запоминаем предложения слово в слово, но, когда мы выжимаем из предложения суть, она должна – должна ведь? – храниться на манер предложений, превращаясь в формулу на языке мысли. Если это не так, то какие есть альтернативы?
Допустим, Пэт говорит, что у Майка “пунктик насчет рыжих”. Примерный смысл фразы Пэт заключается в том, что у Майка в голове сложился достаточно неприятный стереотипный образ рыжих, который влияет на отношения Майка с рыжими. И дело не просто в том, что Майк настроен против рыжих, а в том, что у Майка есть своеобразный и конкретный пунктик насчет них. И Пэт, возможно, прав – правее, чем он сам думает! Вполне вероятно, у Майка действительно есть пунктик – не идея, не мысль, не утверждение, не образ и не любой другой элемент нашего сознательного опыта, а фрагмент субличностного когнитивного аппарата его мозга, который действительно связан с рыжими, потому что систематически всплывает всякий раз, когда речь идет о рыжих или об одном рыжем, и корректирует различные параметры когнитивного аппарата Майка, в результате чего вероятность рассмотрения и вынесения лестных суждений о рыжих снижается, а вероятность относительно агрессивного поведения по отношению к рыжим возрастает и так далее. Принцип работы такого пунктика насчет рыжих может быть как очень сложным, так и довольно простым. Имеющийся у Майка пунктик насчет рыжих может играть решающую и неоспоримо осмысленную роль, но никакое выражение этого смысла в предложении, считающемся истинным, не станет более, чем мнемоническим ярлыком этой роли. Иными словами, вероятно, нельзя назвать роль этого пунктика до странности специфическим или до странности расплывчатым убеждением, что все рыжие – У… (где мы заменяем “У” на то слово, которое лучше всего отражает отношение Майка к рыжим). У Майка явно есть сформированное отношение к рыжим, но, если пользоваться философским жаргоном, это отношение нельзя назвать пропозициональным. Иными словами, как бы мы ни изощрялись в положениях об исключении, классификаторах, операциях возможности и других однозначных механизмах регулирования содержимого, оно не подлежит категоризации в формате
Майк полагает, что: для всех x, где x обозначает рыжего, верно…
Философы (и другие теоретики) неоднократно пытались “свести” все когнитивные состояния к информативным состояниям – назовем их убеждениями и желаниями, – которые выражаются подобными формулами. Хотя эта тактика позволяет сделать грубый набросок психологии какой-либо личности (по сути, это интенциональная установка), не стоит и надеяться сделать этот набросок сверхточным. Можно сказать, что различные убеждения внутренне присущи системе. Это означает, что система (в настоящее время) настроена на функционирование “при допущении”, что все рыжие мира имеют такие-то черты. Когда программисты добавляют к исходному коду комментарий, сообщая всем, что эта система полагается на определенный набор допущений, они знают, что нет смысла тратить силы, повышая точность этих допущений, поскольку эти мнемонические ярлыки необходимы нам, наблюдателям, в то время как компьютеру нет нужды вроде как читать и вроде как понимать их, и даже нам, наблюдателям, комментарии не дают спецификаций содержимого, которые можно было бы использовать наподобие того, как химик использует формулы для описания молекул. Интерпретировать какую-либо субличностную структуру мозга из интенциональной установки – все равно что добавлять комментарий к нескольким строкам кода: при надлежащем исполнении интерпретация дает нам пояснительный ярлык, а не перевод формул языка мысли, используемых при обработке информации, на русский или любой другой естественный язык. Не понимая этого, некоторые философы создают целые фантастические миры, в которых происходит манипуляция предложениями: как им кажется, вся соль заключается в том, к примеру, выражено ли содержание конкретного психического события разделительным суждением (“Я вижу мальчика-ИЛИ-девочку”) или суждением без логической структуры (“Я вижу ребенка”).
Какова задача этого насоса интуиции? Это просто попытка предположить, что знакомый вопрос, который задается всякий раз, когда кто-то сомневается в существовании языка мысли – “Что еще, если не язык?” – может получить хороший ответ, способный поубавить пыл всех, кто находит это очевидным. Хотелось бы мне представить смелую альтернативную вычислительную архитектуру, которая триумфально продемонстрировала бы работающую альтернативу, но сделать этого я не могу. Пока этого не может никто, но почти никто и не пытается, потому что по-прежнему широко распространено убеждение, что язык мысли – “единственная соломинка, которая держится на плаву”, как кто-то выразился много лет назад. Однако не забывайте, что ни один специалист по когнитивной науке не сумел предложить и работающую модель языка мысли – и даже не особенно старался. Это очень, очень сложная задача[35]. К этому вопросу я советую подходить без предубеждений.
29. Странствующий четвертачник, Земля-Двойник и гигантский робот
Может показаться, что, упоминая пунктик Майка насчет рыжих и исходный код в одном абзаце, я призываю читателей не обращать внимания на трещину в фундаменте, на зияющую пропасть в моих рассуждениях об интенциональности – на проблему исходной интенциональности. Термин предложил Джон Сёрл (1980), и четкое различие между исходной и производной интенциональностью, на первый взгляд, кажется интуитивно понятным и даже глубоко убедительным. Доктрина об исходной интенциональности гласит, что, хотя ряд артефактов может обладать интенциональностью, производной от нас (к примеру, книги и фильмы, компьютеры и дорожные знаки), существует также исходная (или внутренне присущая) интенциональность, которую нельзя считать производной. К примеру, напечатанные на этой странице слова говорят о философии только потому, что мы, способные читать и писать на русском языке, обладаем представлениями и убеждениями о философии, которые умудряемся передать, используя следы чернил, однако без нас, пользователей слов, эти знаки вообще ни о чем бы не говорили. Наши мысли и убеждения, напротив, значат то, что они значат, вне зависимости от наличия неочевидных пользователей; они демонстрируют исходную интенциональность и служат источником производной интенциональности многих наших артефактов. К этим артефактам относятся не только слова, предложения и книги, но и карты, фильмы, картины, знаки, символы, диаграммы и другие технические изображения, а также – что особенно важно – компьютеры. Где бы вы ни держали свой список покупок – хоть на клочке бумаги, хоть на смартфоне, – он говорит о продуктах только потому, что вы определенным образом используете символьные структуры и интерпретируете их для подкрепления своего желания купить продукты и убеждения, что идти за ними нужно в супермаркет, причем это желание и убеждение говорят о продуктах более непосредственным образом. Аристотель назвал Бога недвижимым двигателем, а эта доктрина называет нас неозначенными означивателями.
Можно согласиться с Сёрлом, что ничто не обладает внутренней интенциональностью просто в силу своей физической формы или других подобных свойств. Если по невероятному совпадению форма
БЕСПЛАТНОЕ ПИВО
проявится в следах различных минералов на каменистой поверхности Марса, ее нельзя будет (“саму по себе”) считать объявлением о раздаче алкогольного напитка, как бы читателям-землянам ни хотелось интерпретировать ее таким образом. Форма не будет говорить ни о чем, несмотря на первое впечатление. Если какие-то сложные события и объекты мира говорят о других вещах, должно быть, они каким-то образом черпают свою очемность из репрезентации и интерпретации интециональных систем, состояния которых (убеждения, желания, состояния ума) уже обладают некоторой интенциональностью.
Вопрос в том, все ли обладает исходной интенциональностью! На первый взгляд, может показаться очевидным, что нечто должно обладать исходной интенциональностью, поскольку производную интенциональность необходимо от чего-то произвести. Первым кандидатом на обладание исходной интенциональностью стало бы человеческое сознание. Неудивительно, что ряд уважаемых философов, которые в остальном категорически расходятся с Сёрлом, например Джерри Фодор и Сол Крипке, тем не менее соглашается с ним на этот счет. Они – и многие другие, разделяющие эту точку зрения, – полагают, что человеческое сознание (или его психические состояния) обладает исходной интенциональностью и этим радикально отличается от контролируемых роботами систем.
Они все откровенно ошибаются. Да, ошибаются. Я не шучу. Учитывая неоспоримую привлекательность разграничения исходной и производной интенциональности, любая попытка дискредитировать эту теорию рискует быть опровергнутой неуместной снисходительностью: “Не может быть, чтобы он и правда полагал, что мы ошибаемся на этот счет! Должно быть, он имеет в виду другое и пытается поднять какой-нибудь заумный философский вопрос, который неблагоразумно обрядил в такое нелепо провокационное одеяние!” Вероятно, лучший способ убедить людей, что я действительно имею это в виду, – представить на всеобщее обозрение самый очевидный случай производной интенциональности, какой только можно найти, и затем показать, что при ближайшем рассмотрении любимый всеми контраст между этим примером и человеческим сознанием как примером исходной интенциональности исчезает без следа. Это трудная задача, но я и не ищу простых путей. Чтобы выполнить ее, мне понадобятся три взаимосвязанных насоса интуиции.
1. Странствующий четвертачник. Представьте обыкновенный автомат по продаже напитков, спроектированный и произведенный в Соединенных Штатах и оборудованный приемником американских четвертаков. Назовем этот приемник четвертачником. Обычно, когда в четвертачник вставляется четвертак, четвертачник переходит в состояние – назовем его Ч, – которое “означает” (обратите внимание на пугающие кавычки; оно вроде как означает): “Сейчас я чувствую/принимаю настоящий американский четвертак”. Подобные четвертачники довольно сложны и умны, но не надежны на сто процентов. Они “совершают ошибки”. В частности, порой они переходят в состояние Ч, когда в них вставляют жетон или другой инородный объект, а порой отказываются принимать самые что ни на есть настоящие четвертаки, то есть не переходят в состояние Ч, когда от них это