До самого Восьмого марта меня не трогали, но потом, на планерке, кому-то пришла в голову свежая идейка: хорошо бы заполучить в женский номер юмористический рассказ. Разумеется, увязанный с восьмомартовской тематикой. Весенний, искрометный.
– Обратимся к писателям. – сказал редактор. – Есть у нас юмористы?
– Есть, а как же, – сказал я и отправился звонить Гущину и Пожижееву.
После того как я слепил юмореску в женский номер, дело пошло легче. Перед очередным праздником я звонил Гущину, выражал ему соболезнование по поводу непроходящего гриппа, потом уныло прослушивал издевательства Пожижеева и садился писать рассказ.
…В первый мой сборник вошло четыре новогодних рассказа, четыре восьмомартовских, четыре первомайских. Имелись также рассказы, написанные по случаю дней физкультурника, шахтера, геолога, строителя и рыбака. Но таких было меньше, поскольку юмор к ведомственным праздникам в редакции требовался реже.
Теперь я член Союза писателей. В газете давно не работаю, живу, как говорится, на доходы от своего творчества.
Перед каждым праздником мне звонит из редакции один скромный молодой человек. Молодой человек просит рассказ. Юмористический.
За рассказ заплатят десять рублей. Я это знаю точно. Десять рублей мне очень нужны. Но какая-то сатанинская гордость хватает меня за горло, и мне хочется спросить уничтожающим голосом: «А по будним дням, дорогой, вы не смеетесь?» Но поскольку я понимаю, что молодой человек здесь ни при чем, и к тому же мы с ним знакомы лично (раза два встречались), я сдерживаю себя и говорю задушевно:
– Ах, старик, и рад бы, честное слово. Но не могу. Мигрень… Такая, веришь ли, мигрень – хоть на стенку лезь.
Рассказы в газете все-таки появляются. Подписывается под ними тот самый молодой человек.
Он не дурак, и – помяните мое слово – еще издаст книжку. А со временем выйдет и в писатели.
Только вот где он после этого будет печататься по будням?
Несколько теплых слов
Я принес рукопись своей книжки в издательство. Прошло каких-нибудь полгода, и мне позвонил редактор:
– Прочитал ваши рассказы. Знаете, довольно занятно. Я бы сказал, даже остроумно. Есть у вас этакая божья искра. Думаю, кашу мы сварим.
Прошло еще полгода. К этому времени мы с редактором уже были приятелями. Ходили друг к другу в гости по субботам, ездили за грибами и на рыбалку. Сварили две ухи, четыре каши и один суп из консервов «Лосось».
– Вот что, старина, – позвонил как-то редактор, – надо сочинить небольшую аннотацию на будущую книжку. Для книготорга, управления, туда-сюда. Только срочно. Чтоб завтра – на стол.
– Как? Писать? Самому? На себя? – удивился я.
– Не будь ребенком! – нетерпеливо сказал редактор. – Может, ты считаешь, что другим их сочиняет Пушкин? Сядешь и напишешь. Несколько теплых слов. И помни о книготорге! Товар надо подать лицом.
И он повесил трубку.
Я достал стопку чистой бумаги, заправил чернилами авторучку, переменил ленту в пишущей машинке, заточил четыре карандаша.
«В этой маленькой книжке…» – написал я и задумался. Хм, маленькой! Маленькой… Тоненькой. Серенькой. Плюгавенькой… Я зачеркнул «маленькой» и вписал «небольшой». Ну вот так: не большая, но и не маленькая.
«В этой небольшой книжке собраны веселые…» – Стоп! – сказал я себе. – Не хватало еще написать «уморительно веселые» или «чрезвычайно остроумные». Не слишком ли ты расхвастался, дружок? Я зачеркнул слово «веселые» и написал: «Довольно нескучные рассказы».
Короче говоря, следующим утром я нес в издательство аннотацию, из которой явствовало, что в книжке средних размеров собраны некоторые рассказы, в рассказах действуют отдельные герои, попадающие в кое-какие ситуации.
Одно место в аннотации заставляло меня краснеть. То, где было сказано про ситуации, что они «подмечены автором». Я зашел в аллейку и вычеркнул слово «автором».
Пусть будет просто «подмеченные ситуации».
– Ну вот и чудненько! – бодрым голосом сказал друг-редактор. – Вот и прекрасно, старина.
Но распрощался он со мной почему-то холодно. По плечам, как обычно, не хлопал и жене кланяться не наказывал.
Через день редактор не поздоровался со мной на улице. Прошел рядом – даже бровью не повел.
Через два дня я случайно подслушал, как он говорил обо мне знакомому:
– Скучный человек. Унылый и примитивный. Нет божьей искры. Не сваришь кашу.
В ту же ночь я подкрался к издательству с разводным ключом за пазухой.
Я оглушил сторожа, связал его по рукам и ногам колючей проволокой и по водосточной трубе проник в кабинет редактора.
Аннотация лежала на столе. Я разорвал ее на узкие полоски, сжег их одну за другой и проглотил пепел.
Потом выдрал лист из блокнота и торопливо написал: «В этой замечательной и своеобразной книге собраны по-настоящему талантливые, подлинно остроумные, надолго запоминающиеся произведения…»
Завтра мы с редактором поедем на рыбалку. И, может быть, сварим кашу.
По новому методу
– Так что вас интересует? – весело спросил прораб.
Я развернул блокнот.
– Расскажите о новом методе работы. Мне в управлении рекомендовали именно ваш участок как показательный.
– Ну, может, не такой уж показательный, – сделавшись строже, сказал прораб, – а в общем, правильно рекомендовали. Мы это дело одними из первых начали, уже четыре месяца как перешли. Да… С чего же начать? Вы, собственно, с новым графиком, в принципе, знакомы?
– Очень приблизительно, – соврал я. – Но вы мне рассказывайте так, будто я совсем ничего не понимаю. На картошке, как говорится.
– На картошке, значит? – переспросил прораб, озабоченно сдвигая на глаза кепку. – Боюсь, на картошке далеко не уедешь. Тут такое пюре – ахнешь! Кибернетика.
Он вытащил из стола сложенную вчетверо бумагу, развернул и, сделав губы трубочкой, прежде сам углубился в ее изучение.
В этот момент скрипнула дверь и в прорабскую вошел человек, одетый в брезентовую робу.
– Тебе чего, Кокин? – спросил прораб, глянув на него исподлобья.
– Кувалду, – мрачно ответил человек.
– Иди, Кокин, работай, – посоветовал ему прораб, больше не поднимая глаз. – Не бузи. Какую тебе еще кувалду?
– Какую-какую, – обиженно сказал Кокин. – Обыкновенную, какую… Что мне – задницей клинья забивать?
– А ну-ка, не груби здесь! – одернул его прораб. – Постеснялся бы при постороннем человеке. Спроси у бригадира – он тебе даст.
– Бригадир бюллетенит, я за него, – сообщил Кокин.
– Ну так спроси у кого другого! – рассердился прораб. – Не видишь – я занят!
Человек потоптался, похлопал негнувшимися рукавицами и вышел.
– Так. – Прораб разгладил ладонью бумагу. – Между прочим, любопытная история у этой штуки, не знаю, слышали – нет. Оказывается, наше изобретение. Какой-то математик, забыл фамилию, этот график сосчитал. Еще до войны. А применили первыми американцы…
– Наши, выходит, прошляпили? – спросил я.
– Ну да, – кивнул прораб. – Недооценили. Зато теперь повсеместно внедряем и уже имеем наглядные результаты. Тут главное в чем…
Дверь опять скрипнула, и в прорабскую просунулся давешний человек.
– Нет нигде, – заявил он.
– Кого нет? – встрепенулся прораб.
– Кого-кого… Кувалды.
– Здравствуйте! – раскланялся прораб. – Сейчас все брошу – побегу вам кувалду искать! Может, еще товарища корреспондента пригласим? Как, товарищ корреспондент, поможете нашим ударникам?
Я вежливо улыбнулся.
– Главное в чем, – продолжал прораб. – Главное, тут все как на ладони. Какое где узкое место возникает – заранее видно. Скажем, в конце первого квартала – глядим. Ага! Вот оно! Во втором квартале угрожает опасность заторможения сантехнических работ. Стоп! Принимаем меры.
– Насчет кувалды я, – подал голос от дверей Кокин. – Как же будет? Или никак не будет?
– Тьфу! – несдержанно сказал прораб. – Ну сколько можно говорить!..
– Мне-то что, – буркнул Кокин, постучал рукавицами и ушел.
…Часа через полтора, досконально разобрав прогрессивный график, мы с прорабом вышли на улицу. Возле недавно отрытого котлована сидели на железобетонных блоках рабочие.
– Курим, значит, – ехидно заметил прораб.
– Курим, а что ж, – сказал Кокин.
– Двенадцатый час, а мы, значит, все курим! – наступательно повторил прораб.
– Кувалды-то нет, – ответил кто-то.
– Куда же вы ее засунули? – заволновался прораб, позабыв обо мне.
– Под доски вроде.
– Под какие доски?
– Под тридцатипятку, – сказал белобрысый парень.
– Ты, что ли, совал, Генка?
– Не, – мотнул головой Генка. – Иван Иванович.
– Вот работнички, ёшь твою клёшь! – тонко закричал оскорбленный Иван Иванович. – Теперь, выходит, Иван Иванович им виноват! Я вот те суну промеж глаз, чтоб лучше видел!..
– До свидания, – тихо сказал я прорабу.
Я торопился. Мне надо было успеть сдать в номер репортаж о работе по новому прогрессивному методу.
Отдельно взятый кирпич
На высоте третьего этажа поддон коснулся балконной плиты и закачался. Один кирпич сорвался и, плавно кувыркаясь, полетел вниз.
Кирпич упал на голову корреспондента вечерней газеты Славы Зубрика.
Со стороны это выглядело очень обидно, так как впереди Зубрика шли бригадир, инженер по технике безопасности и командир подразделения комсомольских «прожектористов», а позади его шагали начальник участка, директор кирпичного завода № 1–2 и старший техник отдела капитального строительства горисполкома. Но злополучный кирпич почему-то выбрал голову именно Славы Зубрика.
Травмированный корреспондент повел себя странно. Он плюхнулся животом на осколки кирпича и глухо проговорил:
– Не подходи!
Все присутствующие и, так сказать, свидетели, понятное дело, опешили. А Зубрик, несмотря на то что голова у него была частично повреждена, аккуратно собрал осколки кирпича в носовой платок и только после этого разрешил отвести себя в медпункт и перевязать.