— Ничего.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я хочу сказать, что ничего больше не добыл, — объяснил Дэнни.
Маккенна бросил карандаш на стол и вздохнул:
— Господи помилуй.
— А что? — Благодаря виски в кофе Дэнни почувствовал себя лучше, хотя и ненамного. — Иностранные радикалы, вот странность, не доверяют американцам. И у них достаточно развита мания преследования, чтобы как минимум предполагать, что я могу оказаться «кротом», и не важно, насколько у меня удачное прикрытие в виде этого Санте. А если они и купятся на эту маску… Дэнни Санте пока не представляет для них интереса. По крайней мере, для «латышей». Им по-прежнему кажется, что я чужак.
— Видел Луиса Фраину?
Дэнни кивнул:
— Видел, как он выступает с речью. Но познакомиться не удалось. От рядовых членов он держится подальше, окружает себя личной охраной.
— А свою бывшую подружку встречал?
Дэнни поморщился:
— Если бы встретил, она бы уже сидела в тюрьме.
Маккенна отхлебнул из фляжки:
— Искал ее?
— Вверх дном перевернул весь этот чертов штат. Даже несколько раз добрался до Коннектикута.
— А на местном уровне?
— Ребята из Минюста рыщут по всему Норт-Энду, ищут Тессу и Федерико. Так что все тамошние жители настороже. Сторонятся чужих. Никто не желает со мной разговаривать. Вообще ни с кем из «американо».
Маккенна вздохнул, потер лицо краями ладоней:
— Что ж, я знал, это будет нелегко.
— Еще как нелегко.
— Продолжай копать, вот и все.
«Господи, — подумал Дэнни. — И это — вот это — и есть работа детектива? Рыбачить без невода?»
— Что-нибудь я раздобуду.
— Кроме похмелья?
Дэнни вымученно улыбнулся.
Маккенна снова потер лицо, зевнул.
— Черт бы побрал этих долбаных террористов. — Он опять зевнул. — Кстати, ты так и не повстречал Натана Бишопа? Этого их доктора.
— Нет.
Маккенна подмигнул:
— Он только что тридцать дней отсидел в Челси в камере с пьяницами. Два дня назад его оттуда выпихнули. Мне сказали, что он захаживает в таверну «Капитолий». Видно, туда ему пересылают почту.
— Таверна «Капитолий», — повторил Дэнни. — Это такая подвальная забегаловка в Вест-Энде?
— Она самая, — кивнул Маккенна. — Похмелье можешь заработать и там. Заодно и родине послужишь.
Дэнни провел в таверне «Капитолий» три вечера, прежде чем Натан Бишоп с ним заговорил. Увидел он Бишопа сразу, как только вошел сюда в первый же вечер и занял место у стойки. Бишоп сидел один за столиком, освещенным лишь маленькой свечкой, прикрепленной над ним к стене. В первый вечер он читал книжку, во вторые два — пачку газет. Рядом с его рюмкой стояла бутылка виски, но он не спеша смаковал напиток, и уровень жидкости в бутылке почти не понижался, так что Бишоп выходил из заведения такими же твердыми шагами, какими в него входил. Дэнни начал сомневаться, верны ли данные Финча и Гувера.
Однако в третий вечер Бишоп вскоре отодвинул газеты, стал чаще прикладываться к рюмке, курил одну папиросу за другой. Поначалу он не смотрел ни на что, кроме собственного дыма, и взгляд его казался рассеянным и отрешенным. Но постепенно этот взгляд словно бы вобрал в себя окружающее, и рот его расплылся в словно бы нарисованной улыбке.
Когда Дэнни впервые услышал его пение, он сначала не мог связать этот голос с этим человеком: Бишоп был маленький, хилый, хрупкий, с тонкими чертами и тонкими костями, а голос его гудел как труба.
— Ну вот, началось, — произнес бармен, но без видимого неудовольствия.
В качестве первого номера программы Натан Бишоп выбрал «Священника и раба» Джо Хилла, и его глубокий баритон придавал этой песне протеста отчетливо кельтское звучание, очень подходившее и к высокому очагу, и к приглушенному освещению таверны «Капитолий», и к отдаленным гудкам портовых буксиров.
Он пел:
Косматые попы нас учат каждый день,
Внушать нам, что есть грех, им никогда не лень.
А попроси у них хоть хлебушка кусок,
В ответ услышишь их елейный голосок:
«Вы наедитесь там, в обетованном крае,
На светлых небесах, в прекрасных кущах Рая.
Работай да молись, живи на медный грош,
Дадут тебе пирог, когда помрешь».
Но это ложь, ложь, ложь…
Он ласково улыбнулся, полуприкрыв глаза; немногочисленные посетители заведения слегка ему похлопали. Песню подхватил Дэнни:
Кричат и лихо скачут святые прыгуны,
Им вторят, подвывают святые вертуны:
«Христу пожертвуй деньги, и юный, и старик,
И все твои хворобы Он снимет в тот же миг».
Дэнни обнял сидевшего рядом с ним трубочиста, и тот поднял рюмку. Натан Бишоп выбрался из-за столика, не забыв прихватить бутылку виски и рюмку, и присоединился к ним; тут вступили два морячка торгового флота, загремев совершенно не в лад:
Коли носишься очень ты с детьми и женой,
Коли хочешь чего-то взять от жизни земной, —
Грешник ты, нечестивец, так они говорят,
И когда околеешь, то отправишься в ад.
Последнюю строчку они прокричали, перемежая ее хохотом, а потом бармен прозвонил в колокольчик, висевший у стойки, и объявил, что ставит всем выпивку за счет заведения.
— Глядишь, еще споем и на ужин заработаем, парни! — заорал один из моряков.
— Бесплатная выпивка — чтобы вы заткнулись! — крикнул бармен, перекрывая смех. — Таково условие.
Они набрались уже достаточно, чтобы радостно поприветствовать это заявление, и потом сгрудились у стойки, чтобы забрать дармовое угощение, и все стали пожимать друг другу руки: Даниэль Санте познакомился с Эйбом Раули, Эйб Раули — с Теренсом Бонном и Гасом Свитом, Теренс Бонн и Гас Свит — с Натаном Бишопом, Натан Бишоп — с Даниэлем Санте.
— Ну и голосище у вас, Натан, — сказал Дэнни.
— Благодарю. У вас тоже ничего, Даниэль.
— Давно у вас эта привычка — вдруг взять да и запеть в баре?
— Знаете, я родом с того берега океана, у нас там это довольно обычное дело. Тут ведь было как-то мрачновато, вам не кажется?
— Не поспоришь.
— А если так — ваше здоровье.
— Ваше здоровье.
Они чокнулись и осушили рюмки.
После еще семи рюмок и четырех песен они приступили к похлебке, которая весь день томилась в очаге. Похлебка была отвратительная: бурое мясо, серая картошка. Если бы Дэнни не знал, что это именно картофель, то побился бы об заклад, что жует опилки. Но голод им утолить удалось. Потом они сидели и пили, и Дэнни поведал легенду Даниэля Санте о Западной Пенсильвании и Томсоновской свинцовой шахте.
— Так оно и бывает, а? — Натан положил на колени кисет и стал скручивать папиросу. — Просишь чего-нибудь у мира, а в ответ всегда получаешь «нет». И тогда тебе приходится отбирать у тех, кто отобрал у других раньше и в гораздо больших, надо сказать, размерах. И тогда — вы только подумайте — тебя называют вором. Нелепость.
Он предложил Дэнни папиросу, которую только что свернул.
Дэнни поднял ладонь:
— Нет, спасибо. Я в пачках покупаю.
Он вынул из кармана рубашки «мюрады» и положил на стол.
Натан закурил:
— Откуда у вас шрам?
— Вот этот? — Дэнни показал себе на шею. — Метан взорвался.
— В шахте?
Дэнни кивнул.
— Отец у меня был шахтером, — заметил Натан. — Не здесь.
— На тех берегах?
— Да-да. — Он улыбнулся. — На севере, под Манчестером. Там я и рос.
— Мне говорили, у вас там суровые места.
— Еще какие. И повсюду отчаянно унылые пейзажи, скажу я вам. Только оттенки серого, иногда мелькнет бурый. Отец там и умер. Прямо в шахте. Можете себе представить?
— Представить, как умирают в шахте? — произнес Дэнни. — Могу.
— Он был сильный, мой отец. Вот что самое страшное в этой истории. Понимаете?
Дэнни покачал головой.
— Возьмите, например, меня. Я не из атлетов. Неспортивный, близорукий, кривоногий, к тому же астматик.
Дэнни засмеялся:
— Вы все назвали?
Натан рассмеялся в ответ и поднял ладонь:
— Лишь кое-что. Но так уж сложилось, понимаете? Я физически слаб. Если бы на меня обрушилось несколько сот фунтов земли, да еще и деревянная балка в полтонны, да еще при отсутствии кислорода, я бы сразу, не пискнув, умер.
— Но ваш отец… — проговорил Дэнни.
— Пополз. Потом нашли его башмаки, там, где на него обвалились стены. За триста футов от того места, где обнаружили его труп. Он полз. Со сломанным позвоночником. А компания ждала два дня, прежде чем начать раскопки. Они, видите ли, опасались, что спасательные работы могут повредить стены главного штрека. Если бы мой отец это знал, могу только гадать, что бы он стал делать — раньше бы остановился или все-таки продвинулся еще на пятьдесят футов.
Какое-то время они сидели молча, слушая, как плюется и шипит огонь в камине, обгладывая те поленья, в которых еще оставалось немного влаги. Натан Бишоп налил себе еще, потом Дэнни.
— Это неправильно, — произнес он.
— Что неправильно?
— То, чего требуют люди со средствами от людей без средств. И потом они еще ждут, что бедные скажут им спасибо за эти крохи. Имеют наглость изображать обиду, нравственную обиду, если бедные не подыгрывают им. Всех их надо поджарить на одном вертеле, скажу я вам.
Дэнни почувствовал, как спиртное у него внутри словно бы закисает.
— Кого?
— Богатых. — Он лениво улыбнулся Дэнни. — Всех их спалить.
Дэнни как-то оказался на очередном собрании БК в Фэй-холле. На повестке дня стоял вопрос об отказе полицейского управления приравнивать заболевания сотрудников, связанные с перенесенным гриппом, к ущербу, понесенному при исполнении служебных обязанностей. Стив Койл, малость перебравший, толковал о своей непрекращающейся борьбе за то, чтобы добиться каких-то инвалидных выплат от управления, которому он верой и правдой служил двенадцать лет.
Когда тема гриппа выдохлась, перешли к разработке проекта требований к руководству, чтобы оно взяло на себя часть расходов на обмундирование.