Мария покачала головой.
– Боюсь, что нет, но он может быть откуда угодно. В поместье множество старых зданий. В доме я не припомню похожих замков, к которым подошел бы ключ такого размера, но мой муж может что-то знать. Вы придете сегодня на ужин? Тогда можно будет его спросить.
– Это было бы прекрасно, – ответила я. – Спасибо. – Я бросила ключ обратно в сумку. – И я хотела спросить у вас кое-что еще. Когда мы были наверху, в спальне Антона, как раз перед тем, как мне позвонили из банка, вы что-то говорили про мастерскую?
– Си. Когда Антон был моложе, он рисовал.
– Правда? – Я была потрясена и одновременно очень рада узнать, что мое желание наносить краску на пустой холст было генетически унаследовано, но буквально через секунду я ощутила глубокую пустоту в душе – ощущение, что я утратила что-то очень ценное и его уже никогда не вернуть. – Я не знала. И он хорошо рисовал?
Мария сделала гримасу.
– Я не знаю. Я не могу судить о таких вещах. Я ходила в мастерскую только прибираться, да и то очень редко. Всего только пару раз в год.
Я заправила за ухо прядь волос.
– Я могу туда заглянуть?
– Конечно. Я вас сейчас отведу.
У Марко зазвонил телефон. Он ответил, произнес несколько слов по-итальянски и повесил трубку.
– Это София. Хочет, чтоб я ее забрал.
– Куда это она сегодня таскалась? – полюбопытствовала Мария.
– Не знаю. Куда-то в город. Я скоро вернусь. – Марко, крутя на пальце ключи от машины, ушел.
Посмотрев ему вслед, я поторопилась за Марией, вышла из кухни и поднялась по лестнице. Мы прошли мимо южного крыла, где жила семья, и подошли по длинному коридору к комнате в конце зала, напротив спальни Антона.
Мария толкнула дверь, но резко замерла на пороге. Я чуть в нее не врезалась.
– Коннор, – сказала Мария. – А ты что здесь делаешь?
Заглянув ей через плечо, я вдруг поняла, почему Слоан называла отца барахольщиком. Эта комната была не мастерской. Это был сарай для всякого хлама. Старые стулья громоздились один на другом, рядом с ними стояли лестницы, мольберты, на столах высились стопки книг и журналов, кувшины с пересохшими кистями, картонные коробки, наполненные бог знает чем, сотни свернутых в трубку плакатов… или это были холсты?
– Как ты думаешь, чем бы это я тут занимался? – ответил Коннор, со стоном поднимая с пола тяжелую картонную коробку и громко шмякая ее на стол. – Ищу те самые скандальные любовные письма матери Фионы. Надеюсь, мне не придется краснеть, читая их.
От нервного ожидания у меня свело желудок.
Коннор окинул меня быстрым взглядом.
– Тебе не кажется, что это как-то гадко? Кому охота читать о сексуальных похождениях своего отца? Но, полагаю, когда на кону стоит семейный бизнес, всем приходится чем-то поступаться.
Коробка была отсыревшей, заплесневелой. Едва Коннор потянул за крышку, боковые стенки просели, и все содержимое посыпалось на пол.
– Прелестно, – сказал он, упираясь руками в бока.
Я быстро кинулась вперед, протиснувшись в узкую щель между кучами барахла, и опустилась на колени у ног Коннора. И, не теряя времени, начала просматривать содержимое коробки, потому что, если личные письма моей матери существуют, именно я хочу оказаться той, кто их найдет.
Коннор возвышался надо мной. Я ощущала у себя на затылке жар его злобного взгляда, но, решив игнорировать его, поднимала конверт за конвертом и проверяла обратные адреса. Ничего знакомого.
Наконец Коннор тоже опустился на колени и схватил пачку конвертов, которые я еще не успела просмотреть.
Мария подошла к нам.
– Вы только посмотрели бы на себя, как вы роетесь тут в грязи в поисках семейных сокровищ. Твой отец, Коннор, не был дураком. И не стал бы оставлять что-то настолько важное здесь, чтобы оно сгнило.
– Хочу возразить, – заметил Коннор, – что оказался же он настолько дураком, чтобы позволить женщине из Таллахасси, Флорида, обманом заставить его переписать все свое состояние.
– Я его не обманывала, – возразила я.
– Я имел в виду твою мать, – горько ответил Коннор.
Ничего не ответив, я продолжила перебирать бумаги.
Коннор приподнялся, уселся на корточки и положил руки на колени.
– Ты правда не имеешь понятия, что между ними произошло?
– Нет.
– Ну а я кое-что выяснил, – сказал Коннор.
Я взглянула ему прямо в глаза.
– Да?
– Ага. Я тут сегодня немного покопался, и обнаружил, что твоя мать работала на винодельне целое лето. В 1986 году она была здесь экскурсоводом.
Я знала, что мама с папой провели лето в Тоскане, собирая материал для его первой книги, но я не знала, что она работала прямо на Антона. Я тоже поднялась.
– Правда?
Он издевательски посмотрел на меня.
– Твоя мать, похоже, была истинной леди с Юга, раз начала спать со своим боссом.
Его сарказм действовал мне на нервы, и я снова начала перебирать кучи бумаг на полу.
– Пожалуйста, не оскорбляй мою мать. Она была хорошей женщиной.
– О, я в этом уверен, – ответил он, вставая и оглядывая кучи вокруг. – Мария, мне нужно выпить. Ты не принесешь мне мартини с водкой? «Грей Гуз», если у вас она есть. Двойную. – Он громко выдохнул. – Мне необходимо успокоительное.
Мария взглянула на меня, извиняясь.
– Вы что-нибудь хотите?
– Нет, спасибо.
Направляясь к двери, она обошла ящик, полный пустых бутылок.
– И принеси его в правильном бокале для мартини! – крикнул Коннор ей вслед. – И три оливки! – Он плюхнулся рядом со мной, и его рот искривился в похабной усмешке. – Я истинный сын своего отца, потому что люблю свой мартини так же, как своих женщин. Грязным. Реально грязным.
Я понимала, что он просто хочет вывести меня из себя, но совершенно не собиралась заглатывать эту наживку.
– Вам это не нравится? Я просто шучу.
– А меня это не забавляет. – Я поднялась и пошла к шкафу, чтобы взять там очередную коробку.
– Ну и пожалуйста. – Повернувшись, он начал рыться в пыльной стопке журналов.
Мы работали молча до тех пор, пока Мария не принесла напитки на небольшом подносе. Она осторожно, стараясь удержать равновесие, подошла к Коннору с его мартини.
– Спасибо, Мария, – сказал он. – Ты просто душечка. – Он взял бокал, понюхал и отхлебнул.
Идя к выходу, Мария прошла мимо меня.
– В восемь часов, – прошептала она, – приходите вниз.
Я кивнула.
Коннор присел на старую кушетку, измазанную высохшей краской разных цветов, и отпил из бокала.
– Она что, пригласила тебя на ужин?
– Да.
Он вздохнул.
– Я стараюсь не обижаться, что она не позвала нас со Слоан, особенно с учетом того, как она нянчилась с нами в детстве, но, полагаю, она всегда будет на стороне того, кто платит ей зарплату, кем бы он ни был.
Я решила не реагировать.
– Но ты не беспокойся о нас, – добавил он, помешивая свой мартини зубочисткой с оливками. – У нас со Слоан заказан ужин в городе. Не пойми меня неправильно. Здесь отлично кормят. Эта дама на кухне настоящий чемпион по оладьям.
– Ее зовут миссис Делуччи, – сообщила я ему.
– Делуччи. Буду знать. Очень важная информация, – откинувшись на спинку, Коннор наблюдал, как я передвигаю на полке шкафа тяжелую коробку.
Ничего не сказав, я вскрыла очередной ящик.
– Я читаю твои мысли… – заметил Коннор. – Я слышу их. Делиться? Да иди ты, Коннор Кларк.
– Я этого не говорила.
– Нет, но ты так думаешь, и тебя трудно винить. Я уж точно бы так думал.
– Не сомневаюсь, – ответила я. – Но у нас с тобой нет ничего общего.
Он хихикнул.
– Ну, сегодня, может, и нет, потому что все это должно казаться тебе совершенно нереальным – огромная вилла в Италии, винный бизнес, кучи денег в банке. Но потом ты начнешь их тратить. Можешь мне поверить, это понравится тебе гораздо больше, чем ты можешь себе представить, и ты пойдешь на все, чтобы удержать их.
– То есть это именно то, что здесь происходит? – спросила я. – Ты пойдешь на все, что будет необходимо? Мне уже беспокоиться?
Тихо рассмеявшись, Коннор допил свой мартини до последней капли и объел с зубочистки оливки.
– Ну, что дальше? – огляделся он вокруг.
Я вытащила из ящика старый бумажник и раскрыла его, но там было пусто.
– Ты удивишься, – сказал Коннор, – как деньги могут вынудить людей делать самые ужасные вещи.
– Меня нет.
– Нет? – он подошел поближе. – Тогда скажи мне, дорогая сестричка Фиона. Что ты собираешься сделать со своим наследством? Продать винодельню и пожертвовать вырученное на благотворительность? Передать на гуманитарную помощь голодающим в Африке? Излечить рак? Спасать китов?
В ответ я только покачала головой.
– Но ты же должна была подумать о чем-то, на что ты хотела бы потратить деньги, – сказал он. – Ну брось. Что там у тебя в списке?
Взглянув на пожелтевшую программку концерта симфонического концерта в Риме, который прошел много лет назад, я отложила ее в сторону.
– Я потрачу их на своего отца. В смысле, на того, который вырастил меня.
– Почему ты это сделаешь?
– Потому что он полностью парализован и нуждается в постоянном уходе.
Ответом на мои слова стало молчание. Кажется, Коннор впервые испытал хоть небольшую неловкость.
– Ты об этом не говорила.
– Ты не спрашивал.
Коннор кашлянул и переступил с ноги на ногу.
– Это у него врожденное?
– Нет, это последствия травмы позвоночника. Это случилось до моего рождения.
Коннор прикусил нижнюю губу. Было очевидно, что ему неловко. Людям часто было неловко, когда речь заходила о моем отце. Когда мы с ним куда-то ходили, на нас всегда смотрели.
– А что случилось? – спросил Коннор.
– Он попал под машину. Вообще-то это произошло здесь, в Италии.
Коннор присел взглянуть на что-то, лежавшее на полу, положив руки себе на колени.
– Вау. Теперь я понимаю, почему дорогой папочка никогда не позволял нам ходить в город пешком. Тут не очень хорошо с тротуарами.