нием. При этом они одновременно вздыхали и смеялись больше, чем при воскрешении какого-нибудь святого тела. В течение долгого времени люди не могли насытиться сценами пыток, и поэтому они часто откладывали экзекуцию, хотя приговоренные сами просили о ней.
Он стоит на крыше дома, того, с черепичной крышей и зелеными балконами на углу Филипп-стрит и Роял-стрит. На самом краю, и нет больше сил лететь. Его тянет вниз, он вот-вот упадет. По экрану бежит текст, по экрану 666-битного компьютера бежит текст: formatus de spurcissimo spermate, conceptus и pruritu carnis, образован из нечистого семени, зачат в зуде телесном. У меня он есть, этот зуд, Фред, — произносит он, — это начало меланхолической болезни. Меланхолическое вещество, самое грязное семя, из которого человек зачат, из спермы, из эякулята, из совокупления тел. Дурная кровь, потные тела внизу в толпе, бесплодная секреция тел внизу, в комнатах под крышей, бессмысленное спаривание. И гигантский беснующийся фаллос внизу, на улице, он бросается на людей, набухает, поднимается и извергает белесую жидкость, обдающей город. Меланхолическое вещество, извергающееся из набрякших членов и вытекающее из всех обессиленных тел на насквозь мокрых простынях Французского квартала, в подъездах домов, возле стен, в плоть, в рот… Весь Французский квартал состоит на службе только у spurcissimo spermate, липкого, размазанного по животам, грудям, по черным и белым лицам, поверх масок и уродств, семени. Меланхолическое вещество, это меланхолическое вещество, которое этой ночью изливается через окна сверкающих жилищ и грязных лачуг, через дыры без окон, через двери, через коридоры и темные подъезды, стекает по улицам и заливает рынок у реки, вещество, которое пересекает берега Миссисипи и, минуя набережную, вливается в бурую воду, в желтую воду, в ее медленные грязные волны, так что она пенится, а вспененная становится липкой, вязкой как слизь и прилипает к бокам лодок, которые больше не могут передвигаться, облепленные месивом фекалий, полным spurcissimo spermate, вода и вещество, в котором плавают эмбрионы, принесенные каналами, эмбрионы белых и чернокожих, затерянные в волнах, устремившихся вниз по течению к океанскому заливу и там стекающих в кишки земли, в адскую реку.
Он поскальзывается, цепляется за черепицу на крыше, хватается за желоб, повисает, срывается и падает, снова падает, и снова по экрану пробегает текст, который он пытается повторить и выкрикнуть, но не может разомкнуть губ, элохим, элохим.
Pie Pelicane, Iesu Domine.
Me immundum munda tuo sanguine,
Cuius una stilla salv um facere
Totum mundum quit ab omni scellere.
Иисус любимый, Пеликан благой,
Ты меня очисти Кровью пресвятой.
Этой крови капля может мир омыть
От греха и кары, от духовной тьмы[12].
Текст исчезает. Наблюдатель продолжает падать.
Его разбудила тишина. Вдруг вокруг ни звука. Тромбоны умолкли. Ему даже показалось, что он слышит пение птиц где-то возле окна. Первый утренний луч пробивался сквозь грязные окна. Он почувствовал, что коснулся локтем чего-то мягкого. Рядом, свернувшись клубком, покрытое до пояса простыней, лежало черное женское тело. Она лежала, повернувшись в другую сторону, рядом с его локтем оказалась ее задница. Он взял ее за плечо и потряс. Она медленно повернулась, открыла глаза и зажмурилась от утреннего света. Молодое лицо с курчавыми волосами над высоким черным лбом.
«Что ты здесь делаешь?»
Женщина поднялась на локтях и посмотрела на него.
«Что я здесь делаю? Я здесь сплю».
Она села на кровати и обулась.
«Сплю рядом с абсолютно пьяным человеком, который всю ночь кричит и разговаривает во сне».
«Спишь?»
«Да, сплю. Хотя ты предлагал мне кое-что еще».
«Я?»
«Нет. Король Зулу».
Он лег обратно и попытался собраться с мыслями. Ивонн. Ее зовут Ивонн. Она сказала, что нельзя спать, закинув руки за голову. От этого снятся кошмары. Так ей говорила ее бабушка, которая владела вуду. Это она сказала ему в «Ригби». Он ответил, что одному спать еще хуже. Хлоп. Пленка рвется.
Тогда она засмеялась, сверкнув жемчужными зубами. А сейчас она в плохом настроении. Да, она родом с той стороны реки. Он вздрогнул, когда она хлопнула дверью. Что снилось ей, той, что не закидывала руки за голову? Почему он ее не спросил? А теперь вот она ушла. Снаружи, и правда, щебетали птицы. Он закрыл глаза. И увидел, как она плывет на лодке через реку. Среди волн, которые успокаивают и уносят все зло. Плеск желтых волн. И тишина. Долгая тишина. Потом опять вода. Бульканье воды в фонтане патио. Вода помогает, жемчужные зубы успокаивают, большая река успокаивает. Он снова уснул. Когда он ближе к полудню проснулся, тело было пустым и сухим как скорлупа. Квартира была в отчаянном беспорядке. Под окном рокотал и гремел мусоровоз. Черные работяги перекликались друг с другом.
Бес — это индюк без глаз.
Эта картина осталась. Индюк без глаз склонялся над обезумевшей толпой. Когда толпа отступает, он склоняется над ним, над его кроватью. Красная складчатая кожа там, где должны быть глаза, опасный клюв. Чернокожая девушка, которая была здесь в гостях, оставила после себя эту формулировку, этот образ. Ивонн, чернокожую девушку звали Ивонн. Она исчезла, и больше он никогда ее не увидит. Все равно, подумал он, все равно. Это было не столько суждение, сколько положение вещей. Безнадежная пустота естественного положения вещей. Он долго сидел на кровати как отлетевший обломок каких-то руин. Перевернутая бутылка лежала на полу. Везде была разбросана одежда, скомканные газеты. Trashy, сказала бы Ирэн. Где Ирэн? В суде. Пепельная среда дала отменный урожай насильников и грабителей. Где Фред? За меланхолическим компьютером. Trashy.
Когда он открыл кухонную дверь, тараканы бросились врассыпную. Грегор Замза обрел компанию.
На улице рокотал мусоровоз. То, что происходило на улице, транслировалось по радио в прямом эфире. Репортер вещал с Канал-стрит. Безмерно хвалил коммунальные службы. Мусорщики были героями труда. Пока вы отдыхали, утомленные Марди Гра, они чертовски хорошо потрудились. Улицы чисты и с каждой минутой становятся еще чище. Возможно, — подумал он, — а вот квартиры определенно не становятся. Тысяча восемьсот пятьдесят тонн мусора эти герои труда убрали сегодня ночью. И эта цифра с каждой минутой растет. Сколько же это тараканов, — попытался представить он, — тысяча восемьсот пятьдесят тонн мусора, по которым ползут тысяча восемьсот пятьдесят тонн тараканов. Далее в интервалах между музыкальными паузами ведущий изрыгал все новые и новые статистические данные: двое убитых, двадцать три изнасилования, сто тридцать семь краж со взломом, семьсот двадцать семь нападений и грабежей. Статистика была удовлетворительная, в этом году Марди Гра прошел относительно спокойно, по сравнению с годом… потом дали слово начальнику полиции и главврачу больницы. Они тоже выразили относительное удовлетворение.
Ему нужна вода, молоко, все равно что. Но когда он вспомнил о состоянии кухни, всякое желание что-нибудь съесть и выпить пропало. В ванной он посмотрел на свое опухшее лицо с большими черными кругами под глазами. Струи воды скользят по коже, только по коже, внутри все еще полный разгром. Он оставил воду течь из крана, это успокаивало. Он пойдет на берег и будет весь день смотреть на реку. Река успокаивает, река течет. Он поднял одежду. В кармане нашел смятые сигареты, пепельницу (я украл, что ли?), несколько ключей (чьих?), пластмассовые бусы, кучу пластмассовых золотых монет с гербами королей разных карнавальных процессий.
В прачечной были только потерпевшие. Кто-то шутил, остальные смотрели, как вращаются барабаны. У молодой женщины была куча окровавленной мужской одежды.
Вернувшись, он развернул стопку смятых листков с красно-черным распятием. Их ему сунули в руки воины Армии Спасения. Все это он претерпел за тебя. Кто? Он тупо уставился на текст. Голова была пуста, тело истощено. Только тараканий панцирь его и держал, внутри была безнадежная пустота. Или это Попеску, трансильванский вампир, высосал из его вен всю кровь, выпил телесные жидкости, иссушил источники жизни, заставил побледнеть его лицо? Кто? Кто же пострадал? Он. Статистика не хотела заканчиваться. Тысяча восемьсот тонн, провозгласил диктор. Тысяча восемьсот.
Он начал медленно читать листовку Армии Спасения:
Знайте же, братья и сестры, что за вас он пролил 62 000 слез и 97 307 капель крови. Получил 1667 ударов по своему священному телу. 110 пощечин. 107 ударов в шею. В спину 380. По голове 85. В груди 43. По почкам 38. По плечам 62. По рукам 40. По бедрам и ногам 32. По губам его ударили 30 раз. В его драгоценное лицо подло и отвратительно плюнули 32 раза. Пинали ногами как бунтовщика 370 раз. Бросались на него и валили на землю 13 раз. Таскали за волосы 30 раз. За бороду драли 38 раз. Да возгорится огонь в вашем сердце. Во время увенчания терновым венцом нанесли на голову 303 отверстия. Он издал 900 стонов и вздохов ради вашего спасения. Перенес 162 смертных мучения, от каждого из которых мог умереть. Был перед лицом смерти 19 раз. От судилища до Голгофы сделал 320 шагов. И за все это получил один акт милосердия от Святой Вероники, которая вытерла его покрытое потом и кровью лицо.
Он отложил листовку. Отдаст ее Блауманну для его исследования. Религиозная меланхолия.
Зазвонил телефон. Он выключил радио и взял трубку. Это была Анна. Через спутник.
«Где ты шатаешься, третий день звоню».
«По преисподней».