Клубный художник Слава Голубев был на месте. Но он уже выполоскал кисти, отскреб от остатков краски баночку и промыл ее с песочком. Баночка потребовалась им с баянистом ввиду отсутствия стакана. У баяниста в футляре оказались две бутылки «Розового крепкого», и баянист со Славой, как раньше всех отстрелявшиеся по своей части, загодя отпраздновали победу.
– Пусть хоть зубами, а новую надпись выгрызает! – сказал Лапин.
Художника кинули в дежурный «газик» и на предельной скорости повезли за краской.
Зрители, облепившие берега реки, заслоняясь ладошками от послеобеденного солнышка, пытались рассмотреть, чем вызвана заминка.
Бульдозеристы не убирали рук с рычагов, готовые по первому знаку ринуться ровнять и утрамбовывать перемычку.
Вода между тем точила камень. Точила, точила, а потом поднатужилась и – как опытный хирург выхватывает зуб пациенту – единым духом вырвала из перемычки два бетонных куба. Минута – и тугой, вздувшийся поток толщиной с железнодорожную бензоцистерну ринулся в образовавшуюся брешь.
Ядреная вздохнула, шевельнула литыми плечами и принялась жрать перемычку.
Вот тогда-то побледневший товарищ Лапин и принял единственно верное решение.
Четыре водителя вскочили на подножки своих КамАЗов.
Обреченные на заклание самосвалы, мелко дрожа, двинулись к стремительно ширящемуся прорану. За ними полз бульдозер Пашки Савельева, ведомый добровольцем.
Самого Пашку держали за руки двое самбистов из штаба комсомольской дружины, так как он порывался кинуться в речку следом за своим железным конем.
Через пять минут все было кончено. Самосвалы заклинили страшную пасть Ядреной. Сверху на них, беспомощно взбрыкнув гусеницами, свалился Пашкин бульдозер.
Ядреная отхаркнула мазутный бурун, протяжно всхлипнула и покорилась…
Куда девался камень с исторической надписью, до сих пор неизвестно.
Высказываются, в общем-то, разные соображения на этот счет. В частности, кое-кто говорит, что, возможно, камень бултыхнули досрочно, где-нибудь в разгаре штурма – как рядовой. И тогда, мол, принципиально все в порядке – Ядреная все слова, адресованные ей, получила.
Впрочем, все в порядке так и так. Ведь у самосвалов-то на бортах тоже было написано: «Покорись, Ядреная!» И значит, можно считать, никакого прокола не случилось.
Но, как вначале говорилось, нашлись все-таки злопыхатели. В частности, таковым оказался Генка Калялин – электрик с растворо-бетонного узла. Генка открыто заявляет, что за подобные дела кое-кому надо бы хвоста накрутить, кое-кому дать по шапке, а инженера Лапина вообще судить следовало. Что он, козел, говорит Генка, не мог обыкновенной глыбой ручеек прихлопнуть?
С Калялиным никто не соглашается. Как это так: в Ядреную – да обыкновенный камень?! Анатолий Чизимчик здороваться с ним перестал.
А один ответственный товарищ, приезжавший на стройку из центра и случайно познакомившийся с Генкиными умонастроениями, даже сделал внушение нашему комсомольскому секретарю.
– Плохо еще, – сказал он, – у вас здесь ведется работа с молодежью. Что же это, в самом деле, получается?.. ГЭС построили! А человека не перевоспитали…
Трудная жизнь
– Почему вы всегда такой угрюмый? – спросил меня мой новый приятель Выпов. – Неужели жизнь совсем не радует вас? На дворе весна, все цветет, последние международные события такие обнадеживающие, люди улыбаются друг другу. И только вы продолжаете хмуриться и демонстрировать свое недовольство.
«Мы с ним знакомы недавно, – подумал я. – Попробую объяснить ему все как есть. Чем черт не шутит – может, хоть этот поверит».
И я сказал вслух:
– Посмотрите на меня внимательно, дорогой. Видите вы эти глубоко посаженные глаза? Я их не выбирал. Они достались мне в наследство от родителя. Теперь обратите внимание на лоб с тяжелыми надбровными дугами, буграми и впадинами. Он тоже сделан не по заказу Мой нос висит унылой картошкой, а губы скептически перекошены. Поверьте, я не тренирую такое выражение перед зеркалом. Все это дано мне природой, так сказать, ее каприз и произвол. А теперь судите – легко ли с моим лицом сохранять приветливый вид. Хотя в душе я большой жизнелюб. И даже весельчак. Я уважаю хорошую шутку, сам не прочь отпустить острое словцо, умею порадоваться жизни и тепло отношусь к друзьям.
Выпов дослушал меня и неодобрительно сказал:
– И все-таки вы могли бы держаться повеселее. Если у вас неприятности, то окружающие здесь ни при чем.
Я тяжело вздохнул и пошел прочь.
Но когда не повезет, так уж не повезет. Через два квартала мне повстречался Зейц.
С Зейцем мы старые друзья, знаем друг друга много лет. И поэтому я старательно задвигал всеми надстройками своей физиономии, пытаясь придать ей безмятежное выражение. Однако провести Зейца было не так легко.
– Что случилось, старина? – привычно тревожась, спросил он.
– Как обычно – ничего, – ответил я.
– Ой, не крути! – погрозил пальцем Зейц. – По глазам вижу. Давай выкладывай. На работе копают? Дома пилят?
– Да честное слово! – сказал я. – Нечего выкладывать! Кругом одни успехи! И вообще, жизнь бьет ключом!
– Понимаю, – сочувственно кивнул Зейц, – и все по голове.
Он с озабоченным видом пошарил в кармане и вытащил горстку серебра:
– Давай завернем под «Березку». Правда, для моей печени вредно, но ради тебя…
– Спасибо, Зейц! – растрогался я. – Ты настоящий друг. Только мне это самое не требуется.
– Тогда закури. – Он протянул сигареты. – Тоже помогает.
– Бог с тобой! – сказал я. – В рот не беру. Как будто не знаешь.
– Ну так пропадай же! – вспылил Зейц. – С тобой как с человеком, а ты!
«Ох-хо! – вздохнул я, сворачивая в безлюдную аллейку. – Разве пластическую операцию сделать? Заказать вечную улыбку? Человек, который смеется!»
Я поднял глаза и увидел, что навстречу мне идет Ирина Николаевна.
«Господи, пронеси!» – помолился я и прыгнул в сторону, через табличку «По газонам не ходить!».
Но Ирина Николаевна уже заметила меня.
– Здравствуйте, – пропела она. – А вы, как всегда, спешите?!
– Как всегда… вам навстречу, – сказал я и, жизнерадостно оскалясь, шагнул обратно.
– Почему вы сегодня грустный? – спросила Ирина Николаевна.
Вот тебе раз! Уж, кажется, так старался!
– Грустный? – переспросил я. – Ну что вы! Такой же, как вчера!
– Увы! – вздохнула Ирина Николаевна. – И как позавчера. За что вы меня ненавидите? Всегда смотрите зверем.
Она взяла меня под руку и долго уговаривала быть добрее к людям, мягче и снисходительнее. Проводила до самой трамвайной остановки. Я пообещал стать добрее и долго махал ей с подножки.
– Товарищ, – тронул меня за плечо стоящий позади гражданин. – Передайте на билет.
Я обернулся.
– Что ты, что ты! – испуганно забормотал гражданин и отпрянул в угол.
– Ничего, – сказал я, источая максимум добродушия. – С удовольствием. Давайте ваш трешник.
Пассажир сжал деньги в побелевшем кулаке и замотал головой.
…Наконец я добрался до фотографии, конечного пункта своего маршрута.
Фотограф залез с головой под черный платок и ровным голосом скомандовал:
– Улыбнитесь!
– Не буду! – сказал я.
Он вылез наружу и ошарашенно уставился на меня. Видимо, это был первый бунт в его практике.
И тут я отоспался за все.
– Послушайте, фотокарточка мне нужна на документ, так?
– Ну, – сказал фотограф.
– Значит, я должен выглядеть на ней похожим. Так?
– Ну-у, – замялся он.
– Нет, вы скажите, – наседал я, – должен выглядеть похожим?
– В общем-то, конечно… – почесал в затылке фотограф.
– Должен или не должен?
– Должен, – сдался он.
– Отлично! А если улыбаться, как вы советуете, – я показал, как стану улыбаться, – буду я похожим?
Фотограф оценил улыбку и твердо сказал:
– Нет.
– Ага! – сказал я, не пряча торжества. – Снимайте!
И все время, пока он фотографировал меня и оформлял документы, я сидел наконец-то с естественным выражением лица.
– Пожалуйста! – Фотограф протянул мне квитанцию.
– Спасибо, – сказал я, неохотно надевая шляпу. – Знаете что… Можно я буду приходить к вам каждый день?..
Отдельно взятый кирпич
Злободневная тема
Я написал фельетон о хамстве.
– Тема злободневная, – сказал редактор и велел дать его на второй полосе с карикатурой.
Вечером я встретил на улице своего старого приятеля Мишу Побойника.
– А-а! – закричал он. – Привет сатирику! Читал, читал! Молодец! Как это у тебя там? «Свой насморк дороже чужого инфаркта»? Ха-ха! Здорово! Между прочим, могу продать темку.
И Миша Побойник рассказал мне в самом деле обидную историю, как его отправили в милицию за то, что он написал благодарность в книгу жалоб.
– Не разобрались, сволочи! – сказал Миша. – Ты черкни себе, может, пригодится.
Я достал блокнот и черкнул. Действительно, подумал я, стоит только начать, и темы посыплются. Жизнь многогранна.
На следующий день я пошел в гости к другому своему приятелю – Жоре Виноградову. Я очень люблю ходить к Жоре. Его мама по средам печет удивительно вкусные торты: «наполеоны», безе, кофейные, ореховые, бисквитные.
– Я считаю, что ты абсолютно прав, старик, – сказал Жора, горячо пожимая мне руку. – Именно так и надо: остро, принципиально, беспощадно. Каленым железом!
– Между прочим, – вспомнил он после первого стакана чаю, – есть для тебя материальчик. Понимаешь, захожу я вчера в ресторан и вижу: стоит этакий держиморда, махровый гоголевский тип… Нет, ты записывай, записывай, – сказал Жора, заметив, что я потянулся за черемуховым тортом. – Тебе как сатирику будет полезно.
Я достал блокнот и начал записывать. Вечер прошел очень плодотворно. Я исписал блокнот и две школьных тетради в косую линейку. Материала у меня теперь было не меньше чем на четыре фельетона и две подвальных статьи.