В дальнейшем, когда Зубрику заматывали голову, он держал себя не менее интригующе. Все время загадочно улыбался и два раза даже произнес как бы для себя: «Великолепно!»
Окружающие обменивались тревожными взглядами, крепко подозревая, что, помимо внешней, довольно незначительной травмы, у бедного Зубрика, видимо, произошел основательный внутренний сдвиг.
Только один человек ни с кем не переглядывался, а лишь с течением времени все больше бледнел. Этим человеком был директор кирпичного завода товарищ Гусев.
Когда народ из медпункта порассосался – кто за служебной машиной для корреспондента, кто еще куда, – Гусев отозвал Зубрика в сторону и, взволнованно прижимая к животу большой желтый портфель, спросил:
– Что же теперь будет, товарищ Зубрик?
– Фельетон будет, товарищ директор! – безжалостно ответил Слава.
На другой день Слава Зубрик положил на стол заведующего отделом Драгунского фельетон и возбужденно сказал:
– Ну, спекся товарищ Гусев! Ох и поводил же он меня за нос: и ГОСТы, и результаты испытаний на сжатие, и я не я – хата не моя! Ну, теперь не открутится. Мне только яркого факта не хватало.
– Да-а-а! – сказал Драгунский, прочитав фельетон. – Эт-то случай! Раз в сто лет!.. А я думал, у тебя семейное. – Он кивнул на забинтованную Славину голову. – Неужели вдребезги?
– В пыль! – радостно подтвердил Слава и брякнул о стол захваченными в качестве вещественного доказательства осколками. – С третьего этажа, представляете?! А голова хоть бы хны! Я даже сознание не потерял. Вот вам качество продукции!
– Сдаем! – решительно сказал Драгунский. – В субботний номер. Только вот это место я вырублю – всех тех, кто рядом шел. А то получается вроде намека: дескать, жаль, что кому-нибудь из них не досталось – они больше заслуживают. Нехорошо. Бесчеловечно как-то… Ну, потом вот тут абзац и здесь еще…
– Здесь-то зачем?! – взволнованно привстал Зубрик.
– Слушай, – поморщился Драгунский. – Льва Толстого сокращали. Ты что, Лев Толстой? Нет? Ну и успокойся.
На третий день заведующего отделом Драгунского вызвал ответственный секретарь Сверекулов.
– Подведет нас этот твой Зяблик под турецкий монастырь! – сказал он.
– Зубрик, – машинально поправил насторожившийся Драгунский.
– А-а! – махнул рукой Сверекулов. – Передовое предприятие города, понимаешь, четыре миллиона штук кирпича выпускает… Он что – все четыре миллиона себе на голову перекидал?
– Зачем перекидал, – сказал Драгунский. – Он сам ему свалился… один.
– Триста строчек из-за одного кирпича! – замотал головой Сверекулов.
– Ну почему же из-за одного, – солидно приподнял брови Драгунский. – Просто этот кирпич взят им как наиболее яркий факт…
– Все равно, – сказал Сверекулов. – Недостаточно веское основание… Для таких обобщений… Так что я обобщения похерил. А то получается, что за кирпичами дома не видим.
На четвертый день Славу Зубрика вызвал главный редактор.
– Садитесь, – сказал редактор и посмотрел на Славу гипнотизирующим взглядом. – Скажите, Зубрик, этот факт с падением кирпича на голову действительно имел место или введен вами как художественный домысел?
Слава торопливо задергал концы платка, в котором все еще хранил улики.
– Хорошо, – остановил его редактор. – Я вам верю. Допустим, действительно имел. И тем не менее… Не стоит так навязчиво подчеркивать, что кирпич упал на голову именно вам. Понимаете ли, возникает какой-то нездоровый запашок. Как будто журналист из чувства личной мести расправляется с ответственными работниками. Так что с вашего, надеюсь, согласия, я эти места поправлю. – Редактор вооружился красным карандашом. – Напишем так: проходящему возле стройки гражданину Н. упал на голову кирпич… Главное – факт сохраняется. И вывод о качестве отдельных кирпичей – тоже.
Слава Зубрик молча поднялся и пошел вон из кабинета, прижимая к тощему бедру узелок с вещественными доказательствами.
Через полмесяца в газете была опубликована юмореска о том, как некоему гражданину Н., проходящему вдоль одной из строек, свалился па голову недоброкачественный кирпич, в результате чего гражданин Н. пострадал очень незначительно, кирпич же, наоборот, рассыпался вдребезги.
Еще через полмесяца дом, достроенный из кирпичей товарища Гусева, дал трещину. От карниза до фундамента.
…Бывает и такое
Виктор Бреев, инженер-конструктор института Гипроспецбур, посадил собственную картошку.
Урожай он собрал изрядный – пятнадцать кулей. И среди прочих клубней выкопал чудо природы, уникальную картофелину – в виде фиги. Или – кукиша, по-другому говоря. Такая смачная фига и настолько похожая на правдашнюю – даже ноготь на большом «пальце» обозначался. Виктор сбегал к соседу – у того весы имелись, – взвесили ее: картофелина потянула на два с половиной кило.
Ничего себе фига! Такую в кармане не упрячешь.
Виктор и не стал ее прятать. Отмыл от земли, завернул в газетку и утром принес в институт – показать сослуживцам.
Посмотреть на диковинную картофелину сбежалось пол-института. Смеялись, охали, за головы хватались от изумления. Некоторые поздравляли Бреева, трясли ему руку, словно он скелет мамонта откопал.
Один старик Кукушкин из сметного отдела никакого восторга не выразил. Он прицелился в картофелину взглядом, озабоченно почесал себя за ухом и сказал:
– Чистить ее трудно будет.
– Как чистить?.. Зачем чистить? – растерялись присутствующие.
Особенно возмутились девицы, молодые специалистки. Они прямо зафыркали, плечиками запередергивали: фи, дескать, какая примитивщина!
– Можно, конечно, целиком сварить, нечищеную, – подумал вслух Кукушкин. – Только здорова она больно: пока до середины проварится, сверху все бахромой пойдет, рассыплется. Получится болтанка, какую свиньям варят.
– Да зачем же варить-то ее? – спросили Кукушкина.
– А что ж с ней делать? – удивился Кукушкин. – Картошка – она и есть картошка. Мы вон, в сорок третьем году дело было, тоже раз выворотили дуру – вылитый Черчилль. Уинстон. Даже сигара во рту недокуренная.
– Ну? И что? – придвинулись слушатели.
– Что-что… Сварили и съели… за открытие Второго фронта.
Слушатели разочарованно вздохнули, а в задних рядах кто-то даже сказал: «Тьфу!»
Молодые специалистки оттеснили Кукушкина от Виктора, стали горячо убеждать Бреева ни в коем случае не варить картошку, а отнести в редакцию газеты: пусть ее там сфотографируют для всеобщего обозрения. Там любят подобные необычные штуки. Недавно вот под рубрикой «И такое бывает» поместили фотографию морковки, похожей на человеческую ладонь. «Представляете! – трещали они наперебой. – Надпись сделают: вот какая удивительная картофелина выросла на огороде инженера Бреева В.И…. Она сколько весит? Два с половиной!.. Фантастика! Это же все обалдеют!»
Виктор и сам подумывал о газете. Морковную «ладонь» он тоже видел и полагал, что его «фига» даст этой «ладони» сто очков вперед.
Он так и сделал. Только сначала позвонил знакомому журналисту, корреспонденту одной центральной газеты, посоветовался. Журналист без энтузиазма сказал: «Попробуй, отнеси».
Бреев вялый тон его понял по-своему. Они хотя и старыми приятелями были, но частенько ссорились. И все по одному поводу. Виктор обвинял газетчиков в том, что они врут частенько по вопросам производственным и экономическим. Приятель отругивался: «Как работаете, так и пишем». А раз они серьезно поцапались. И приятель злым, вызывающим голосом рассказал одну историю. Про то, как его однажды, молодого еще газетчика, посылали делать репортаж из строительного треста, раньше всех принявшего на хозактиве предмайские обязательства. Он приехал, прочитал обязательства и попросил познакомить его с инициаторами – с той бригадой, которая первой, так сказать, флаг подняла. Отвезли его в бригаду некоего Иванова, да маленько сплоховали. Сопровождающий из треста, грузный дядя, позже его из «газика» выкарабкался. А он выскочил – и прямиком к бригадиру: дескать, поздравляю и – расскажите подробности. А бригадир на него матом: какие, к прабабушке, предмайские, когда мы еще и с предновогодними не распурхались! Потом – и сопровождающего матом: «Где обещанное уголковое железо?!»
– Вот такие, как ты, – говорил журналист, навалившись грудью на стол и держа вилку наперевес, – такие вот чистенькие, и тянут руку за «липу». А пресса потом виновата.
Бреев вывернулся.
– Вот ты бы и написал про нас таких! – сказал задиристо. – И врезал бы. А ведь ты небось повозмущался – да и воспел обязательства?
– Опять я! – расстроился приятель. – Может, и бурить за вас прикажешь? Авторучкой?
Ну, понятно, навеки они не расплевались, и потому Бреева холодный тон приятеля не отпугнул: мало ли какое настроение может быть у человека.
– Слушай, а кому там отдать ее? – спросил он.
– Кому отдать? – журналист подумал. – Да, наверное, в отдел информации. Там блондин такой сидит… ушастый, я его фамилию забыл.
Ушастый блондин оказался не совсем блондином, а серым, морщинистым человеком с длинным унылым носом. Он тоскливо посмотрел на бреевскую «фигу», вздохнул и молча выдвинул один из ящиков стола. Каких только картофелин там не было!.. Был слон; была собака с одним ухом, смахивающая породой на перекормленного пинчера; жираф без задних конечностей; шестипалая нога; была даже картошка, похожая на голову гнома, курящего трубку (Бреев вспомнил кукушкинского «Черчилля»).
– Урожай нынче большой, – безрадостно сказал блондин.
Бpeeв несколько сник.
– Так, может… в порядке конкурса? – спросил он, держа свою великанскую «фигу» двумя руками, как малого ребенка.
– Думаете, ваша победит? – усомнился блондин и покачал носом. – Еще неизвестно, кому она фигу показывает.
– То есть… что значит – кому? – испугался Бреев. – Никому. Просто игра природы.
– Интересная получается игра, – зловеще, как показалось Виктору, сказал ушастый.
Вдруг в комнату влетел еще один человек, значительно моложе блондина, но чрезвычайно полный, похожий на