Компания у Майи Варнелло собралась небольшая – узкий круг: кроме папы с мамой, только две молодые дамы, интеллектуалки академгородковские – то ли Майины подружки, то ли мамины ученицы. По выражению, мелькнувшему в глазах Майи, Телятников понял: не таким его здесь ждали. И уж, разумеется, не в такой компании. Замешательство, впрочем, длилось недолго, вообще, кроме Телятникова, никто его и не заметил. Светские ухари Марик и Рудик быстренько оттеснили его на второй план, дезавуировали, получилось вроде – не он их привел, а они его. Да так оно и было на самом деле.
Словом, все покатилось по сочиненному наспех сценарию. Они вручили подарок, прочли стихи. Причем Марик – ему было поручено начинать – ловко ввернул довольно изящную шутку. «Сейчас экспромт вспомню», – сказал. Интеллектуальное общество это оценило.
Последние две строчки они произнесли хором, разделили, так сказать, ответственность за неприличную угрозу.
Папа-членкор, задрав скандинавскую бороду, радостно заржал.
Но у мамы глаза расширились от ужаса. Похоже, она взаправду поверила, что эти разбойники вознамерились заплевать ее апартаменты. Провожала потом взглядом каждую их рюмку. А Телятникову, когда он и вторую – за здоровье родителей именинницы – добросовестно осушил до дна, даже заметила: «Как вы ее, однако!»
Майя надулась – то ли на него, то ли на мамину бестактность. Телятников-то понял – на него. И тоже замрачнел.
Не унывали только Марик и Рудик. Маму эти гусары успокоили, заверив ее, что они алкоголики и опасаться за них уже поздно, подружек-учениц совершенно обворожили, папу усадили на его любимого конька. Украшением стола был огромный запеченный лещ, которого не далее как вчера папа выловил лично на Обском водохранилище. Марик и Рудик дружно восхитились его подвигом, папа завелся, они его тут же бросили, и товарищ членкор всей своей рыбацкой эрудицией (тут он прямо-таки академиком был) навалился на покинутого дамами Телятникова. Сначала он в подробностях пересказал, как тянул этого гигантского леща, потом повлек Телятникова в кабинет – показывать свои самодельные (магазинных он не признавал) орудия лова, потом достал какую-то страшно импортную, купленную за валюту, леску и начал демонстрировать крепость ее, подвешивая гантели разного калибра.
Телятников затосковал. В гостиной резвились Марик и Рудик. Там прекрасно обходились без него. Во всяком случае, Телятников так подумал: «Прекрасно обходятся».
Улучив момент, он извинился, намекнул своему мучителю: надо, мол, ненадолго… вниз, – спустился в прихожую, отыскал на вешалке пальто, попрощался за лапу с добродушным пуделем…
Скоро хватиться его не могли: приятели и дамы знали, что он затворился в кабинете с папой, папа терпеливо будет дожидаться возвращения гостя из туалета. На всякий случай он ударился все же не по дороге, а напрямую, через лес, тропкой. Заблудиться здесь было невозможно.
На проспекте уже – он вышел к Дому ученых – Телятников вспомнил: денег же ни копейки! Даже автобусных талончиков нет. Да и какие сейчас автобусы… Придется возвращаться, успокаивать народ, врать чего-нибудь: дурно стало, вышел подышать. Мама опять глаза по тарелке сделает: ясно! назюзюкался все-таки. Тьфу ты!
И тут – о, его величество случай! – подкатило такси с зеленым огоньком. Водитель даже сам дверцы приоткрыл: «В город?»
– Денег нет, земеля, – сознался Телятников. Не сообразил сразу, что может рассчитаться на месте, в общежитии.
Водитель подумал секунду:
– Куревом не богат?
– Есть.
– Садись, – сказал водитель. – Хоть по-московскому успеть встретить.
На полпути подхватил он, однако, шумную компанию, – двух девиц и парня, – собравшуюся всю ночь колядовать по друзьям и знакомым. Водитель предупредил их, кивнув на Телятникова: «Это мой сменщик». Но компании наплевать было – кто такой Телятников, рассчитались они сразу и более чем щедро.
Водитель повеселел.
– Я тебя в центре выброшу, перед площадью. – сказал Телятникову. – Годится? А то, знаешь, пока ее в стойло, пока то-се…
На площади, в сказочном городке, возведенном вокруг великанской елки, было многолюдно. Из распахнутых ртов снежных богатырей и чудищ, по ледяным языкам-горкам, сплошным потоком катилась визжащая толпа. Был тот час новогодней ночи, когда народ, оторвавшись от праздничных столов, двинулся в центр, к елке – подурить, поразмяться.
Телятников тоже проник в дыру, куда-то под мышку богатыря, поднялся (в спину подпирали) по деревянным, скользким ступеням, вдруг оказался в огромной, разверстой наружу пасти и ухнул вниз – стоя. У подножья горки не удержался – сзади подшибли, – упал, завертелся пропеллером – и сам подшиб какую-то глазеющую на этот кавардак девчушку. Вскочил, поднял свою жертву, хотел было обругать ее, а девчушка, приступив на правую ногу, вдруг ойкнула от боли, обвисла у него в руках. В следующий момент налетели на них две возбужденные бабехи, замахали варежками, закудахтали: «О, Дульсинея-то! Уже обнимается, тихоня! Уже с кавалером!» – и узнали Телятникова: «Володя! Ура! С Новым годом!»
И Телятников узнал налетчиц: студентки из нархоза. Как-то раз был у них в гостях, в общежитии, Марик и Рудик затащили.
– Тихо, девчонки, тихо! – усмирил он их. – Не толкайтесь. У нее вон с ногой что-то. Идти не может.
– Ой!.. Ай!.. – запереживали девушки. – Что же делать-то? Надо такси поймать!
– Да где его сейчас поймаешь? – сказал Телятников. – Ну-ка! – Он легко поднял девчушку.
Они пошли.
Подружки семенили рядом, стараясь хоть как-то помочь Телятникову, ручку-ножку поддержать этой… ушибленной. Больше мешали. Он вспомнил их имена: худая и чернявая, вся какая-то развинченная – кажется, Зинаида; та, что постепеннее, самоуверенная толстуха – почему-то Манефа. Маня, наверное? Маша… Телятников тогда, при знакомстве, не поинтересовался.
До общежития было недалеко, квартала три, и девчушка оказалась совсем легонькой – вначале. Но помаленьку руки у Телятникова начали уставать.
– Эй, там, на нижней полке! – окликнул он. – Ты живая еще? Держись, пожалуйста, за шею. А то виснешь, как… Уроню ведь.
Она обняла его за шею, неожиданно крепко, прижалась холодным носом и губами к щеке.
Новое дело! Телятников завертел шеей:
– Задавишь!.. Где вы такого сумасшедшего ребенка откопали? – спросил подружек. – Удочерили? Что-то в прошлый раз я ее не видел.
– Она в академическом отпуске была, – объяснила Манефа. – После операции. Ей ногу резали.
– Хорошо еще, что не ту самую подвернула – другую! – это Зинаида.
– Укусись! – одернула ее Манефа, – То на одну хромала, а то на две станет.
– Сама укусись! На две… скажешь.
В общежитии, в комнате, они стащили с нее сапожок, осмотрели ногу, пощупали, помяли – Дульсинея попищала маленько, поморщилась.
– Ерунда! – решили девицы, – Растянула маленько. Или ушибла. До свадьбы заживет.
– Верно. Даже и опухоли нет. Могла бы сама дойти, притворяшка!
– А ей на ручки захотелось, лялечке маленькой!
Телятников, пока они вокруг нее хлопотали, рассмотрел девчушку: худенькая, тоненькая, словно бы прозрачная. Дюймовочка этакая. Дюймовочку она еще нарядом своим напоминала. Платьице на девчушке, когда она сняла шубку, оказалось белым, воздушным, вроде подвенечного. Правда что – лялечка маленькая, куколка. Но глаза из-под короткой челки смотрели скорбно, посторонними были на ее детском лице. И в уголках губ – скорбные морщинки. Неожиданное, странное лицо.
Решили пить чай. Тем более что все необходимое для него имелось на столе, даже не до конца разрушенный торт. Беду пронесло, девицы опять развеселились, задурили.
– Володя! Володя! Скажи тост! – кричала Зинаида.
– Под чай-то? Офонарела! – смеялась Манефа.
– Ну а почему бы? – Телятников задумался на мгновение – и срифмовал: – Всем святошам отвечаем: Новый год встречаем чаем!
– Гениально! – подпрыгнула на стуле Зинаида. – А теперь я!.. Нет, пусть сначала Дульсинея. Дульсинея, давай! За своего спасителя!
– Спаситель! – фыркнула Манефа. – Чуть не изувечил.
– Ну за носителя! Вообще, сидит… как не знаю кто! Ей кавалер, можно сказать, с неба свалился, другая бы, точно, сдохла, а эта… Давай говори!
Дульсинея подняла свою чашку двумя руками, словно боясь не удержать одной, повернулась к Телятникову – и вдруг заплакала. Заревела, беззвучно содрогаясь, выплескивая чай на подол.
Зинаида и Манефа понимающе переглянулись: началось!
«Чего это она?» – одними губами спросил Телятников.
Зинаида ответила громко:
– Да ну! Блаженная! Никто замуж не берет.
– А кто берет, за того она не хочет, – добавила Манефа.
– Да кто берет? – Зинаида дернула плечом. – Этот, что ли? Будто не знаешь.
Телятников не понял – о ком они. Удивленно уставился на Дульсинею.
– Ты что, правда замуж хочешь? – Он осторожно отнял у нее чашку.
Девчушка, шмыгнув носом, кивнула.
– Так выходи за меня! – великодушно предложил Телятников. – Пойдешь?
– Пойду, – сказала Дульсинея.
Зинаида захлопала в ладоши:
– Ой, правда, Володя, женись на ней! Женись!
Манефа сказала: «Пф!» – и сочувствующе глянула на Телятникова: вот идиотки!
Но Зинаиду уже взорвала эта идея. Она сбегала куда-то, вернулась с открытой бутылкой шампанского, приплясывая («Ах, эта свадьба, свадьба, свадьба!»), обежала стол, налила всем:
– Горь-ко!
И покатилась «свадьба».
Телятников добродушно улыбался. Ему было легко, забавно. С «невестой» он целовался так, будто ему в фантики это выпало. «Невеста», однако, была серьезна. Телятников даже когда поворачивался от нее к столу, к общему веселью, знал, щекой чувствовал: Дульсинея смотрит на него, глаз не отводит. «Ой-ой!» – думал Телятников. Но не дальше.
Где-то, в «красном уголке» наверное, звучала музыка. Там все еще танцевали.
Разгоряченная шампанским Зинаида то и дело убегала туда – поплясать. Один раз исчезла надолго.
– Вот бешеная-то! – сказала Манефа и вышла.