— Вот ведь скотина. — Дэнни фыркнул, и на губах у него опять выступила кровь. — А ты здесь что делал?
— Пусть это тебя не волнует.
Дэнни покачнулся и едва не свалил их обоих.
— А меня волнует. — Он поднял ладонь, и они остановились. Дэнни поглубже вздохнул. — Как у нее, все в порядке?
— Нет. Не в порядке. Что она вам сделала такое? Она уже по всем долгам расплатилась.
— О-о! — Дэнни глянул на него, чуть откинув голову. — Она тебе нравится?
Лютер поймал его взгляд:
— В этом самом смысле?
— В этом самом.
— Черт, да нет же. Еще чего не хватало.
— Уверен?
— Хочешь, чтоб я тебя уронил? Да, уверен. У тебя свои вкусы, у меня свои.
— И что, Нора не в твоем вкусе?
— Как и все белые женщины. Веснушки. Крошечные задки. Тоненькие косточки, чудные прически. — Лютер скорчил гримасу и помотал головой. — Не для меня. Нет уж, сэр.
— Значит…
— Значит, — ответил Лютер, вдруг разозлившись. — Она мне друг. И я за ней приглядываю.
— Почему?
Лютер долго глядел на Дэнни.
— Потому как больше некому.
Дэнни улыбнулся разбитыми, почерневшими губами:
— Ну, тогда ладно.
— Кто это тебя? — спросил Лютер. — Видать, целая шайка трудилась, вон ты какая орясина.
— Большевики. Там, в Роксбери, кварталах в двадцати отсюда. Похоже, я сам виноват.
Он неглубоко вздохнул — раз, другой, третий. Склонил голову набок, и его опять вырвало. Лютер отступил назад, почти за спину Дэнни, чтоб не попало на башмаки, и еле устоял на ногах. Но хорошо было то, что рвота оказалась совсем не такая красная, как Лютер опасался. Дэнни вытер рот рукавом.
— Ладно, ничего.
В обнимку они проковыляли еще один квартал, и ему снова понадобилось отдохнуть. Лютер прислонил его к фонарю. Дэнни прижался к столбу спиной, глаза закрыты, лицо мокрое от пота. Наконец он открыл один глаз и посмотрел наверх, в небо, точно что-то там искал.
— Паршивый это был год, Лютер, вот что я тебе скажу.
Лютер припомнил собственный год и стал хохотать. Он прямо пополам согнулся от смеха. Это был не год, черт подери. Целая жизнь.
— Над чем ты? — спросил Дэнни.
— Над собой и над тобой.
— Что делать, когда все, на чем ты строил жизнь, оказывается паршивым враньем? — спросил Дэнни.
— По мне, так построить новую жизнь.
Дэнни поднял бровь.
— Ага, раз ты весь в кровище, стало быть, сочувствия хочешь? — Лютер отступил от Дэнни. — Не дождешься. Ежели тебя чего мучает — выкинь из головы. Богу на это плевать. И всем плевать. А ежели тебе чего надо сделать… Так сделай.
Черные губы Дэнни расплылись в улыбке.
— Все так легко, а?
— Ничего не легко. — Лютер покачал головой. — Но ясно как божий день.
— Хотел бы я, чтобы так было…
— Ты двадцать кварталов прошел, кровью блевал, но прошел, чтоб попасть в один дом, к одному-единственному человеку. И тебе еще какая-то правда нужна в жизни, белый парень? — Лютер хохотнул. — Другой правды на этом свете нету.
Дэнни ничего не сказал. Он смотрел на Лютера уцелевшим глазом, а Лютер смотрел на него. Потом он оттолкнулся от столба и поднял руку. Лютер подлез под нее, и так они прошли до самой клиники.
Глава двадцать восьмая
Дэнни пробыл в клинике всю ночь. Он плохо помнил, как Лютер уходил. Но хорошо запомнил, как тот положил на столик возле его койки пачку каких-то бумаг:
— Пытался отдать твоему дядюшке. Только он так и не пришел на свидание.
— Он сегодня немного занят.
— В общем, ты уж постарайся, чтоб он это получил, ладно? А может, тебе удастся устроить так, чтоб он от меня отвязался, помнишь, ты обещал.
— Конечно.
Дэнни протянул руку, Лютер ее пожал, и Дэнни уплыл в черно-белый мир, где всех покрывали обломки и осколки, как после взрыва бомбы.
Очнувшись, он увидел, что у его койки сидит цветной врач. Доктор, молодой человек интеллигентной наружности, тонкими пальцами напоминавший пианиста, подтвердил, что семь ребер у него сломаны. Одно из этих сломанных ребер пробило кровеносный сосуд, и им пришлось прооперировать Дэнни, чтобы поправить дело. Теперь понятно, почему его рвало кровью. Судя по всему, Лютер спас ему жизнь. Грудную клетку Дэнни плотно стянули бинтами, сказали, что у него сотрясение и что несколько дней он будет мочиться кровью из-за того, что русские били его по почкам. Дэнни поблагодарил врача, язык у него заплетался от той дряни, которую они ему вводили через капельницу. Затем он снова отключился.
Проснувшись утром, он обнаружил, что возле него сидят отец и Коннор, что отец сжимает его ладонь своими. Отец с добродушной улыбкой произнес:
— Смотрите, кто проснулся. Кто тебя так отделал, мой мальчик?
Дэнни попытался сесть, но его пронзила адская боль.
— А как вы меня нашли?
— Цветной парень — он тут доктор — позвонил в управление, сообщил номер твоего значка, сказал, что тебя сюда приволок другой цветной парень и что ты жутко избит. Ну и зрелище — ты в таком месте.
Позади отца лежал старик с загипсованной ногой, висящей на растяжке. Он смотрел в потолок.
— Что случилось? — спросил Коннор.
— Напали «латыши», — объяснил Дэнни. — А цветной парень, который меня сюда притащил, — это Лютер. Похоже, он мне жизнь спас.
Старик на соседней койке поскреб ногу над гипсом.
— У нас все предварилки под завязку набиты «латышами» и комми, — сообщил отец. — Потом сходи полюбуйся. Найди тех, кто тебя избил, и мы вволю порезвимся.
— Вода есть? — спросил Дэнни.
Кон нашел на подоконнике кувшин, налил стакан, подал ему.
Отец продолжал:
— Нам даже не потребуется обеспечивать им срок, если ты понимаешь, о чем я.
— Нетрудно понять. — Дэнни попил. — Только я их не разглядел.
— Как это?
— Они наскочили очень быстро, накинули мне на голову мой же китель и принялись меня обрабатывать.
— Как ты мог не видеть?..
— Я следил за Тессой Фикарой.
— Она здесь? — спросил отец.
— Вчера вечером была.
— Господи, и ты не вызвал подкрепление?
— Вы же в это время все развлекались в Роксбери, забыл?
Отец провел рукой по подбородку.
— И она улизнула?
— Спасибо за воду, Кон. — Дэнни улыбнулся брату.
Коннор хмыкнул:
— Ты тот еще субчик, братишка. Тот еще.
— Да, я ее потерял. Она свернула на Хаммонд-стрит, но тут появились эти. И что ты теперь собираешься делать, папа?
— Ну, мы поговорим с Финчем и БР. Привлеку наших ребят, пусть прочешут территорию, будем надеяться на лучшее. Но сомневаюсь, чтобы после вчерашнего она еще болталась где-то поблизости. — Отец поднял «Морнинг ньюс». — Новости попали на первые полосы, сынок.
Дэнни все-таки сел в кровати, и ребра у него опять заныли. Он сощурился от боли и взглянул на заголовок: «Полиция воюет с красными».
— Где мама?
— Дома, — сказал отец. — Ты все время ее заставляешь волноваться, нельзя же так. Сначала та история на Салютейшн. Потом это. У нее просто сердце разрывается.
— А как Нора? Она знает?
Отец вскинул голову:
— Мы больше не поддерживаем с ней связь.
— Я хочу, чтобы она узнала.
Томас Коглин посмотрел на Коннора, потом снова на Дэнни:
— Эйден, не смей произносить при мне ее имя.
— Не могу, папа.
— Что? — Коннор подошел и встал у отца за спиной. — Она лгала нам, Дэн. Она меня унизила.
Дэнни вздохнул:
— Сколько лет она была членом нашей семьи?
— Мы обращались с ней как с членом семьи, — заметил отец, — и сам видишь, чем она отплатила нам. Тема закрыта, Эйден.
Дэнни покачал головой:
— Для тебя — может быть. А для меня… — Он стянул с себя простыню. Спустил ноги с койки, надеясь, что ни отец, ни брат не видят, каких усилий ему это стоит. Грудь так и взорвалась болью. — Кон, ты не подашь мне штаны?
Кон повиновался, лицо у него было мрачное и озадаченное.
Дэнни влез в брюки, потом увидел, что его рубашка висит в ногах кровати. Он надел ее, осторожно, по очереди просовывая руки в рукава, и внимательно посмотрел на отца и брата:
— Слушайте, я играл по вашим правилам. Но больше не могу. Просто не могу.
— Что не можешь? — спросил отец. — Ты городишь бессмыслицу. — Он оглянулся на старого негра со сломанной ногой, точно ожидая услышать его мнение, но глаза у старика были закрыты.
Дэнни пожал плечами:
— Бессмыслицу так бессмыслицу. Знаешь, что я вчера наконец понял? В моей жизни вообще не было ни хрена…
— Выбирай выражения!
— Ни хрена осмысленного, папа. Никогда и ничего. Кроме нее.
Отец побледнел.
Дэнни сказал:
— Не подашь ботинки, Коннор?
Коннор покачал головой:
— Сам возьмешь, Дэн.
Он развел руками, и в его жесте читалась такая беспомощность, такая боль, словно его безжалостно предали. Дэнни это потрясло.
— Кон.
Тот покачал головой:
— Нет.
— Кон, послушай.
— Не желаю ничего слушать. Как ты можешь так поступить? Со мной? Ты…
Коннор уронил руки, глаза его наполнились слезами. Он снова покачал головой, глядя на Дэнни. Покачал головой, обводя взглядом палату. Развернулся и вышел.
В наступившем молчании Дэнни отыскал свои ботинки и поставил их на пол перед собой.
— Ты разрываешь сердце своему брату. Своей матери, — сказал отец. — Мне.
Дэнни смотрел на него, всовывая ноги в башмаки.
— Ты тут ни при чем, папа. Я так не могу — жить и все время на тебя оглядываться.
Коглин-старший прижал руку к сердцу:
— Что ж, Господь свидетель, я никогда не хотел тебя лишать земных радостей, мой мальчик.
Дэнни улыбнулся. Отец не последовал его примеру.
— Итак, ты выступаешь против собственной семьи. Ты сам по себе, Эйден. И каково тебе, хорошо?
Дэнни не ответил.
Отец встал, надел свою капитанскую фуражку. Расправил на ней ткань.
— Ваше поколение все носится с этой романтической идеей — насчет того, чтобы идти собственным путем. Думаешь, ты первый?