Только теперь мы с матерью отбивали Героя от Полкана.
После этой конфузии Герой заболел. Дух его окончательно надломился. Целыми днями лежал он возле конуры и единственным своим глазом тоскливо смотрел на то, как рушится вокруг мир.
Обнаглевший поросенок чамкал из его миски. Куры ходили чуть ли не по спине. Хлопала калитка, пропуская званого и незваного.
Герой ко всему оставался равнодушным. Он больше не был стражем, хозяином. Он был старой собакой, побитой возле своего порога. Он умирал.
Я мог бы закончить рассказ идиллически, нарисовать сцену, как странный наш, но верный пес мирно скончался на своей соломенной подстилке и был предан земле в дальнем конце огорода. Но не стану врать, хотя опасаюсь, что правда может травмировать нынешних чувствительных читателей.
Нет, не так складывались отношения в простых мужицких семьях между хозяином и животиной. Отец не мог оставить на дожительство ставшую бесполезной собаку. Тем более что уже ковылял по двору мохнатый рыжий щенок, совал любопытный нос во все закоулки.
Отец поступил по-крестьянски милосердно и рачительно. Однажды он взял крепкую бечевочку и увел Героя в сарай…
Из шкуры Героя отец сшил себе мохнашки. Отец тоже начал стареть: левая рука его, искалеченная на фронте, в холода шибко мерзла и потом мозжила по ночам…
Сизая кукушка на железном заборе
Женитьба Телятникова
Телятников был приглашен на встречу Нового года. И одновременно на день рождения. Но самое главное – на смотрины. Смотреть должны были его – родители невесты. Как бы невесты. Впрочем, не как бы – невесты, чего уж там. Но об этом позже.
Три дороги, как перед витязем на распутье, лежали перед Телятниковым: поступить в аспирантуру, уехать на БАМ или жениться. Однако, чтобы поступить в аспирантуру, надо было готовиться, а Телятников за пять институтских лет приустал от школярства. Уехать на БАМ или другую престижную стройку из постылого конструкторского отдела, где он, как молодой специалист, занимался пока работой до обидного примитивной – привязывал типовые проекты, мешало то обстоятельство, что попал Телятников в эту шарагу по распределению и, следовательно, обязан был отработать три положенных года.
А вот жениться Телятников мог хоть завтра.
Как-то незаметно, что называется явочным порядком, он оказался женихом. В этот проектный институт распределили двоих с курса – его и Майю Варнелло, из параллельной группы. Только Телятников приехал из родного города в чужой и, соответственно, из маминой однокомнатной квартирки – в общежитие для молодых специалистов. Майя же, наоборот, из чужого города в свой, из общежития – в коттедж, елки-палки! Телятников и не подозревал, что кто-то у нас может так жить, думал – это только там бывает, на Западе. Но родители Майи оказались крупными учеными: папа – член-корреспондент, химик; мама – доктор исторических наук. И был у них коттедж – в Академгородке, в знаменитой, в стихах воспетой, Золотой долине. Не целый коттедж, правда, половинка, но какая половинка! Телятников был там однажды, в тот день, когда они с Майей приехали из альма-матер. Майю никто не встретил – родители оказались в заграничной командировке, и Телятников сопроводил ее до этого самого отчего дома.
Он там, в общем-то, лишь на пороге потолокся. Успел рассмотреть просторную прихожую, – побольше, однако, всей маминой квартиры, – несколько дверей, ведущих в комнаты, витую лестницу – на второй этаж. Лестница эта его особенно потрясла.
– Ну, старуха! – сказал он ошарашенно. – Ну и ну! Здесь же сцены можно снимать из комедий Островского. – И запоздало догадался: – Постой! Этот Варнелло, ну, по которому мы учились, отец твой, что ли?.. Надо же! Я думал, он помер давно.
Майя, между прочим, предложила ему тогда остаться на время, пожить до разрешения вопроса с общежитием – места достаточно. Но Телятников, словно туземец, заробевший от этого великолепия, отказался. «У меня здесь тетка где-то, – соврал, – троюродная. Перекантуюсь у нее». А жил потом, как Остап Бендер, у дворника, с которым случайно познакомился. Собственно, он и не жил – чемоданчик кинул да три раза переночевал. За три бутылки портвейна, само собой.
Так вот, Майя Варнелло взяла и влюбилась в Телятникова.
В институте они вроде бы даже и не замечали друг друга. Нет, Телятников-то, конечно, замечал ее – уж очень красивая была девушка Майя Варнелло. Красивая, статная и не то чтобы заносчивая, недоступная, а слишком строгая какая-то, несовременная. Чем-то напоминала она тургеневских барышень. Телятников так и называл ее про себя: «барышня». К тому же учились они в разных группах и, стало быть, встречались редко. Еще и потому редко, что Майя жила в общежитии, а Телятников – дома.
Наконец, у него, как говорится, своя была компания. Вернее, компании – то и дело меняющиеся. Разносторонне одаренным человеком был студент Владимир Телятников, но – обормотом. Он и сам про себя понимал: обормот. Впрочем, по легкости характера, что ли, не очень из-за этого огорчался.
Так, на первом курсе открывался ему путь в олимпийские чемпионы. Еще в школе он увлекся легкой атлетикой, бегал спринтерские дистанции: сто, двести, четыреста метров, – выполнил норму кандидата в мастера. В институте положил на него глаз сам завкафедрой физкультуры: «Я из тебя, Телятников, второго Маркина сделаю».
Телятников начал тренироваться – по индивидуальной программе. Но скоро бросил. Дурак оказался тренер. Шуточки у него были дурацкие, как у того боцмана из анекдота. Вернее, одна шуточка, которую он варьировал на разные лады. Завкафедрой сам иногда вел часы физкультуры – не хватало преподавателей, – и вот он подкарауливал какого-нибудь слабачка и выдавал свою «коронку»: «Какой же из вас получится инженер, если вы через козла перепрыгнуть не можете». А тут еще повезло ему. Попался в группе парнишечка, вовсе хилый, у него стойка на голове никак не получалась. Завкафедрой взорлил прямо, довел свою хохму до совершенства, отшлифовал: «Какой же вы будете работник умственного труда, если на голове стоять не можете?» Причем серьезно так, с государственной озабоченностью в голосе. Парни, конечно, ржут. Девчонки хихикают. А этот несчастный – ручки, ножки тоненькие – чуть не плачет, в глазах затравленность. Телятников терпел, терпел и взорвался однажды: «Может, хватит?»
– В чем дело, Владимир? – не понял завкафедрой. – Чего хватит?
– А того! – дерзко сказал Телятников. – Жеребятины вашей!
И ушел из спортзала, хлопнул дверью.
И не только индивидуальные тренировки бросил, но и обязательные занятия по физкультуре перестал посещать. Его после первого семестра чуть со стипендии не сняли. Хорошо, кандидатство в мастера выручило.
Через год ударился он в науку, причем по предмету не популярному среди студентов, считавшемуся второстепенным и занудным – основаниям и фундаментам. Но Телятников вообразил, что его интересуют проблемы строительства на вечной мерзлоте. Сначала вообразил, а потом увлекся всерьез. Просиживал в лаборатории, давил кубики, реферат подготовил и с блеском выступил с ним на городской конференции научно-студенческих обществ. Завкафедрой, тщедушный старичок, не вырастивший пока ни одного достойного ученика и сам не продвинувшийся к своему далеко запенсионному возрасту выше кандидата наук, молился на Телятникова, большое будущее ему предрекал.
Но умер учитель. Внезапно. Почил в бозе.
Началась на кафедре грызня за освободившуюся вакансию; научный кружок, в лице одного Телятникова, был заброшен. Более того, молодые, но дальновидные сотрудники стали коситься на него, как на возможного конкурента в будущем: черт его знает, оставят после окончания института на кафедре – и попрет в гору, сопляк. Хотя до окончания института было еще ого-го сколько.
Словом, тьфу – да и только. Телятников так и сделал: плюнул.
А уже на последнем курсе начал он было учиться играть на трубе. Забрел как-то на репетицию институтского эстрадного оркестра, попросил у трубача: «Дай разок дунуть. Куда тут нажимать-то?» И дунул. Руководитель оркестра пришел в восторг: «Вот это импровиз! Потрясающе! Давай к нам, а?» Телятников отмахнулся: «Да ну… Я и нот не знаю». Руководитель велел трубачу сыграть что-то, сказал Телятникову: «Повтори». Телятников повторил – с третьей попытки. «Ты же гениальный слухач! – закричал руководитель. – Нафига тебе ноты знать!»
Телятников купил трубу, начал упражняться.
Но тут взбунтовалась его безропотная мама. Наладилась ставить одну и ту же пластинку, диск с песней Булата Окуджавы о трубаче: «Заезжий музыкант целуется с трубою…» Причем так: доиграет до слов: «Трубач играет туш, трубач потеет в гамме, трубач хрипит свое и кашляет, хрипя…» – передвинет адаптер – и снова.
Телятников пытался урезонить ее: «Мать, ты что – ушибленная? Может, хватит?»
Тихая, маленькая мама ничего не отвечала, кутаясь в платок, передвигала адаптер.
Телятников в конце концов озверел, возненавидел этого потеющего хрипуна, и замусоленную трубу его, с которой он целуется по утрам, и свою собственную – тоже.
Он забросил трубу в чулан, приналег перед финишем на учебу и даже защитил дипломный проект на пятерку. Хотя эта пятерка не нужна была Телятникову, ничего ему не давала – во вкладыше к диплому стояли у него сплошные «хоры» и «уды», против оснований и фундаментов только было написано «отлично». К тому же Телятников страшно расстроился за друга своего закадычного Мишку Расщупкина, который все пять лет проучился исключительно на одни пятерки, а на защите ухитрился схватить четверку, и она, единственная, подрезала ему диплом с отличием. На выпускном вечере, на банкете (тогда они еще не осуждались), захмелевший от пары бокалов шампанского Телятников подсел к декану и всерьез принялся уговаривать его поменять им с Мишкой оценки: подумаешь, мол, дерьма-то – одну строчку переправить, никто и не узнает. Декан, тоже слегка захорошевший, называл Телятникова Володимиром и коллегой, великодушно басил: «У вас светлая голова, коллега, но в данном случае, Володимир, ты несешь хреновину».