– Люблю, как не любить, – глотнул слюну Дрыкин. – Особенно с капустой.
– Не понимаю я тебя, – сказал Лизунов. – Любишь сосиски – люби сумочки носить.
Дрыкин вздохнул и произвел рокировку.
…Вечером, по дороге к дому, Лизунов купил в одном киоске четыре коровьих ноги на холодец, а в другом – огромную, как колесо от полуторки, банку атлантической сельди.
Дрыкин опять воздержался – терпеливо ждал приятеля за углом.
– Странный ты человек, Константин Сергеевич, – говорил довольный Лизунов, кренясь набок под тяжестью набитой авоськи. – Вроде семейный, а голова о семье, как погляжу, не болит.
Дрыкин помалкивал.
…На третий день Лизунову чрезвычайно повезло: он наткнулся в одном овощном магазине сразу на алжирские апельсины, болгарские голубцы в банках и алтайский мед в деревянных бочоночках. Дрыкина он к прилавку больше уже не приглашал.
Дрыкин, однако, подошел на этот раз сам. Он нерешительно потоптался перед витриной, посопел и вдруг купил четыре стручка зеленого перца.
В субботу Дрыкины и Лизуновы решили отпраздновать новоселье. Посидеть в семейном кругу, познакомить супруг.
Собрались у Дрыкиных. На празднично накрытом столе, в окружении огурчиков, паштетов, сыра и ветчины помещался любовно нафаршированный зеленый перец.
– Кушайте, кушайте, пожалуйста! – потчевала гостей хозяйка. – Перчик вот попробуйте. Это Котик вчера достал.
– Константин Сергеевич! Да что вы говорите? – удивилась жена Лизунова, отщипывая вилкой кусочек рекомендуемого блюда. – Ах, какая прелесть! Мой бы ни за что не догадался.
Длинное лицо Арнольда Саввича вытянулось еще больше.
– Да как же, Манечка, – обиженно сказал он. – А я вчера…
– Сиди уж, господи! – оборвала супруга. – Конечно, не догадался бы!
– А в прошлом году, – сказала Дрыкина, ласково поглядывая на мужа, – под Седьмое ноября Котик, помню, принес баночку маслин. Под Седьмое ведь, Котик?
– Угу, – буркнул Дрыкин. – Под Новый год.
– Маслин! – простонала Лизунова, и нос ее побелел от зависти. – Как это, должно быть, приятно, когда муж такой заботливый!
После того как Дрыкина, сияя глазами, припомнила, что в позапрошлом году Котик приносил коробку рахат-лукума, а Лизунова бешено лягнула под столом супруга – дескать, смотри, вахлак, какие бывают настоящие мужчины! – Арнольд Саввич, вконец расстроившись, ушел на кухню курить.
Здесь его минут через десять и разыскал Дрыкин. Он не спеша размял папироску, пыхнул ею пару раз и, подняв на Лизунова глаза, многозначительно спросил:
– Ну, теперь понимаешь?
Лизунов подавленно кивнул.
– Ума не приложу, – сказал он, – как я этот чертов перец проглядел?!
Где ты, аист?
Итак, демографический взрыв, как выяснилось, нам больше не грозит.
И, стало быть, карточная система в двухтысячном году – тоже.
Как говорится, всем хватит хлеба с маслом. Можно не волноваться и не пороть горячку.
А то одно время крепко народ пугнули этими скороспелыми прогнозами. Пугнули в основном западные философы и социологи. Они вообще большие любители по всякому поводу караул кричать. То сушь великую напророчат, то глад, то мор.
Вот и с этим демографическим взрывом. Посеяли ведь панику, канальи! Вплоть до того, что отдельные узкомыслящие граждане начали сливочное масло скупать и в холодильники прятать. Как будто возможно в холодильниках сохранить масло до двухтысячного года.
Спасибо нашим ученым. Все же не зря они свой хлеб едят. Сумели-таки все трезво проанализировать, подсчитать и повернули в конце концов общественность лицом к насущным проблемам.
Обнаружилось, что в пылу этой дискуссии о перенаселении мы чуть было не проморгали реальной угрозы. Какой там, к лешему, демографический взрыв, когда у нас, оказывается, рождаемость падает и уже не хватает рабочих рук. В городах повсюду царит «айн киндер систем», в детских садиках – недоборы, а встретить на улице живого первоклассника стало так же трудно, как космонавта.
Короче, положение складывается незавидное и надо что-то делать.
То есть что делать, в общем-то ясно. Рожать надо. Рожать, рожать и рожать.
Но рожать почему-то воздерживаются.
Надо полагать, ученые теперь на полпути не остановятся, а со временем докопаются до причин такого отношения к важной задаче и выработают свои рекомендации. Но пока, как говорится, улита едет, нам хотелось бы тоже поделиться некоторыми наблюдениями. Разумеется, обобщающими цифрами в союзном или хотя бы областном масштабе мы не располагаем, но отдельные красноречивые факты нам известны.
Так, например, недавно одна знакомая нам молодая особа, некто Свекольникова Галина Степановна, отважилась заиметь ребенка. И поскольку беременная женщина – теперь большая редкость, наша дворовая общественность за Галочкой (у нас ее Галочкой зовут) следила с живейшим интересом, а разные истории, происходившие с ней на этой почве, передавались из уст в уста.
Ну, про истории несколько позже. А сначала надо отметить такую деталь: Галочка с нетерпением готовилась стать матерью и своей беременности, в отличие от многих других женщин, ничуть не стеснялась. Другие, знаете, стыдятся, лишний раз на люди норовят не показываться, прикрывают свои интересные изменения оренбургским пуховым платком и если когда говорят об этом, то не напрямки, а как бы вскользь и потупя глаза: дескать, да, ничего не поделаешь – в положении я. А Галочка гордо носила свой располневший стан и слово это – вроде бы как запретное – выговаривала легко и естественно.
И вот с ней происходили разные истории. Отчасти, может быть, по этой самой причине – то есть из-за желания легально и даже подчеркнуто ходить беременной.
Садится, допустим, Галина Степановна в трамвай. Впрочем, не допустим, а точно садится однажды. Трамвай не то чтобы переполненный – пространства еще достаточно. Но Галочка, чувствуя за собой право, входит все же с передней площадки. И при этом слегка задевает плечом некую юную особу в джинсиках и с распущенными волосами. В общем-то, почти что свою ровесницу.
Юная особа немедленно реагирует:
– Могла бы и в задние двери войти. Не пенсионерка!
Галочка независимо отвечает ей:
– Видите ли, девушка, я беременная, и мне положено.
– Фу! – брезгливо отскакивает юная особа. – Бессовестная! Как только язык поворачивается! Фу!
Она убегает в дальний конец трамвая и оттуда, не в силах успокоиться, долго еще бросает на Галочку негодующие взгляды и передергивает плечиками.
При этом пассажиры в трамвае осуждающе усмехаются не над юной особой, а, как ни странно, над Галочкой. Иные опускают глаза, пряча улыбку, а иные поджимают губы, переглядываются и покачивают головой: ну и ну, дескать – нашла чем похвастаться! И кому сообщает-то? Считай что ребенку. Вот они, нынешние…
И едет наша Галина Степановна дальше – вроде бы как слегка оплеванная.
Другой случай. Приходит она по своим делам в женскую консультацию. А надо сказать, консультацию Галочка, серьезно относясь к своему будущему материнству, аккуратно посещала и все рекомендации врачей старалась выполнять.
И вот она приходит в очередной раз.
В консультации сидит доктор Эсфирь Борисовна – строгая такая женщина, с красивыми усиками над верхней губой.
– Раздевайся, – не глядя говорит Эсфирь Борисовна. И затем начинает осмотр, в процессе которого и трогает, и мнет Галочку своими решительными жесткими руками.
Галочка в какой-то момент морщится и ойкает.
– Чего кривишься! – раздраженно прикрикивает на нее Эсфирь Борисовна. – Я вот тебе покривлюсь! Знала, как к мужу в постель прыгать, – вот и терпи. А то раскривилась тут.
Господи боже мой! Это же только с куриным воображением можно не понять, что тебя здесь почему-то, черт знает с какой стати, вроде бы ничем от гулящей не отличают. И вообще, делают большое одолжение, бесплатно обслуживая. А могли бы и за дверь выставить.
А что делать? Ребеночка-то хочется родить здоровенького. А Эсфирь Борисовна – доктор знающий. И значит, опять к ней надо будет идти.
А однажды Галине Степановне пива захотелось. Ну, сами понимаете, у женщин в таком положении возникают иногда неожиданные желания. Ей, в частности, захотелось пива. Терпела она, терпела, опасаясь, что это может повредить ребеночку, а потом думает: «Ну от одного-двух стаканчиков, поди, ничего уж такого страшного не случится? Пойду куплю».
Взяла бидон пластмассовый на полтора литра и отправилась в расположенный напротив пивной киоск. Возле киоска, конечно, очередь стоит в четыре загиба. С канистрами стоят, с ведрами, с двадцатилитровыми бутылями из-под тормозной жидкости.
Галина Степановна, видя такое дело, подходит сбоку и говорит: разрешите, мол, товарищи мужчины, взять пива без очереди. А то я беременная и мне стоять трудно.
Тут в очереди наступает веселое и недружелюбное оживление.
– Хо-хо! Беременная!.. А с чего это ты? Ветром надуло?
– Давай-давай – в общем порядке!
– У нас здесь все беременные!
– Вон, гляди, дядя стоит – наверняка тройню ожидает!
А там правда неподалеку стоит один такой жуткий боров, чуть разве потоньше пивного киоска. Такой фантастический толстяк, что от полноты уже говорить не может. Только сипит. Но сипит, сволочь, членораздельно. И не что попало, а высипливает теорию:
– Пущай у хвост становится… У хвост… В нас теперь равноправие. Это когда женщина вгнетена была, мы их уперед пропускалы и ручки целовалы… А теперь в нас матрыархат… Теперь мужик вгнетен… Так що должны оны нам ручки целовать…
Ну и, конечно, отправляется Галина Степановна в хвост. И стоит в этой перегарной очереди, подавляя тошноту и жажду.
Но это мы все приводили мелкие житейские случаи, досадные уколы действительности, на которые Галина Степановна, имея пока что здоровые нервы, старалась не очень обращать внимание. А была с ней история далеко не мимолетная. Это когда она переходила на другую работу. Дело в том, что Галина Степановна, выйдя замуж и вскорости забеременев, решила устроиться работать куда-нибудь поближе к новому месту жительства. А то ей раньше приходилось ездить на электричке и двух автобусах. Далековато все-таки.