высматривая, не найдется ли для них пути к отступлению, и увидел, что впереди, совсем рядом, на углу Сити-Холл-авеню, какие-то типы пуляют камнями в витрину сигарного магазина «Вождь краснокожих». Витрина разбилась, длинные стеклянные зубья какое-то время повисели, поскрипывая на влажном ветерке, и потом обрушились.
Осколок отскочил в глаз какому-то коротышке, и тот только и успел, что вскинуть руку, прежде чем толпа повалила его и протопала по нему в лавку. Рядом разбили еще одну витрину, в пекарне. Буханки и кексы полетели над головами, стали падать в толпу.
Старик Байрон, казалось, перепугался. Лютер обнял его за плечи и постарался успокоить.
— А как твоего брата зовут?
Старик Байрон наклонил голову набок, точно не понял вопроса.
— Я спрашиваю, как?..
— Карнелл. Ну да… — Он неуверенно улыбнулся Лютеру. — Карнелл его зовут.
Лютер улыбнулся в ответ. Он не снимал руки с плеча Байрона, хотя опасался ножа или пистолета: теперь он знал, что у Старика что-то такое при себе имеется. «Ну да» — вот на чем тот прокололся. Байрон сказал это, словно подтверждая правильность своего ответа, ответа на экзамене, к которому он слишком уж старательно подготовился.
Разлетелась еще одна витрина, теперь — справа от них. Потом еще одна. Белый толстяк отпихнул их, протискиваясь к шляпному магазину «Кролик Питер». Витрины сыпались и сыпались: «Мужская одежда» Сэла Майера, «Обувь» Льюиса, лавка Принстонской одежной компании, «Ткани» Дрейка. Стекло сверкало, хрустело под ногами, брызгало в воздух. Прямо перед ними солдат обрушил ножку стула, уже и без того темную от крови, на голову моряка.
Карнелл. Ну да. Карнелл его зовут.
Лютер снял руку с плеча Старика Байрона.
— А кем он работает, твой Корнелл?
— Лютер, надо бы уносить отсюда ноги.
— Чем твой Корнелл занимается? — снова спросил Лютер.
— Мясо фасует, — ответил Байрон.
— Стало быть, Корнелл — фасовщик мяса.
— Да-да. — Байрон уже кричал. — Лютер, нам бы вылезти из этой заварухи.
— Ты вроде говорил, его зовут Карнелл, — произнес Лютер.
Старик Байрон открыл рот, но ничего не сказал. Безнадежно, беспомощно посмотрел на Лютера, губы его чуть шевелились.
Лютер покачал головой.
— Старик Байрон, — проговорил он. — Эх ты, Старик Байрон.
— Я что, я все объясню. — Байрон изобразил на лице печальную улыбку.
Лютер кивнул, словно готовясь выслушать объяснение, и резко толкнул его вправо, развернулся, проскользнул между двумя белыми мужиками. Кто-то начал палить в воздух; отлетевшая пуля поранила руку парню рядом с Лютером, брызнула кровь, парень заорал. Лютер добрался до противоположного тротуара, чуть не грохнулся, поскользнувшись на осколках, удержался на ногах и рискнул поглядеть, как там на той стороне улицы. Старик Байрон стоял, прижавшись спиной к кирпичной стене; зыркая по сторонам глазами, в то время как какой-то тип выволакивал из витрины мясника свиную тушу, цеплявшуюся брюхом за острия разбитого стекла. Тип стащил тушу на тротуар, где на него накинулись трое и колотили его до тех пор, пока не загнали обратно в витрину. Они подняли окровавленную свинью над головами и потащили по Тремонт-стрит.
«Карнелл». Ни хрена ж себе.
Лютер осторожно ступал по осколкам, пытаясь держаться края толпы, но его опять затолкали в середину. Теперь это уже было не просто скопище людей, а живой, мыслящий улей, который управлял своими пчелами, заботясь о том, чтоб все они были раздраженные, взбудораженные и голодные. Лютер надвинул шляпу на лоб и пригнул голову.
Десятки людей, все изрезанные стеклом, вдруг застонали и заголосили. От вида крови, от этих воющих звуков улей еще больше возбудился. У кого-то сорвали с головы соломенную шляпу, мужики колошматили друг друга, сражаясь за краденую обувь, буханки, пиджаки от костюмов. Группки солдат и матросов блуждали в толпе, задирая друг друга и то и дело затевая потасовки.
Лютер увидел женщину, которую несколько мужиков затолкали в дверной проем. Он слышал ее крики, но не мог к ней пробиться: между ним и ею двигалась монолитная стена из плечей, голов, торсов, словно ряд грузовых фур на скотном дворе. Он снова услыхал, как она закричала, а мужики загоготали. Он поглядел на это тошнотворно белое море лиц, скинувших свои обычные маски, и ему захотелось спалить всю эту массу на огромном костре.
К тому времени, когда они достигли Сколли-сквер, их набралось уже тысячи четыре, не меньше. Улица там расширялась, и Лютер наконец смог протолкаться к тротуару. Он услышал чье-то «Глянь, у ниггера собственная шляпа», но упорно продолжал идти, пока не уперся в скопление мужчин, вываливавшихся из разгромленной винной лавки. Они булькали из горлышек, колотили бутылки о тротуар, открывали новые. Каких-то два похожих на близнецов коротышки пинками выбили двери в казино «Уолдрон», и Лютер услышал, как бренчавшая там мелодийка завершилась скрежещущим аккордом. Несколько мужчин тут же вылезли наружу, толкая перед собой пианино с лежащим на крышке пианистом, на заднице у которого, словно верхом на коне, сидел один из коротышек.
Лютер повернулся вправо, и тут-то Старик Байрон полоснул его ножом по плечу. Лютер привалился спиной к стене. Байрон снова взмахнул ножом, лицо у него было безумное и испуганное. Лютер пнул его, оттолкнувшись от стены. Нож врезался в кирпич, посыпались искры. Лютер со всех сил треснул Байрона по уху, так что тот влепился другим ухом в стену и отлетел от нее.
— На хрена ты это? — спросил он.
— Долги у меня, — рявкнул Старик Байрон и снова поднял нож.
Увернувшись, Лютер ударил кого-то в спину. Пострадавший схватил его за рубашку и развернул к себе лицом. Лютер вырвался, брыкнул наугад ногой и понял, что попал в Байрона Джексона, потому что Старик выдохнул: «У-у-у». Тут белый ударил его по щеке, но Лютер к этому изготовился и, как мяч от биты, отлетел в толпу, которая все отплясывала, вылезая из винного. Он протаранил ее, вскочил на клавиши пианино, оттолкнулся от них и под одобрительные возгласы сиганул прямо через пианиста и через того, кто сидел на нем верхом. Он приземлился по другую сторону, удержался на ногах, заметил изумленную физиономию парня, на которого с ясного неба вдруг свалился ниггер, и снова нырнул в толпу.
Впереди вдруг грянули выстрелы, стреляли в воздух, поверх голов, и потом кто-то отчаянно завопил: «Мы полиция! Немедленно прекратить!»
Раздалось еще несколько выстрелов, и толпа начала орать:
— Бей копов! Бей копов!
— Бей штрейкбрехеров!
— Бей копов!
— Бей штрейкбрехеров!
— Бей копов!
— Назад, стреляем на поражение! Назад! — послышалось в ответ.
Видать, они не шутили, потому что людской поток сменил направление. Лютера закрутило на месте, и вся человеческая масса устремилась туда, откуда пришла. Опять захлопали выстрелы. Кто-то пронзительно визжал, звенело стекло, и все время завывали пожарные сирены. А потом начался дождь, крупные капли застучали по плечам и головам. Лютер понадеялся было, что дождь разгонит толпу, но народу еще прибавилось. Лютера несло в этом потоке, который успел сокрушить еще с десяток витрин и три ресторана.
Главные магазины по Вашингтон-стрит уже подготовились. Парни, охранявшие «Джордана Марша», увидели их за два квартала. Они даже не стали ждать. Они просто вышли на середину Вашингтон-стрит, человек пятнадцать по меньшей мере, и пальнули. Улей припал к земле, потом приподнялся и шатнулся вперед, но парни из «Джордана Марша» снова подняли оружие, трах-тарарах, и толпа опять повернула вспять, и до самой Сколли-сквер люди бежали.
А там — содом и гоморра. Все пьяные. Растерзанные, ошалевшие девицы из варьете бродили, сверкая голыми сиськами. Перевернутые машины, костры вдоль тротуара. Надгробия с ближайшего погоста, прислоненные к стенам и оградам. Мужчина и женщина совокупляются на опрокинутом «форде». Два мужика боксируют без перчаток посреди Тремонт-стрит, вокруг них кольцо зевак, делающих ставки, под ногами у них хрустит мокрое, окровавленное стекло. Четыре солдата подтаскивают наклюкавшегося до беспамятства матроса к бамперу одной из перевернутых машин, мочатся на парня, толпа в восторге орет. В одном из верхних окон появляется женщина, зовет на помощь, но тут мужская ручища зажимает ей рот, оттаскивает ее от окна. Толпа опять взрывается ликующими криками.
Лютер заметил пятно крови у себя на рукаве и присмотрелся: нет, рана неглубокая. Он увидел пьяного парня, валяющегося на тротуаре с бутылкой виски. Наклонился, взял бутылку, вылил на руку, немного выпил.
Ему хотелось крикнуть: «И перед этим дерьмом я гнул спину? Перед вами? Вы унижали меня, потому что я — не такой? И я вам еще говорил „да, сэр“? И „нет, сэр“? Вам? Вам… диким зверюгам?»
Он хлебнул еще, и взгляд его случайно упал на Старика Байрона Джексона. Вот он, Байрон, стоит на той стороне перед фасадом магазина. Старик Байрон смотрел в другую сторону, и Лютер, задрав голову, осушил бутылку до дна, бросил ее под ноги и метнулся через улицу.
Его окружали лоснящиеся лица белых людей, опьяненных спиртным, опьяненных вседозволенностью и чем-то еще, что до сих пор не имело названия, но сидело в них, затаенное.
Жажда разрушения, вот что это такое.
В своей повседневной жизни они прикрывались такими красивыми словами, как идеализм, гражданский долг, честь, великая цель. Но вот она — правда. У вас перед глазами. Все здесь делают то, чего им хочется. А хочется им бить морду мужикам и насиловать баб, хочется крушить все подряд, просто потому, что это сейчас дозволено.
Черт с вами, подумал Лютер. Он добрался до Старика Байрона Джексона и запустил одну руку ему в волосы, а другую — в промежность.
Я еду домой.
Он оторвал Байрона от земли, размахнулся им так, что ноги старика взлетели вверх, и протаранил им витрину.
— Черные дерутся! — заорал кто-то.
Старик Байрон рухнул на пол под обвалом осколков, он пытался прикрыться руками, но ему все же порвало щеку и вырезало стейк из ляжки.