Катерина немного подумала.
– Так, значит, сейчас вы основной добытчик?
Лилиан кашлянула.
– Ну да, полагаю, сейчас это так. Но я не против. Мне нравится работать. Особенно здесь, – улыбнулась она.
– Но вы хотите детей, си?
– Да, очень.
Катерина опустила в горячую мыльную воду большое керамическое блюдо.
– Вы должны сказать нам, как называется книга вашего мужа, чтобы мы купили ее, когда она выйдет.
– Держим кулаки, – ответила Лилиан.
Катерина передала ей блюдо, и она, вытерев, поставила его на рабочий стол позади себя.
– Ваш муж, должно быть, творческий человек, – продолжила Катерина, засовывая в раковину чугунную сковороду. – В творческих людях есть что-то очень привлекательное, вы согласны?
– Си, – ответила Лилиан.
– А Антон художник, – невзначай заметила Катерина. – Вы знали об этом?
Лилиан вспомнила, каким восхищенным он ей показался, когда она сказала, что хотела бы иметь в руках кисть, чтобы запечатлеть облака.
– Нет, я не знала. А какой именно художник?
– Он пишет маслом. И очень хорошо.
Лилиан тихонько улыбнулась.
– Я и удивлена, и не удивлена.
– Как это?
– Потому что в нем видна художественная душа.
Это проявлялось и в том, как он говорил про вино, и в удовольствии, и в более глубоком восприятии всего вокруг.
Потом Лилиан с Катериной вернулись к столу выпить с мужчинами граппы. Как только в разговоре возникла пауза, Катерина воспользовалась возможностью сменить тему.
– Антон, я рассказала Лилиан о твоем творчестве.
Все вокруг затихли. Антон выпрямился в кресле и, наклонив голову, начал слегка сердитым тоном:
– Кат…
– Я не удержалась! – оправдывалась она. – Само сорвалось.
– А что, это секрет? – невинно поинтересовалась Лилиан.
Доменико хлопнул ладонью по столу.
– Я тоже об этом спросил в первый же день, когда мы повстречались с этим человеком. Антон, почему ты никому не показываешь свои картины? Они очень хороши. Они достойны того, чтобы их видели и наслаждались.
– Я не рисую для других людей, – ответил Антон. – Только для себя.
– А что вы рисуете? – спросила Лилиан, отхлебнув граппы.
– Да ничего такого, – ответил Антон.
– Он рисует Тоскану, – сказал ей Доменико. – У этого человека на все свой, свежий взгляд. И у него уникальный стиль. Может, потому, что он англичанин… Не знаю.
Лилиан выпрямилась и оперлась подбородком на руку. На ее губах появилась затаенная усмешка.
– Я могла бы догадаться.
Антон тоже выпрямился.
– Почему вы это сказали?
– Потому что я заметила, как вы смотрите на облака, горы и деревья. Как будто не можете дождаться, чтобы перенести их на холст. Я раньше не понимала этого, но сейчас поняла. И сегодня, когда я сказала, что хотела бы держать в руках кисть…
– Да.
От ветра, дунувшего в окно, язычки свечей над столом задрожали. Все молчали, и Лилиан почувствовала, как от выпитой граппы по всему ее телу разбегается приятное тепло.
Доменико сказал низким, командным голосом:
– Антон, отведи ее в мастерскую. Иначе она всю ночь не заснет, думая, что мы просто разыгрываем ее, расхваливая твой талант, потому что ты тут хозяин. – Он обернулся к Лилиан. – Откуда нам знать, может, он рисует как трехлетний ребенок.
Лилиан откинулась на спинку стула и рассмеялась.
– Сомневаюсь.
Доменико махнул рукой.
– Антон, отведи ее.
Франческо согласился с ним.
– Да, Антон. Отведи ее наверх. Покажи ей картину-другую. Ну какой от этого будет вред?
Взгляд Антона не отрывался от нее ни на секунду.
– Хорошо. Пойдемте, Лилиан. Но обещайте быть снисходительной.
Она улыбнулась ему.
– Я всегда снисходительна.
Они встали из-за стола. Антон сказал:
– Вы все тоже можете пойти. Я знаю, что вам не терпится узнать, что она скажет.
– Ну вообще-то да, – сказал Доменико, поднимаясь и следуя за ними к двери, пока Катерина задувала свечи на столе.
Антон провел их по дому и через открытый внутренний двор, который напоминал монашескую келью. Они вошли в здание с другой его стороны и поднялись на второй этаж, где подошли к дубовой двери. Антон распахнул ее и включил висящую люстру.
– Тут ужасный свет, – сказал он. – Я никогда не рисую по вечерам, но днем тоже редко тут рисую. Это практически только склад.
Лилиан вошла и тут же пришла в восторг.
– А где же вы работаете, если не здесь? – она медленно прошла вдоль дальней стены, глядя вниз на десятки картин, стоящих на полу, прислоненных одна к другой.
– Снаружи, – ответил он.
Она увидела у другой стены три сложенных мольберта и маленький столик, на котором стояла открытая стальная коробка, полная использованных тюбиков краски.
Доменико, Катерина и Франческо тоже вошли в мастерскую вслед за ними, но стояли молча, глядя по сторонам.
Антон остался у двери, засунув руки в карманы, и Лилиан видела, как ему все это мучительно – как будто бы они шумной толпой ворвались в его личную жизнь. У нее даже заныло в груди, и она пожалела, что все остальные тоже пришли за ними. Лучше бы они были вдвоем. Если бы они были одни, ему было бы комфортнее.
– Можно? – спросила она, указывая на несколько холстов под окном на полу.
Он кивнул.
Лилиан присела на корточки и просмотрела несколько картин среднего размера. Краски были яркими, живыми, но сдержанными. И во всем была нежная, протяжная зрелость. От картин исходило чувство покоя.
Она не была ни экспертом, ни специалистом в том, что касалось искусства, но она достаточно разбиралась в нем, чтобы узнать стиль импрессионистов, в чем-то схожий с Моне. Антон писал Тоскану с нежностью, ловя все ее проявления – ветер в кипарисах, туман, стелющийся в долинах, закатное солнце, исчезающее за горами на горизонте. Поля желтых подсолнухов, поднявших к небу свои головки. Луга, заросшие маками, колышущимися на свежем ветерке. Архитектура Тосканы в переменчивом закатном свете. Узкие, крутые, извилистые каменистые склоны. Римские церкви. Площади, живые и дышащие, полные людей.
– Это просто невероятно, – сказала она. – Вы должны показывать их людям.
– Иногда он отдает одну-другую, – пояснил Доменико. – Если кто-то из друзей сумеет вымолить что-то, что он выпускает из своих жадных рук.
Жадных, наверное, неправильное слово, подумала Лилиан, но не стала ничего говорить.
– Антон, я просто потрясена. Вы очень талантливы. – Она поднялась и обернулась к нему. – Есть ли что-то, чего вы не можете?
Вокруг его глаз появились симпатичные смешливые складочки.
– Полно всего. Но разве жизнь – не об этом? Чтобы пытаться делать что-то новое? Искать то, чем тебе нравится заниматься? И потом нырять в это с головой?
Лилиан подумала, сколько же картин скрыто в этой мастерской. Сотня? Сколько времени понадобилось ему, чтобы написать их?
Она медленно направилась к нему.
– Спасибо, что показали свои работы. Это большая честь.
Между ними повисла неловкая тишина. Они с Антоном смотрели друг на друга под ярким светом люстры – хотя, похоже, неловкой она была только для всех остальных, которые отвернулись от них, делая вид, что разглядывают картины.
– Мне, наверное, пора идти, – сказала Лилиан. – Спасибо за ужин и за то, что показали мне картины.
Ей казалось, что воздух вокруг наэлектризован, но тут она заметила, как Доменико с Катериной переглянулись. Она вспомнила, что Антон женат и что все в доме прекрасно знают его жену и детей.
– Я могу вас отвезти, – сказал Франческо.
Доменико нахмурился.
– Не говори глупостей, Франческо. Ты выпил слишком много граппы. Лилиан, Антон вас проводит. Видит бог, ему не помешает зарядка.
– Это верно, – согласилась Катерина.
– Доменико, на себя посмотри, – со смехом ответил Антон, поворачиваясь и направляясь к двери.
Немного позже Антон с Лилиан шли вниз с холма по кипарисной аллее, воздух пах влажной землей и сладкой хвоей. В зелени посверкивали светляки.
– Я все думаю о ваших картинах, – сказала Лилиан. – Вы как-нибудь позволите мне еще взглянуть на них?
– Если хотите.
Их шаги звучали в унисон. На фоне луны быстро бежали тонкие облака.
– Знаете… – осторожно начала она. – Я подумала… Но мне не хотелось бы переходить грань. Когда я скажу это вслух, вы можете пожалеть, что взяли меня на работу.
– Ни за что, – с улыбкой ответил он.
Лилиан сделала медленный глубокий вдох.
– Хорошо. Я скажу откровенно. Антон, а вы никогда не думали поместить на этикетки бутылок иллюстрации из ваших работ?
Антон некоторое время молчал, и она начала волноваться, что и в самом деле перешла грань и он теперь пытается найти тактичный ответ. Когда он наконец заговорил, его голос прозвучал очень тихо:
– Это интересная мысль.
Осторожно переставляя одну ногу перед другой, она взглянула на него, пытаясь понять, что он думает.
– Но имя семьи Маурицио является тут, в Италии, национальным достоянием, – наконец сказал он. – И на этикетках винодельни более ста лет была одна и та же картинка.
– Я знаю. Это рисунок виллы, точно так же, как на каждой винной этикетке по всей округе. Не поймите меня неправильно. Я не предлагаю менять это, особенно для старых вин. Но вот те, новые, над которыми вы работаете… Я не могу представить себе лучшего способа оставить на этих бутылках свой отпечаток. Конечно, семейное имя Маурицио лежит в основе всего, но я поняла, что вы, Антон, очень привязаны к этому месту. И через сто лет ваши вина и ваш вклад в их собрание будут иметь историческое значение. Может быть, стоит попробовать сделать новые этикетки для Америки. Выпустить пробную партию. Посмотреть, что получится.
Обернувшись к ней, он взглянул ей в глаза.
– Это тоже интересная мысль.
Они подошли к зданиям, в одном из которых была ее квартира. Все окна, кроме ее окон, были ярко освещены.
– Мы пришли, – сказала она, останавливаясь на посыпанной гравием дорожке. Влажная трава по краю дворика блестела в свете фонарей.