Тоннель
В нашем городе построили подземный переход. Построили его в самом гробовом и неблагополучном, с точки зрения дорожных происшествий, месте. На этом участке каждую минуту проходило двадцать четыре груженых самосвала в одну сторону и двадцать четыре порожних – в обратную. Шли также автобусы и троллейбусы, легковые автомашины и мотоциклы. Проскакивали, кроме того, панелевозы, подъемные краны и легкие колесные тракторы марки «Беларусь».
В общем, место было определено бесспорное. И не удивительно, что в день открытия тоннеля все газеты опубликовали короткие сообщения, а главный архитектор города и начальник местного ОРУДа выступали по радио. Сначала главный архитектор доложил про конструктивные особенности и внешнюю отделку перехода, а потом начальник ОРУДа долго развивал версии о значении его для безопасности движения. Он даже высказал уверенность, что статистика наездов автомобилей на пешеходов круто пойдет вниз. Правда, какова эта статистика, начальник не сказал, но любители утверждали, что давят на проклятом участке каждый божий день.
Тоннель открылся вечером, а на следующее утро возле него объявились первые пешеходы. Они подходили, осматривали бетонный парапет, некоторые даже спускались по ступенькам и нерешительно заглядывали внутрь. Но затем вылезали обратно и шли через дорогу старым путем.
До самого вечера над переходом скрежетали тормоза и рассыпалась нервная шоферская матерщина. За весь день только один молодой человек спустился в тоннель. Он прошел его насквозь, постоял на той стороне и опять нырнул под землю. Выбравшись на прежнее место, молодой человек пожал плечами и отважно ринулся в узкую брешь между бензовозом и троллейбусом…
То же самое повторилось на второй, третий, четвертый и пятый день. Переход стоял или, будем говорить, залегал мертвым капиталом. На ступеньках его оседала пыль и копились окурки.
Иногда к переходу подъезжал сам председатель райисполкома. Он гулял по тротуару и печально гладил облицовочную плитку парапета.
Так и пустовал тоннель, пока внутри сама по себе не начала осыпаться штукатурка и не выщербился почему-то цементный пол. Тогда под землей организовали ремонтные работы, а наверху укрепили табличку:
Спускаться в тоннель воспрещается.
Штраф 50 коп.
Первый пешеход, которого задержал внизу бригадир штукатуров, рванув на груди рубашку, крикнул:
– Значит, пусть меня давит, так?! Пусть калечит, да?!
– Куда ж я теперь, с дитем? – всхлипнула подоспевшая следом за ним мамаша.
А сзади уже колыхались и наседали не желающие быть задавленными.
– Вот, значит, как! – злорадно сказал некий возвышающийся над остальными гражданин. – Значит, и по земле нельзя, и под землей нельзя! Рабочему человеку, выходит, ступнуть негде!
– Да что с ними разговаривать! – взвизгнули где-то у входа.
В следующий момент жидкий заслон из ремонтников был опрокинут, и толпа пешеходов потекла через тоннель.
А что делать?
Свободных мест в ресторане, конечно, не было. Были свободные ряды. На столиках правого ряда стояли таблички – «Для делегаций», на столиках левого ряда лежали бумажки – «Не обслуживается».
Я быстро оценил обстановку и вернулся к буфету. Там я потолкался некоторое время, рассматривая витрину, пока не подошла молоденькая официантка.
– Уф! – сказала официантка, облокачиваясь на прилавок. – Замоталась!.. Триста коньяку, восемьсот водки и сто пятьдесят сухого.
Дождавшись, когда она унесет заказ, я повернулся к буфетчице:
– Скажите, пожалуйста, как зовут эту девушку?
– А вам для чего? – насторожилась буфетчица.
– Вопрос жизни, – сказал я и сделал роковые глаза.
– У всех у вас вопрос жизни, – ревниво поджала губы буфетчица. – Лена ее зовут… Не успеет девчонка устроиться, как уже липнут.
Стоп! Такую информацию да пропускать!
– Она что – недавно здесь? – спросил я.
– Четвертый день, – сказала буфетчица. – Из кафе «Эврика» перевелась.
Ну, порядок в танковых войсках! Теперь я знал все, что надо. И даже больше, чем надо.
Походкой светского льва я прошествовал к пустому столику, сел и небрежно отодвинул маскировочную табличку «Для делегаций». Четверо мужчин с соседнего ряда уставились на меня воспаленными глазами. Судя по расползающейся из пепельницы горе окурков, они ждали заказ часа полтора и уже позеленели от табака и злости. Я скользнул по ним равнодушным взглядом и тоже закурил.
Ага! Вот и моя краля.
– Привет, Ленок! – затормозил я ее. – Ты что это – из «Эврики»-то? Сделала тете ручкой?
– Да ну их! – сказала официантка. – Что я, железная!.. Посиди маленько – сейчас подойду.
Она подошла через полминуты. На соседнем ряду тоскливо заскрипели стульями.
– Волнуются трудящиеся? – насмешливо спросил я.
– А! – тряхнула головой Лена. – Не облезут… Обедать будешь?
– Угу, – кивнул я. – Надо… подзаправиться… Суп молочный, котлеты паровые и кисель.
– Ну, даешь! – рассмеялась Леночка. – А выпить что?
– Уй! – сказал я, хватаясь за голову. – Лучше не говори! После вчерашнего слышать не могу!
– Где это ты так? – посочувствовала она.
– Было дело, – неопределенно сказал я. – Под Полтавой…
Минут через двадцать, плотно пообедав за делегатским столом, я отправился стричься.
Из парикмахерского салона навстречу мне вышел молодой человек с трагическими, полными слез глазами.
– Дайте жалобную книгу! – петушиным голосом сказал он кассирше.
Затылок молодого человека был выработан частыми уступами, как открытый угольный карьер.
«Эге-ге! – подумал я. – Надо применить метод».
И поймал за рукав пробегавшую уборщицу.
– Будьте добры, – зашептал я, – как зовут ту блондинку за крайним креслом, от которой только что встал этот клиент?
– А что? – спросила заинтригованная уборщица.
– Вопрос жизни! – сказал я шепотом, прижимая руку к груди.
– Ой! – радостно испугалась уборщица. – Таня!.. Только у нее муж!
Муж меня не смущал. Даже два мужа.
– Привет, Танюха! – сказал я, усевшись в кресло. – Ну, как там твой угнетатель? Все… поживает?
– Поживает, – ответила блондинка. – Что ему сделается. Вчера на бровях домой пришел, паразит!.. А ты чего долго не был?
– Дела, мамочка, дела, – бодро сказал я.
– Держите меня, дела! – прыснула Таня. – Опять, поди, какая-нибудь юбка… Постричь тебя, что ли?
– Ага. Только покрасивее.
– Ну, что я говорила! – взмахнула ножницами Таня. – Конечно, юбка! Покрасивее его – не как-нибудь.
– На этот раз серьезно, старуха… Вопрос жизни. Ты уж постарайся.
– Тогда сиди, не дергайся, – сказала Таня. – Сделаем прическу, как на конкурс красоты…
Когда я, идеально постриженный, причесанный и надушенный, вышел в зал ожидания, молодой человек, непримиримо шмыгая носом, писал жалобу.
«Молодец, – завистливо вздохнул я. – Упорный парень».
Теперь мне оставалось купить сыну подарок и устроить еще кое-какие мелкие дела.
В детском магазине, в отделе игрушек, висел стихотворный лозунг:
Куклы, погремушки
и прочие игрушки
мы предлагаем вам,
дорогим нашим покупателям-малышам!
Под лозунгом стояла продавщица, а против нее топтался какой-то задетый за живое гражданин.
– Куклы вижу, – говорил покупатель желчно. – Погремушки тоже имеются. А где же прочие игрушки, а?
Продавщица высокомерно отворачивалась.
Я заложил крутой вираж и двинулся к противоположному прилавку – «Головные уборы».
– Как звать вашу подругу из «Игрушек»? – спросил я.
– Мою подругу? – кокетливо прищурилась продавщица. – Ее звать Муся.
– Вопрос жизни, – на всякий случай пробормотал я и пошел обратно.
– Привет, Мусик! Ну, как план товарооборота? Выпо или перевыпо?
– Балдеж! – презрительно сказала Муся.
– Хм, – затоптался я. – Слушай, My, ты этого… Пашку помнишь?
Мусик вскинула брови.
– Еще Новый год вместе встречали, – подсказал я (встречала же она где-нибудь Новый год!).
– Это когда балдели? – спросила Муся.
– Вот-вот! Да помнишь ты его. Такой… весь на элеганте.
– Балдежный парень! – вспомнила Муся.
– Женился, – сообщил я. – С ребенком взял, представляешь?
– Обалдеть! – сказала Муся.
– Короче, завтра у его сына день рождения – подарок надо, соображаешь?
– Может, хоккей? – сказала Муся. – Тут от него все балдеют.
Она достала из-под прилавка страшно дефицитную игру «Хоккей» и начала заворачивать. И пока она заворачивала, у меня дрожали колени – я за этим хоккеем полгода гонялся по всему городу.
Ну, кажется, на сегодня все: сыт, пострижен, подарок вот он – под мышкой. Ах да! Чуть не забыл, еще же надо туфли жены в починку отнести…
Принципиальность
Спор разгорелся в самом начале. Отстаивая свое мнение, главный технолог Подпужнянский неосторожно сказал:
– И вообще, товарищи, думать надо! Мы не обезьяны!
– Обезьяна тоже думает! – неожиданно взвился начальник отдела труда и зарплаты Осмомыслов. – Вы что думаете – она не думает?!
Подпужнянский тонко усмехнулся и ответил, что специально этой проблемой не занимался, а слова его надо понимать фигурально.
– Ах, фигурально! – ехидно сказал Осмомыслов. – Фигурально выражаются лирики, а инженеру Подпужнянскому следовало бы выражаться научно обоснованно.
И он в категорической форме потребовал ответить: думает обезьяна или не думает?
– Товарищи! – застучал карандашом о графин председатель. – Мы уклоняемся от задачи нашего совещания…
– Это Подпужнянский уклоняется! – перебил его Осмомыслов. – Уклоняется от принципиального разговора!
– Товарищ Осмомыслов, – укоризненно сказал экономист Девушкин. – Как не стыдно.
– Правильно! – закричали с «камчатки» молодые специалисты Шуберт и Дранкин. – Пусть ответит!
Подпужнянский вспыхнул и обиженно сказал, что раз коллега Осмомыслов выдвинул сию гипотезу – пусть он ее и доказывает.