Лиана и Иисус.
С одной стороны валяется Иисус.
С другой, на круглом столе пританцовывает Лиана, выкрикивая: Тащусь от негра, тащусь от этого негра! Ее сегодняшний ночной моряк пытается стащить плясунью вниз. Смеется над ней. Очень мил.
Иисус играет за деньги, иногда импровизируя с друзьями в заведении «У Фрица». Хозяин Фриц украсил стены немецкими касками и наградами. Иисуса это не волнует, Иисус слышит только музыку. Он следит за взглядом друга-музыканта, с которым вместе играет, чувствует его ритм.
У Иисуса всегда с собой бутылка. В бумажном пакете. Дебби его не любит. Не любит за то, что он приносит бутылку с собой. Не любит за то, что когда его голова валится на барную стойку, бутылки разбиваются. Но Иисус такой хороший музыкант, что может делать все, что захочет. Иисус — единственный негр, которого можно увидеть в «Ригби». Бывает, Иисус валяется пьяным в лобби гостиницы «Сент-Чарльз». Его никогда не вышвыривают вон. Выпроваживают всегда бережно и вежливо. У Иисуса много привилегий. Вот поэтому Дебби его боится и никогда не вышвыривает вон, как собственноручно вышвыривает какого-нибудь бродягу или богатого туриста, слишком много себе вообразившего. Только когда Иисус отключается, Дебби может позволить себе кое-что за его счет.
В этот вечер его голова поникла очень рано. Всю предыдущую ночь напролет он играл. Этой ночью имеет право на отдых. В баре еще много людей, только два часа ночи. Голова Иисуса лежит на стойке, бутылка в бумажном пакете пуста. Дебби поднимает его тяжелую голову. «Нажрался, — произносит она, — нажрался».
«Оставь творческую личность в покое», — говорит Мартин.
«Тоже мне, творческая личность», — откликается Дебби.
Моряк продолжает стаскивать Лиану со стола. Та его отталкивает.
«Я хочу Иисуса», — говорит Лиана.
Дебби заявляет, что ее сейчас стошнит. Моряк смеется, моряк заманивает Лиану.
«Спускайся, — говорит он. — Спускайся, я твой Иисус. Вот увидишь».
«Нет, не ты, — отвечает Лиана, — мой Иисус черный».
«Твой Иисус нажрался», — произносит Дебби.
Закадычные тараканы.
Весь месяц он шатается по Новому Орлеану. Среди туристов, музыкантов и тараканов. Пластиковые монеты, которые он поймал во время Марди Гра, пылятся на полке. Во время Рекс-парада. Когда все это было?
Замза подбирает крошку хлеба и улепетывает, только усики торчат из щели. Радостный кукарача, когда-нибудь одним ударом его размажут по полу или стене.
Известие из дома. Где же оно? Маме лучше. Анна, я все равно не приеду. Кто же это? Из компьютера: Меланхолия имеет характер смерти. Что же это? Меланхолия… смерть… грешный человек — это волк в своей блевотине.
Всмотрись: это время бесконечного, ленивого шевеления, летнее время, утомляющее людей. Летнее время, растягивающееся между людьми, как тесто. Время, когда ты ни о ком не тоскуешь. Время, когда никто больше не тоскует о тебе. Время существования с самыми закадычными, со Стеллой и Ковальским, чьи потные тела лениво перекатываются по постели. Время тараканов. Время поглощения тяжелой и жирной еды с запахом топленого сала, жарящейся на железных решетках.
Вслушайся в медленное горячее течение времени. Вслушайся в поющие голоса, в тяжелый, однообразный ритм. В проникающую со всех сторон сквозь стены музыку. Вслушайся в шум душа, обдающего тело, вслушайся в биение организма, который стремится найти горячий, неспешный ритм, но не находит его в себе, не находит, не выдерживает.
Помешанная.
Старуха с волосами пшеничного цвета, когда-то королева округи, а теперь даже не имеющая собственного жилья, странно трясет головой, расчесывая свои пшеничные волосы. Они длинные и все еще красивые, лицо в морщинах, вдоль носа тянется тонкий шрам. Три моряка, которые сегодня ночью, здесь шутят с ней. Она проводит здесь дни и ночи, у нее нет квартиры, нет дома, никого нет. У нее есть только волосы, которыми все восхищались.
Ее зовут европейкой, потому что она бывала в Европе. Работала в Германии на военной базе. Один сержант из-за нее покончил с собой. Он был из Луисвилля, штат Кентукки, там у него были лошади, он был коневодом. У него были жена и она. Слишком много пил. Застрелился в столовой.
Ее все любят. Она помешалась. Вернувшись из Европы, была здесь королевой. Теперь расчесывает волосы и поет.
А как другая старая женщина расчесывала волосы! И как пела! Его мать.
Сны официантки Дебби.
Видит сны. Дебби грезит. Как только заканчивается работа в баре, как только истекает последний час, она начинает видеть сны. Когда Дебби видит сны, говорит Мартин, она как стальная магнолия, как те женщины из южных фильмов о желтой лихорадке.
В утренние часы Дебби сидит по ту сторону барной стойки. Ее голова покоится между бокалами, в которых лучшие напитки. Лиана предлагает ей кофе.
«Дебби, — говорит она, — не спи в баре».
Дебби поднимает голову.
«Кто спит в баре?» — спрашивает она.
«Ты спишь в баре, где работаешь», — отвечает Лиана.
«Я не сплю в баре, я сплю за стойкой».
И опускает голову обратно между бокалами. Дебби набралась.
«Ты всю ночь работала, — говорит Лиана, — а теперь все спустишь».
Дебби поднимает голову и велит молодому официанту:
«Налей ей мартини, этой ведьме. Я плачу́. И скажи ей, пусть замолчит».
«Дебби, иди домой».
«Замолчи, я сказала, иначе я не могу заснуть».
Какое-то время все молчат. В эту пору особо не до разговоров. Ночь была долгой и бессонной. Дебби тишина мешает. Она вдруг поднимается.
«Когда так тихо, — произносит она, — я тоже не могу заснуть. Я вам кое-что скажу, — продолжает она. — То, о чем вы никогда не слышали. Вы думаете, Дебби по ту сторону стойки только и делает, что слушает вашу чушь».
«Теперь начнется про раненую женщину», — сообщает Грегору Мартин.
«Я — раненая женщина, — говорит Дебби. — Я Дебора».
Дебора тянется через барную стойку и достает книгу. «Вот, — говорит она, — вот книга». И шарахает книгой по стойке. На обложке крупное красное название «Wounded Woman».[18] «Мне до всех вас дела нет. У меня есть машина, у меня есть Боб, в меня влюблен один художник. Мне плевать на вас, на Новый Орлеан. На этот дерьмовый город. В один прекрасный день я отсюда уеду, уеду с художником. Мы такое сотворим, что вы все рты поразеваете».
«А сейчас — про бизнес с недвижимостью», — говорит Мартин.
«Что ты сказал?» — восклицает Дебби.
«Ничего, ничего», — отвечает Мартин.
«Занимайся своим псом, — продолжает Дебби. — А я прикуплю землю в районе Байю Кантри».
«Эта земля ничего не стоит, — говорит Мартин, — одни болота».
«Болота я осушу. Все слышали?»
Все слышали.
«И знаете, что там будет?»
Все молчат, потому что все знают. Она тыкает пальцем в Грегора.
«Ты! Ты знаешь, что там будет?»
Грегор качает головой.
«Я построю там Новый Новый Орлеан. Настоящий».
«Ничего не выйдет, — говорит Мартин. — Этот город уже стоит. Реальный».
«Дерьмо он, твой реальный город, — парирует Дебби. Этот город — отстой. Куда ни глянь — одно дерьмо. Бурбон-стрит — самое большое дерьмо, туристы из Кентукки в белых штанах припираются сюда, чтобы кому-то вставить. Река засрана, стадион „Супердоум“ — паскудство. Кто? — кричит она и лупит „Раненой женщиной“ по стойке. — Кто построил всю эту мерзость?»
«Ей об этом рассказал художник, — говорит Грегору Мартин, — он имеет на нее большое влияние».
А потом Дебби начинает мечтать. Взгляд устремлен на дверь, через которую падают лучи утреннего солнца. Потягивая дорогие напитки из разных бокалов, она тихо рассказывает, и все ее слушают:
«Мой новый Новый Орлеан будет совсем другим. Это будет маленький город. Прямо в центре будет кладбище с каменными склепами и цветами, кладбище Сан-Луи. Там будет тихо. Вокруг Французский квартал, но без Бурбон-стрит, и туристам вход воспрещен. Будут балконы, маленький собор, рядом „Презервейшн Холл“. Никакой Канал-стрит не будет, бизнеса не будет, полиции не будет, футбола не будет, памятника Эндрю Джексону не будет. Будут маленькие каджунские домики, одна старая креольская вилла, барак, который строили на плантации. В бараке по вечерам будут стучать в барабаны, проводить ритуалы вуду и рассказывать о старых временах. Диксилендов будет много, блюзы тоже будут играть».
«А где будет британский паб „Ригби“?» — спрашивает Лиана.
«Его там не будет, этих грёбаных дыр не будет».
«Тогда ты останешься без работы», — замечает Лиана, и все смеются.
«Это ты останешься без работы, потому что не будет этой грёбаной Бурбон-стрит».
Все хохочут еще громче.
«Надо об этом подумать…» — произносит Мартин. И в баре наступает тишина. Когда Мартин думает, наступает тишина.
«Мартин там будет, — тихо добавляет Дебби, — и его пес тоже. Никаких библиотек, — обращается к Грегору, — книги будешь брать у меня, „Раненая женщина“ и все такое. Будет и галерея для художника. Все что угодно, будет».
Опять тишина, теперь все думают вместе с Мартином. О городе, который Дебби построит там, ниже дельты, где сейчас болота и туристам показывают аллигаторов. Даже старый город там будет в безопасности, все хорошие люди и друзья будут в безопасности, в безобидных мечтах официантки Дебби, в ее теплой утробе.
«Если хорошенько подумать, — произносит Мартин после размышлений, — план неплохой».
Пес Мартина, лежа в дверях, дружелюбно ворчит. Его тяжелая обломовская голова покоится на передних лапах. Ему снится, что они с Мартином плывут по широкой реке. Устройство Мартина смывает грязь с корабля. Тихо и спокойно, утреннее солнце освещает корабль, освещает бар «Ригби», кото