабские сказки заканчиваются, а нашим конца нет!
— «Здесь пора поставить точку, здесь у нас конец куплета» — как пели в «Небесных ласточках».
— Нет, Ларуня, никакая это не точка, а всего лишь запятая.
— Как, ты собираешься рассказать мне что-то еще? — оживилась я. — Теперь о Бойко?
— Нет, теперь будешь рассказывать ты.
— Опять? Ну сколько можно! Федор, отстань! Я больше ничего не знаю.
— Этой истории, к которой каждый из нас так или иначе приложил руку, не хватает главного — начала.
— Ты имеешь в виду, с чего начал Бойко?
— Что ты заладила: Бойко да Бойко. Если бы он не умер, я бы подумал, что у меня есть повод для ревности… Ты можешь рассказать, как случилось, что твоя тетка приехала в эти края из большого южного города и прожила здесь всю свою жизнь вплоть до гибели в ледяной воде.
— Знаешь, Федя, я уже пыталась сегодня об этом вспомнить и кляла себя на чем свет стоит за то, что не проявила к этой истории здорового любопытства. Ведь отец при мне сколько раз упоминал тетю Липу, ее поспешный отъезд и в связи с этим какого-то Мишку. Кажется, его фамилия была не то Васильев, не то Дмитриев, что-то типично русское…
— Не важно, фамилия меня не слишком интересует.
Рассказывай, что помнишь.
— Кажется, этот Мишка поступил с ней подло. Отец говорил именно так: этот подлец накануне свадьбы… Помню только, что они должны были пожениться на другой день после получения диплома. Олимпиада Киреева училась с женихом в одном институте, но на одном факультете или нет, я точно не знаю… А, вот еще о чем говорил папа: «А Сашка, дурак, помчался за ней следом. Зря. Мы, Киреевы, однолюбы…»
— Это в самом деле так? — спросил Федор.
Я пожала плечами:
— Мама с папой двадцать восемь лет вместе живут. Вроде любят друг друга.
— Вроде! — передразнил он. — Надо же быть такой нелюбопытной.
— Но я не знала, что тетя Липа оставит мне наследство!
— Только поэтому ее прошлым надо было интересоваться?
— А зачем тебе-то оно?
— Всякая история должна иметь начало и конец.
— Ты будто ученый рассуждаешь, а не затурканный мент.
— Пока, может, и не ученый, но собираюсь им стать.
— В каком смысле?
— В прямом. Я учусь в заочной аспирантуре в Москве.
— Ух ты!..
— А по тебе и не скажешь, — якобы за меня докончил он. И, не обращая внимания на мои протесты — я ведь вовсе так не думала, — строго спросил: — Что ты еще мне не сказала, любимая?
Мои мысли Федор, к счастью, читать не умеет, но догадывается о большинстве из них.
— Просто не успела, — призналась я, соображая, что стоит ему рассказать, а чего не стоит. — Шувалов сказал, что я вполне могу отказаться… В общем, Бойко завещал мне один из своих магазинов.
Федор не вскочил, не возмутился, не стал метать в меня громы и молнии, а лишь откинул голову на спинку кресла и задумчиво поскреб подбородок.
И сказал совсем не то, что я от него ожидала услышать:
— Какие там арабские сказки мы все время поминаем. Тут у самих что ни день…
— Федя, но я и подумать не могла, какие точки соприкосновения могут быть у меня с каким-то бандитом. Я даже в транспорте зайцем никогда не ездила.
Он усмехнулся каким-то своим мыслям, а вслух спросил:
— А ты знала, что Александр Игнатович по специальности преподаватель литературы?
Если бы Федор сказал: мясник на бойне, я бы не столь удивилась, но такое! И я еще хвасталась тем, что с логикой у меня все в порядке. Самонадеянная балда! Всего-то и надо было напрячь извилины да припомнить кое-что из рассказов отца. Понятно, и тетя Липа, и Мишка, и ее воздыхатель по имени Саша — все они учились вместе в институте…
«Очень положительный молодой человек», — как-то отозвался о нем папа. Знал бы он, в кого превратился скромный учитель литературы!.. Простите, но с чего я взяла, будто бандитами рождаются? Наверное, все же становятся, и одна из причин, оказывается, неразделенная любовь!
— Если мне память не изменяет, ты говорил что-то про ранний подъем, — напомнила я.
— Побудку сыграю чуть свет! — притворно вздохнул он.
— Тогда сначала я в душ, потом ты, а затем быстро-быстро спать, ведь обычно в сказках утро вечера мудренее.
Заснул Федор чуть раньше меня. Конечно, выражение пойти спать в наших отношениях имело совсем другой смысл: мы всего лишь легли в постель со всеми вытекающими из этого последствиями.
Потом я еще некоторое время полежала без сна, размышляя: как, интересно, воспринял Федор мое столь быстрое «падение»? Не счел меня нимфоманкой, развращенной соблазнами большого города? Но самой же себе я и напомнила: тогда вряд ли он предложил бы мне руку и сердце.
Проснулись мы довольно легко, словно не четыре часа спали, а все восемь. А когда я заглянула к Лере в комнату, она, не дожидаясь, когда я стану ее будить, сказала:
— Я уже не сплю. Просыпаюсь.
Федор в это время занимал ванную — брился, сказав мне:
— Если вас ждать, так небритым и поеду, уж лучше вы чуть позже до воды дорветесь.
И правда, я только вышла из Лериной комнаты да чайник поставила, как он уже появился свежевыбритый и благоухающий туалетной водой «Арамис».
— Чур, я следующая, — крикнула, на мгновение заглянув в кухню, Валерия.