«Я все слышал, Фред».
«И что?»
Фред, смотря на него, ждал ответа. Грегор поднялся и сел на край дивана. Больше его никто не выживет отсюда, с этого места, никакой Вилли. Никто. Еще немного, и профессор уйдет. Еще немного, и он включит телевизор. Будет спать. Кошка на окне зашевелилась и выгнула спину. Медленно переместилась к другой, которая все еще неподвижно и враждебно сидела на холодильнике. Фред с неожиданной яростью бухнул стакан на стол.
«Черт, подхвачу еще какую-нибудь долбаную венерическую болезнь».
«Каким образом? Ты же знаешь, с кем спишь».
«Знаю, — произнес он, и дальше начал стучать стаканом по столу в такт каждому слову. — Я-то знаю! Вот только не знаю, с кем спит она… На самом деле, все еще хуже — знаю. Спит только со своим другом. Хорошо, вы делите одну квартиру. Это Нью-Йорк. Я ей доверяю, я ей верю. Проблема в том, что я не знаю, с кем спит он. Понимаешь?.. Эта тварь! Когда приходит ночью домой и спит с ней. С ней, с Мэг!»
Стакан, наконец, разбился. Фред Блауманн удивленно посмотрел на свою руку. С пальца капала кровь. Это было еще более невообразимо, чем литература. Это была кровавая реальность. Грегор предложил ему носовой платок, чтобы обернуть палец. Фред был снова готов заплакать.
«Она тонко чувствует… не переносит авторитетов. И при этом так легкомысленна. Почему она вообще там живет. Знаешь, кто живет на Сент-Маркс-плейс?»
«Марксисты», — сказал Грегор.
Фред замолчал. Опустил голову.
«Хорошо, — продолжил он. — Марксисты. Если ты так называешь тех типов, что сидят на той лестнице. Может быть, я, и правда, бездарный педагог… Там, в отеле „Эдисон“, в нескольких кварталах отсюда, моя жена… а я схожу с ума от ревности, потому что студентка, независимая и свободолюбивая личность, спит ночью с каким-то молодым человеком. Боже мой, что со мной, что со мной происходит?»
«Мэг по ночам работает, Фред».
Тот поднял залитые слезами глаза, в которых вдруг появилась надежда.
«Город Никогда Не Спит».
«Правда».
«Ну, если ночью она работает, то ночью не трахается с этой тварью».
«Ночью… работает».
«А спит днем».
Если вообще спит. Грегор был уверен, что Мэг никогда не спит, так же как никогда не спит ее город. Но сработало. Помогло.
«Ты прав, — сказал Фред. — Когда она начинает? Через час. Я перед ней извинюсь».
Фред в последний раз глотнул из бутылки. Его отпустило. Одна из кошек встала и подняла хвост. Это должно было что-то означать, надо посмотреть инструкцию. Хвост, оправдание хорошо, даже если кошка на хвосте принесла. Ему следовало сразу перевести Фреду эту тупую словенскую пословицу, которую он сам никогда не понимал, именно в тот момент, когда ему пришлось пройти с ним через все это… через что? Через невообразимую реальность, с которой Фред никогда не сталкивался, и которая для него оказалась реальнее всякой литературы. Господи, как же в этом помещении воняло. Он подумал, что воняет, что бедренная кость все равно упирается в печень, хотя он сидит. Подумал, что ему придется убирать за кошками, которые в знак протеста размазали всю еду и какашки по квартире, несомненно, в знак протеста, потому что должны были в страхе убегать от буйства двух человеческих существ, бесчинствовавших в квартире. При мысли об этой уборке внутренний дискомфорт усилился до тошноты. Он больше не чувствовал злости, он чувствовал только усталость от Фреда, от его любви, от его страданий, от реальности, невероятности и литературы. Вытряхнуть пепельницы, проветрить. Но тогда шибанет вонью от мусорных баков с разлагающимися костями, в которых шарит и крутится, разбрасывая отбросы и не переставая громко разглагольствовать, патлатый бездомный, с лицом и руками, покрытыми толстой коркой засохшей грязи.
Он забрал из рук успокоившегося наконец Фреда бутылку и налил себе на палец водки. Вдруг вспомнил скамейку перед университетом, это было давно, в феврале, после дождя, который прекрасно освежил воздух. Фред пересекал лужайку, вода из-под его тапочек брызгала во все стороны. Мэг бежала вдоль кирпичного здания в другом направлении. Тогда перед ним подскакивал на месте самонадеянный профессор. Грегор Градник служил ему зеркалом: успех, непринужденность, интеллектуальная элегантность. Кабинет в стиле чиппендейл. Исследование о меланхолии. Исследование о Джойсе. Молодая студентка, с которой он бегает. Но в этом безупречном образе, который отражался в Граднике, как в зеркале, было что-то безнадежно неправильное. В него был встроен какой-то изъян. Теперь он вспомнил: та белая штука, лоскут белой ткани, вылезавший из-под шорт для бега.
И вот, теперь почти год спустя, Фред стоит перед ним в трусах, в квартире, в здании «Уитби», в полуподвальном этаже, на 45-й Улице в Нью-Йорке. С красными пятнами на лысине и с синяками на теле. С черными кругами под глазами.
О, жизнь! О, креативное письмо!
Фред нервно посмотрел на часы. Жена ждет его в отеле. Однажды она устроит ему страшный скандал. Или просто уедет. Однажды ему придется объяснить, почему со своих научных встреч он всегда возвращается слегка опухшим. С черными кругами под глазами и красными пятнами на голове. А что ему делать с Мэг? Она еще более неумолима. Она ведь не call girl, девушка по вызову, хотя каждую ночь ее теплый голос можно услышать, набрав номер «Город Никогда Не Спит». Она личность. И Фред тоже личность.
«Так больше не пойдет», — заявил Фред, натягивая штаны. Опустился на колени и начал что-то искать под кроватью. — «Вот что я ей сказал. Хорошо сказал».
Когда он поднялся с носком в руках, кот на холодильнике показал зубы и фыркнул.
«Злится, — заметил Фред, — потому что я его пнул. Прости».
«Перед ним извиняйся», — сказал Грегор.
«Ты, как тебя там, извини».
Фред вытряхнул из ботинка монету и раздавленный окурок и тут же аккуратно их подобрал. Быстро превратился в авторитетного, благопристойного человека. Ловко и старательно завязал галстук. Потом что-то вспомнил и забежал в ванную. По пластиковой шторе зашумел душ. Фред насвистывал. Здравствуй, день, здравствуй, жизнь! Я снова вступаю в тебя, чтобы испытать твое терпение, чтобы оставить на твоей вселенской физиономии отпечаток своего малого и греховного присутствия. Фред насвистывал. Выйдя из ванной, снова взялся завязывать галстук.
«Думаешь, — пробурчал он, — раз я насвистываю, то и дерьма стало меньше. Это просто маскировка».
Захотел кофе. После кофе его лицо опять пошло пятнами. Слишком много всего для одного нью-йоркского полудня, перебор. Щеткой прошелся по плечам, попросил Грегора посмотреть сзади, не остался ли какой-нибудь черный волос. Потом перед зеркалом у двери долго приглаживал волосы с обеих сторон лысины.
«Ты был в кино, киноман?» — спросил он и тихо посвистел в зеркало.
«На трех сеансах», — ответил Грегор.
«На Таймс-сквер?»
«Да».
«Ну, извини», — сказал Фред.
«Все нормально», — ответил Грегор.
Фред собрался было открыть дверь, но что-то вспомнил. Обернулся и посмотрел на кончики своих ботинок.
«Я нашел в „Нью-Йоркере“ отличную статью о кризисе среднего возраста».
Открыл дверь.
Спросил: «Сделать тебе копию?»
«Валяй», — ответил Грегор.
Фред еще раз оглядел квартиру и покачал головой: невообразимо.
Сказал: «Извини за все».
«Все нормально», — сказал Грегор.
Фред снова взглянул на часы.
«Я твой должник».
«Да», — сказал Грегор.
Дверь захлопнулась, и он слышал спортивные шаги Фреда, они быстро удалялись. Слышал, как сидящего на краю скамейки Вилли окликнули из привратницкой.
Грегор взял совок и начал убирать здоровую кошачью еду, пополам с витаминами и какашками.
Глава тридцать перваяКИНОЗРИТЕЛЬ
В парке на скамейке он писал короткие письма матери. Все будет хорошо, он скоро вернется. Написал длинное письмо Анне, и все время за что-то ее благодарил. Когда не шел в кино, то сидел в парке на скамейке и смотрел, как люди, расслабляясь, стараются поймать последние лучи осеннего солнца. Мэг пожелала встречаться с Фредом по субботам и воскресеньям, хотя вполне могла встречаться с ним в любой полдень на неделе. Но пожелала в воскресенье. И Фреду приходилось придумывать самые фантастические научные оправдания, а так как лгать он не любил, это причиняло ему дополнительные страдания. Грегор часто с доброжелательным сочувствием думал о Tagenaria domestica, она, добрая душа, хотела-то одного — проводить воскресный день с Фредом Блауманном. Он думал, как она, вместо того, чтобы сидеть в своем саду в Новом Орлеане, торчит здесь в гостиничном номере в ожидании мужа или, быть может, долгими часами бродит по какой-нибудь галерее. Он вспомнил, как во время Марди Гра она выпивала даже с каким-то отчаяньем. Хоть кто-нибудь когда-нибудь обращал на нее внимание? Выпей она барбитураты и засни на пару дней, никто бы даже не заметил.
В начале октября по улицам потянуло волной холодного воздуха. Теперь листва по-настоящему пожелтела, в парке ее закручивали в вихре внезапные порывы ветра, иногда кто-то из прохожих поднимал воротник, в воздухе стоял запах гнили.
Теперь ему не оставалось ничего другого, как ходить в кино, потому что пылкие и постоянно пожирающие друг друга любовники занимали его квартиру все чаще. В кинотеатре на Таймс-сквер было четыре зала, с одним входным билетом можно было переходить из одного в другой, и так убить много часов. Сидя среди зрителей, он забрасывал в рот политый маслом попкорн, масло текло по пальцам. Сначала из фильмов, которые смотрел, он пытался создать некую драматургическую, сюжетную концепцию и делал заметки. Потом у него все смешалось в безумный калейдоскоп кадров. Он начал прислушиваться к зрителям, иногда это было значительно интереснее, чем само кино.