– Ну, мало ли… – задумчиво сказал Практикантов. – Тоже, поди, и ты жулик, если поглубже колупнуть.
– Да для чего же колупать? – заволновался Убейволк.
– Для чего, – повторил Практикантов и вроде бы даже с обидой моргнул зеленым глазом. – Ишь ты! Для чего. На должности ты как-никак. Вот и выходит, надо колупнуть.
И стуча палкой, он зашагал дальше по коридору. А Убейволк долго еще сидел, уткнувшись пустым взглядом в бумаги.
До редакции старик Практикантов добрался в полдень. Был обеденный перерыв, и в пустом коридоре ему встретился только один человек – репортер Володя Ключиков.
– Жив, Иван Спиридонович?! – крикнул Володя и, просалютовав, хотел было проскочить мимо, но Практикантов успел загородить ему дорогу.
– Замордовали, сукины дети! – доверительно сказал он. – До министров жалобы не допускают. В приемных под сукно кладут. Но я своего добьюсь! Ты мне помоги, сынок. Мы с тобой всю эту шайку накроем.
– Какую шайку? – насторожился Володя.
– Милай! – с чувством сказал Практикантов. – Ты кругом-то оглянись! Убейволка такого знаешь? Вор! Пробу ставить негде. Дружка его, Кулипанова, я недавно прищемил. Большая фигура! Из ОБХСС, – тут он перешел на шепот, – из ОБХСС двое парней за это дело по звездочке отхватили. Соображаешь?
Володя Ключиков нетерпеливо подрыгивал ногой и, вполуха слушая Практикантова, думал: «Вот дрянь старик! К прокурору его за такую брехню, щербатого черта!»
Однако вслух, улучив момент, Володя сказал:
– Ты, Иван Спиридонович, не совсем по адресу ко мне. Во-о-он последняя дверь направо. Отдел фельетонов. Туда и крой.
И отсалютовав еще раз, Володя галопом побежал в столовую.
Поздно вечером Практикантов дремал в удобном кресле у председателя райисполкома товарища Тихомирова. В исполкоме было тихо. Только секретарша Шура стучала на машинке, перепечатывала вчерашние решения. Да сам председатель читал какие-то бумаги.
Время от времени, когда Шурочка особенно громко двигала каретку, Практикантов просыпался и бормотал:
– Редактора колупнуть первым делом. Потом этого… Молодой такой, бойкий… Скоро ты, Петро Васильевич?
– Один момент, Иван Спиридонович, – встряхивался Тихомиров. – Еще пару заявлений добью, и займемся.
– Бюрократ ты, – говорил, сладко зевая, Практикантов. – Первостатейный. Держишь человека, а у меня, учти, осколок в голове сидит. Еще с той германской. Ссажу я тебя с этого места, попомни.
Когда Практикантов совсем заснул, председатель неслышно встал, собрал бумаги, запер их в стол и, ступая на носках, прошмыгнул в приемную.
– Шура, – сказал он. – Разбудишь потом этого… Скажешь, председателя, мол, в область вызвали. Срочно. Уехал, дескать, он – тревожить вас не стал. Обратно нескоро будет.
Практикантов похрапывал в председательском кабинете. Он выводил носом замысловатые рулады, очень походившие на слова: кол-луп-нуть, ар-р-рестовать.
Чья возьмет?
Мы собрались на пляж. Он вынес на плече какой-то жиденький круг и сказал:
– Будем крутить хула-хуп.
– Как? – спросил я.
– Вот так, – сказал он и покрутил.
– Ах! – всплеснула руками Танечка.
Я презрительно сплюнул и выкатил со двора штангу.
– Будем выжимать!
– Ох! – сказала Танечка.
На реке он начал демонстрировать технику плавания. Доплыл до ограничительного буйка кролем, вернулся брассом, махнул туда еще раз баттерфляем и закончил дистанцию на боку.
Все, кто был на берегу, стали аплодировать. И Танечка – тоже.
– Ну ладно, – сказал я, выбрал камень потяжелее и нырнул.
Прошла минута – я сидел под водой. Прошло три минуты – я не выныривал. Минуло пятнадцать минут – я крепился.
Через полчаса меня вытащили спасатели. Причем я отчаянно сопротивлялся и даже укусил одного из них за икру.
Накупавшись, мы пошли в кино. Билеты были взяты еще с вечера.
Возле самого кинотеатра дорогу нам преградил трамвай. Трамвай ехал медленно-премедленно, а между тем было слышно, как в кинотеатре звенит уже третий звонок.
– О-о, как ползет! – сказала Танечка и топнула ножкой.
Он забежал вперед и крикнул вагоновожатой:
– Будьте любезны, прибавьте скорость!
Я молча обошел трамвай сзади и толкнул его плечом…
Когда мы отыскали свои места, он спросил:
– Тебе хорошо видно?
– Шляпа! – поморщилась Танечка.
– Гражданин! – наклонился он к впередисидящему. – Простите, ради бога, но ваша шляпа… кхе-кхе… Еще раз извините.
Гражданин снял шляпу.
– А теперь? – спросил я.
– Ухо, – сказала Танечка. – Пол-экрана заслоняет.
Я достал ножик и отрезал ухо.
Интересно все-таки – чья возьмет?..
Последний чудак
Черная суббота
Снова суббота, и снова мне идти в магазин. Пять дней я свободен от этой повинности, а в субботу утром меня ждет в коридоре большая хозяйственная сумка с пришпиленной к ней запиской, в которой перечислено, чего и сколько необходимо купить. Последнее наставление жена выдает мне перед самым выходом:
– Купишь говяжьих ног на холодец. Ноги бери у Тони – она возле овощного магазина торгует, с лотка. Если будет черные подсовывать, скажешь: «Чёй-т ты, Тоня, черные ноги мне кладешь? Ну даешь ты! Своих, что ли, перестала узнавать?» Запомнил? Ну-ка, повтори.
Я поднимаю глаза к потолку и бормочу:
– Чего это ты…
– Не «чего это ты», а «чёй-т ты», – перебивает жена. Чёй-т ты. Чувствуешь?.. Чёй-т ты… – У жены это ловко получается. Даже с каким-то английским пришептыванием: «Чёй-т ты»…
– Чёй-т ты, старуха… – старательно повторяю я.
– Ты что – сдурел? – говорит жена. – Какая старуха? Это ты в редакции у себя интеллектуалок своих можешь старухами звать. А Тоня человек солидный. Она тебя за старуху так пометет – не обрадуешься!
– Извини, старуха, – пугаюсь я. – Прилипло, понимаешь… Машинально срывается.
– Так, – продолжает жена, – в молочном отделе сегодня Люся торгует. Ты ее сразу узнаешь – полная такая, крашеная, глаза выпуклые, нахальные. Люся недавно с мужем развелась – ей ты комплимент скажешь. А то она тебе прогорклого масла взвесит.
– Какой комплимент-то?
– Ну какой-какой… Придумаешь что-нибудь. Мужчина ты или не мужчина? Скажешь комплимент, глазки состроишь, улыбнешься.
– Не скажу комплимент, – упрямлюсь я. – Ни черта у меня с этим не получится. Ты вспомни: я тебе-то когда-нибудь комплименты говорил?
– Верно, – соглашается жена. – С комплиментом ты засыплешься… Слушай! А ты скажи ей антикомплимент: чёй-т ты, скажи, Люсьен, вроде похудела, осунулась?
– А не это… не пометет она? Не обидится?
– Да нет. Она толстая до безобразия, все похудеть мечтает – ей это приятно будет.
– Тогда, может, и улыбаться не надо?
Жена нервничает.
– Нет, ты улыбнись! – язвительно говорит она. – Ты обязательно улыбнись. Господи, неужели всякой мелочи учить надо? Ну кто же при таких словах улыбается – подумай! Живешь – прямо как на небе!..
– Ну ладно, ну не подумал, – успокаиваю я ее. – В полуфабрикатах-то что говорить?
– В полуфабрикатах просто. Там Наталья Кузьминична стоит, ей надо привет передать от Анфисы Петровны. Привет, мол, вам, Наталья Кузьминична, от Анфисы Петровны. Она тебе тогда получше курочку выберет.
– Ну все, что ли? – спрашиваю. – А то я пошел…
– Куда? – спохватывается жена. – Куда с трубкой!.. Тебя же по этой трубке за квартал определить можно.
– Так я же ее в магазине курить не буду, в карман спрячу.
– Все равно, – говорит жена. – В окно могут увидеть. Возьми вон пачку «Севера» – слесарь вчера забыл. И шляпу сними. Додумался тоже – в шляпе идти. Еще бы пенсне нацепил… Надень дачную кепку.
…Наконец я готов. В дачной кепочке, попыхивая слесаревым «Севером», я подхожу к овощному магазину, где торгует говяжьими ногами Тоня. Возле ее лотка небольшая очередь. Первым стоит наш сосед – профессор Зятьев. Загородный картузик небрежно надвинут на глаза. Очки профессор оставил дома. Склонив голову набок, он вежливо говорит:
– Вот вы мне, Тонечка, черные ноги кладете, а между тем вам привет от Анфисы Петровны…
Так и есть: опять этот профессор все перепутал.
«Да-а, дорогой сосед, – думаю я, пристраиваясь в хвост очереди, – это вам не квантовая механика. Это – посложнее…»
Повесть о том, как один генерал двух мужиков не смог прокормить
Жил-был на свете генерал – из молодых, да ранний. Служил он по инженерному ведомству – и до генеральского чина дошел исключительно благодаря способностям. Шутка ли: две академии закончил, докторскую диссертацию защитил. Большой то есть образованности был человек. Но – легковесный. С идеями. Со своими подчиненными за ручку здоровался, ко всем без исключения обязательно на «вы» обращался. «Вы, – скажет, бывало, – рядовой такой-то, позвольте вам заметить…» Это рядовому-то! – «позвольте вам заметить».
И вот из-за легкомыслия попал этот генерал в нелепую историю.
Понадобилось ему собственную генеральскую квартиру отремонтировать: потолки там побелить, зашпаклевать кой-чего, панели покрасить, обои переклеить. Поделился он этой своей заботой с адъютантом капитаном Хверапонтовым. Хверапонтов, наоборот, старый был служака, в традициях воспитанный. Он всяких генералов за свой век насмотрелся, привык мысли ихние на лету подхватывать. Достал он тут же блокнотик, очки железные на носу укрепил, черканул раз-другой карандашиком и докладывает:
– На это дело, товарищ генерал, потребуется ровно четыре человека. Разрешите, завтра я занаряжу сержанта Головко с тремя орлами – они вам за сутки квартирку обделают как яичко.
Генерал вспыхнул аж весь, услышав такие слова.
– Что вы, Иван Прохорович! – говорит. – Я с вами не преднамеренно поделился, а по-человечески. Зачем же вы так? Ни в коем случае не делайте этого! Я не позволю! Вам мои принципы должны быть известны.
А он правда принципы на этот счет имел и крепко за них держался. Он даже собственного шофера строго по расписанию использовал: на службу уехать – со службы возвратиться. А чтобы, как иные, на рыбалку с ним в воскресенье отправиться или откомандировать его в распоряжение генеральши – боже упаси. Этот шофер, между прочим, пока у него служил, кандидатский минимум успел сдать и два иностранных языка изучил.