– Венчик, морда ты ненаглядная! – радостно заорал он. – Жди меня тут – я сейчас!
Леха мигом смотался в магазин и купил сразу четыре бутылки «Розового крепкого», чтобы потом не бегать за добавкой.
Колпачок с первой бутылки он сорвал уже в коридоре, набулькал два полных стакана и, прерывисто дыша, скомандовал:
– Давай с ходу… для затравки… А потом картошечки пожарим.
Часам к шести вечера, когда они усидели за дружеской беседой остальные бутылки, Венька вспомнил про замурованного дядю Сеню.
– Слушай, – начал он. – Ты знаешь, чего я к тебе зашел-то…
– Знаю! – сказал Леха и любовно взял Веньку пятерней за лицо. – Уважаешь меня – вот и зашел… Уважаешь – нет?
– Да я тебя уважаю, уважаю, – сказал Венька. – Но тут мужик один в подвале сидит закрытый. Замок заклинило. Надо открыть.
– Кто такой? – спросил Леха.
– Дядя Сеня дворничихин.
– А, крючок этот. Килька горбатая, – сказал Леха, ткнув вилкой посиневшую картошку. – Открыть могу, но за так не буду. Пусть литр ставит.
– Дак пойдем – спросим.
– Дядя Сеня! – крикнул Венька, стукнув кулаком в дверь. – Живой ты там?! Нашел я Леху-то… Только он за так не берется. Говорит: литр поставит – открою. Ты как – согласен? Мы бы сейчас тогда сбегали – взяли пока на свои.
– Вениамин! – глухо донеслось из подвала. – Горлодер ты, паскудник – и больше ничего! Тьфу!
– Мне – что, – сказал Венька. – Мне сказали, я передаю. Ты, между прочим, учти, дядя Сеня, – через пятнадцать минут водку прекратят продавать.
– Даю на литр, – смирился дядя Сеня. – Даю! Чтоб вам захлебнуться!
– Тогда жди маленько. – И Венька с Лехой торопливо затопали сапогами вверх по лестнице.
Минут через десять они прибежали обратно, и запыхавшийся Венька сердито крикнул:
– Ну, дядя Сеня! С тобой свяжешься – сам не рад будешь! Говорил ведь – не базарь. Нет, он базарит и базарит. Не продают уже водку-то. Теперь только в ресторане, а там, понял, наценка. Говори давай по-быстрому: согласен с наценкой?
– Волки вы! – плачущим голосом сказал дядя Сеня. – Волки вы, шакалы! Как вас земля носит?! Согласен, будьте вы трижды прокляты!
– Ну, тогда жди еще!
Опять они утопали, и дядя Сеня остался – ждать освобождения и оплакивать свои ухнувшие ни за что ни про что денежки.
Венька и Леха со скандалом пробились в ресторан, купили две бутылки «Пшеничной», на обратном пути зашли к Лехе за инструментом и там, для поддержки слабнущих сил, раздавили одну «Пшеничную». После чего Леха упал головой в сковородку и заснул.
Дядю Сеню в половине двенадцатого ночи освободил учитель Саушкин, с четвертого этажа. Он был с классом на загородной экскурсии, возвращался поздно, услышал душераздирающие дяди-Сенины вопли из подвала и, сбегав домой за ломиком, сорвал дверь с петель. Саушкину же домоуправление и преподнесло счет. Правда, не тридцать рублей, а только двенадцать восемьдесят.
Дядя Сеня, которого все стали звать после этого случая «кавказским пленником», очень скоро, надо сказать, воспрянул духом, обрел прежнюю настырность и теперь каждый день ходит к Саушкину и советует:
– Опротестовывай, Игнатьич. Ты здесь ни при чем. Пусть с Веньки высчитывают и с его шакалов. Пиши заявление, опротестовывай, а я как свидетель и пострадавший тебя поддержу.
А с другой стороны, Венька при встрече с Саушкиным всякий раз интересуется:
– Ну что, так и не возместил вам дядя Сеня расходы? От жила!.. Хорошо, что Леха тот раз отключился, а то бы и наши денежки плакали.
Саушкин на днях мне признался: понимаю, говорит, грешно так думать и совестно, но иногда сожалею, что ввязался. Не в смысле денег, конечно, говорит, сожалею, а в смысле всего последующего.
Вот такая произошла дурная и бредовая история.
И честно говоря, кроме тихого человека Саушкина, даже посочувствовать тут никому не возникает желания.
В наш нервный век
Странное и отчасти даже загадочное превращение испытал на днях Лазарь Сергеевич Дубейко. Он, как сам рассказывает, с утра почувствовал в себе какую-то легкость и безмятежность.
Почувствовал беспричинно, поскольку никаких таких радостных событий отнюдь не произошло.
Правда, было тепло. Солнечно. И не пыльно (ночью дождичек покрапал). Но все это, разумеется, в счет не шло. Накануне тоже солнечно было, однако Лазарь в овощном магазине одному гражданину чуть уши не открутил, когда тот его нечаянно арбузом толкнул.
В том-то и фокус, что это душевное настроение возникало где-то внутри его организма. В результате, может быть, невидимой химической реакции или другого какого-то сдвига. Потому что снаружи, повторяем, ничего отрадного в его жизни, как обычно, не случилось, а скорее даже наоборот.
После завтрака поехал он на рынок – за картошкой.
Троллейбус попался старый. В задних дверях пассажиров током било. Причем те, кто помоложе и поэнергичнее, успевали все-таки заскочить в вагон и там уже соображали, что их вроде стегануло. Ну а менее разворотливые, сразу получив, как говорится, по очкам, так и оставались на улице. Этим, конечно, особенно досадно было. Один стукнутый гражданин так остервенился, что квартала полтора, однако, гнался за троллейбусом и кидал ему вслед комками грязи.
Лазаря тоже шибануло током. Основательно кокнуло – так, что левая нога у него мгновенно занемела и отключилась.
В другой бы раз Лазарь этот вонючий троллейбус в щепки разнес – даже сомневаться нечего. А тут он лишь помял ногу руками и добродушно спросил водителя:
– Это что же у вас – новинка? Электротерапия?
Но водитель не расположен был к шуткам.
– Че скалишься-то?! – сказал он. – У людей план горит – полупустой вагон гоняю, а он скалится!
Где-то очень далеко, где-то в позавчерашнем Лазаре шевельнулась было мысль: «У-у, каменная ты душа! Людей током калечит, а у него план один на уме!» Но сразу же другие, игривые, соображения, порожденные новым его состоянием, оттеснили эту мысль.
Лазарь снова приоткрыл дверь к водителю и сказал:
– Вот что, братуха, – так дело не пойдет. Во-первых, ты сегодня, действительно, на кефир себе не заработаешь, а во-вторых, какой-нибудь нервный товарищ запросто может и шею намылить. Ты давай-ка по-другому действуй: впускай их через переднюю дверь, а выпускай через заднюю.
– Елки! – обрадовался водитель. – Это же идея! – Он тут же схватил микрофон и объявил новый порядок посадки-высадки.
Обстановка в троллейбусе сразу оживилась.
Теперь пассажиры входили через переднюю дверь, продвигались в конец троллейбуса, обилечивались и выскакивали наружу с перекошенными лицами.
Сам Лазарь тоже вышел через заднюю дверь, получив на прощанье удар в поясницу.
Веселое настроение его, впрочем, не улетучилось, и он, помахивая авоськой, вступил на рынок.
– Почем картошка, мамаша? – спросил Лазарь крайнюю тетку.
– Двадцать пять копеек килограмм. Бери, сынок, – не пожалеешь. Картошка рассыпчатая, скороварка. И крупная – гляди какая!
Картошка точно была крупная. В среднем каждая штука вытягивала на пятачок.
– А чего это она у вас дырявая вся? – поинтересовался Лазарь.
– Иде дырявая?! – заволновалась тетка. – Фу ты, господи! Скажут тоже – дырявая! Да это ее вилами покололи при копке. Тут от срежется и тут от – глядишь, еще больше половины целой останется.
В другой раз Дубейко эту тетку на части порвал бы за подобный ответ. Он бы ее поганую картошку по всему базару раскатал, до милиции бы дошел и до горисполкома. А тут почему-то лишь усмехнулся и сказал:
– Ах, вилами! Тогда извините! Виноват – не сообразил. Подумал, что она такая уродилась.
– Что ты, милок! – возразила тетка. – Уродилась она целая. Нынче картошка вообще хорошо уродилась – грех жаловаться. Не знаем даже, куда ее девать.
Услышав такие заверения, Лазарь велел взвесить ему два кило и достал деньги.
– Вот вам, мамаша, полтинничек, – душевно сказал он. – Он, правда, маленько покореженный и почти стертый. И зубами его, видать, какой-то дурак грыз – есть такие любители. Но вы не переживайте: думаю, в банке у вас его за полцены возьмут, – все же он когда-то совсем целый был…
Уже на выходе с рынка Лазаря настиг теткин муж – низкорослый гаденький мужичок, обессилевший от рассыпухи.
– Стой! – хрипло свистя горлом, выкрикнул он и схватил Дубейко за грудки. – Вываливай картошку!
– Пожалуйста! – легко согласился тот и вытряхнул авоську.
Теткин муж пал на колени и стал хватать раскатившиеся картофелины с такой поспешностью, словно это были золотые десятки.
Лазарь дождался, когда он соберет все, а затем аккуратно, но крепко взял мужичка за шиворот:
– В свою очередь, попрошу вернуть мне полтинник.
Такого поворота теткин муж не ожидал. Он стоял, прижимая к груди картошку, и растерянно мигал глазами.
– Так энтим полтинником жинка тебе вдогон кинула, – вспомнил он наконец. – Только не попала.
– Жалко. – Лазарь тоже подумал секунду. – Ну, ничего – давай другой.
– А у меня руки заняты, – быстро наглея, сказал теткин муж.
– Верно, – согласился Лазарь. – Заняты… Тогда вот что – сыпь пока обратно, – и подставил ему авоську.
Теткин муж освободил руки, пошурудил в карманах и нащупал полтинник. Но вынимать не стал, а только сжал там руку в кулак.
– Ладно, – оскалился он. – Забирай картошку. Скажу бабе, что не догнал тебя.
– Хорошая мысль, – охотно поддакнул Лазарь. – Ты ей скажи еще, что нас тут целая банда. Что дрался, мол, даже, только не одолел. А я тебе сейчас, для правдоподобности, пару синяков приварю…
Теткин муж распахнул рот, побелел и боком кинулся за базарные киоски.
…Так вот и прошел у Лазаря Сергеевича весь день на хохмочках и на трали-вали.
А вечером сел он на диванчик, прислушался к общему состоянию и чувствует – ненормальность какая-то: в боку не колет, руки не дрожат, правое веко не дергается. Сидит он и недоумевает: «Что же это такое, а? Ведь, по всем показателям, должен был я этому теткиному мужу хвост расчесать. С ходу! Так, чтобы он винтом закрутился… Да и тому подлюке в троллейбусе не за что вроде было рационализацию внедрять… В чем же дело? Может, я нечаянно скушал чего-нибудь?.. Или, может, ученые приступили наконец к своим обещанным опытам по выработке постоянной жизнерадостности и частично уже опылили нас?»