— И вы их получите, — заверил Марк Дентон.
Сторроу вернулся к столу и начал рыться в бумагах.
— Но вы должны будете выйти из Американской федерации труда.
Вот оно. Дэнни захотелось вышвырнуть стол в окно. А вслед за ним — всех, кто в комнате.
— И на чью же милость мы отдаемся в этот раз, сэр? — осведомился он.
— Не совсем понимаю вас.
Дэнни встал:
— Мистер Сторроу, все мы вас уважаем. Но мы получаем жалованье на уровне девятьсот третьего года, потому что наши предшественники двенадцать лет верили пустым обещаниям, прежде чем наконец потребовать положенного. Мы слышали от городских властей клятвенные заверения, что после окончания войны мы сполна получим все, что нам причитается. И что же? Нам до сих пор платят то же самое жалованье, что и в девятьсот третьем году. И что же? Никакой послевоенной компенсации. Районные участки так и остаются выгребными ямами, патрульные как перерабатывали, так и перерабатывают. Мистер Кёртис заявляет прессе, будто формирует некие «комиссии», ни словом не обмолвившись, что формирует их он из своих прихвостней, которых никак не назовешь беспристрастными. Мы уже доверялись городским властям, мистер Сторроу, доверялись бессчетное количество раз, и нас всякий раз оставляли с носом. И теперь вы хотите, чтобы мы отреклись от единственной организации, которая дала нам реальную надежду?
Сторроу положил ладони на стол и пристально посмотрел на Дэнни:
— Да, полисмен, я этого хочу. Вы можете использовать АФТ как козырь. Я говорю вам это откровенно. Это умный ход, и не сдавайте эту карту сразу же. Но уверяю вас, юноша, рано или поздно вам придется ее сдать. Если вы предпочтете бастовать, я буду в этом городе самым убежденным сторонником того, чтобы вы больше никогда не надели полицейские значки. — Он наклонился вперед. — Я верю в вашу правоту, полисмен. Я буду бороться за вас. Но не загоняйте в угол ни меня, ни нашу комиссию.
В окнах за его спиной ярко сияло безоблачное голубое небо. Прекрасный летний день, выпавший в первую неделю сентября: такого достаточно, чтобы все забыли темные августовские дожди и ощущение, что больше никогда не высохнешь.
Трое полицейских встали и отдали честь Джеймсу Дж. Сторроу вместе с его коллегами, после чего удалились.
Дэнни, Нора и Лютер играли в карты на старой простыне, разложенной между двумя железными дымовыми трубами на крыше. Был поздний вечер, все трое устали: от Лютера пахло скотным двором, от Норы — обувной фабрикой, — но все равно они поднялись сюда с двумя бутылками вина и колодой, ибо в городе не так много мест, где черный мужчина и белый мужчина могут вместе повеселиться, и еще меньше таких мест, где к ним могла бы присоединиться женщина и вдоволь попить вина. Когда они вот так собирались втроем, у Дэнни возникало ощущение, что они как-то обманули жизнь.
Лютер спросил:
— Это еще кто? — Голос у него был тягуче-ленивый.
Дэнни проследил за его взглядом и увидел, что по крыше к ним направляется лично Джеймс Джексон Сторроу. Он стал подниматься, и Нора поймала его за руку, когда он пошатнулся.
— Одна итальянская дама любезно сообщила мне, где вас искать, — произнес Сторроу. Он взглянул на них троих, на простыню с разбросанными по ней картами, на бутылки. — Прошу извинить за вторжение.
— Что вы, — отозвался Дэнни, в то время как Лютер встал и протянул руку Норе.
Та схватила его за кисть, подтянулась и разгладила платье.
— Мистер Сторроу, это моя жена Нора, а это мой друг Лютер.
Сторроу непринужденно пожал им руки, словно такие сборища ежедневно происходили на Бикон-хилл.
— Большая честь познакомиться с вами. — Он кивнул Норе и Лютеру. — Нельзя ли мне на минутку похитить вашего мужа, миссис Коглин?
— Конечно, сэр. Только осторожней, он не очень твердо держится на ногах.
Сторроу широко улыбнулся:
— Я вижу, мэм. Ничего страшного.
Глянув на нее, он учтиво коснулся края шляпы и отошел с Дэнни к краю крыши.
— Вы считаете цветных равными себе, полисмен Коглин?
— До тех пор, пока они на это не пожалуются, — заметил Дэнни. — А сам я не жалуюсь.
— И вас не волнует появление вашей супруги на людях в нетрезвом состоянии?
Дэнни отвел взгляд от бухты.
— Мы не на людях, а если бы и оказались на людях, мне было бы, черт побери, наплевать. Она моя жена и значит для меня куда больше, чем какие-то там неизвестные люди. — Он перевел взгляд на Сторроу. — И чем известные тоже.
— Что ж, справедливо. — Сторроу вставил в рот трубку и раскурил ее.
— Как вы меня нашли, мистер Сторроу?
— Это было не так трудно.
— И что же вас сюда привело?
— Вашего президента, мистера Дентона, не оказалось дома.
— А-а.
Сторроу пыхнул трубкой.
— Ваша жена поистине наделена сиянием плоти.
— «Сиянием плоти»?
— Именно так. Легко понять, почему вы ею пленились. — Он затянулся. — А вот причина вашей приязни к этому цветному джентльмену мне пока неясна.
— Так что привело вас сюда, сэр?
Сторроу повернулся; теперь они оказались лицом к лицу.
— Я явился к вам, полисмен Коглин, ибо вы обладаете и страстностью, и трезвомыслием, и ваши друзья, полагаю, это чувствуют. Полисмен Дентон показался мне человеком вполне умным, но его дар убеждения значительно слабее вашего.
— Кого же мне надо убедить, мистер Сторроу, и в чем?
— Нужно мирное разрешение конфликта. — Он опустил ладонь Дэнни на локоть. — Поговорите с вашими сослуживцами. Мы можем положить этому конец. Вы и я. Завтра вечером я собираюсь отдать свой доклад в газеты. В нем я буду рекомендовать пойти навстречу всем вашим желаниям. Всем, кроме одного.
Дэнни кивнул:
— Кроме членства в АФТ.
— Абсолютно верно.
— Значит, мы опять остаемся ни с чем. Одни обещания.
— Но это мои обещания, юноша. А за ними стоит вся мощь мэра, губернатора, Торговой палаты.
Нора захохотала, и Дэнни, бросив взгляд в ее сторону, увидел, что она кидается в Лютера картами, а тот с притворным испугом отмахивается. Дэнни улыбнулся. За последние несколько месяцев он понял, что Лютер выражает свою привязанность к Норе тем, что подкалывает ее, и она с радостью отвечает ему тем же.
Дэнни не сводил с них глаз.
— В нашей стране что ни день разрушают профсоюзы, мистер Сторроу. Нам указывают, с кем мы имеем право поддерживать связи, а с кем — нет. Когда мы им нужны, они говорят о семье. А когда они нужны нам, они говорят об экономической ситуации. Смотрите, вот моя жена, сэр. Вот мой друг. А вот я сам. Мы — отверженные, сэр, и поодиночке, наверное, захлебнулись бы. Но вместе мы — сила. Дождемся ли мы, чтобы денежные мешки наконец сумели это понять?
— Они этого никогда не поймут, — возразил Сторроу. — Ваша борьба стара как мир, и она никогда не завершится. Никто не выкинет белый флаг, не признает своего поражения. Вы всерьез полагаете, что Ленин чем-то отличается от Дж. П. Моргана? Что вы, окажись в ваших руках абсолютная власть, вели бы себя иначе? Вам известно, каково главное различие между богами и смертными?
— Нет, сэр.
— Боги не помышляют о том, чтобы сравняться со смертными.
Дэнни повернулся, встретился с ним глазами и ничего не ответил.
— Если вы не откажетесь от членства в АФТ, все ваши надежды развеются в прах.
Дэнни снова взглянул на Нору и Лютера.
— Вы обещаете, что если мне удастся убедить своих людей выйти из АФТ, городские власти дадут нам все, что причитается?
— Обещаю и я, и мэр, и губернатор.
— Мне сейчас важно именно ваше обещание. Я уговорю своих.
Сторроу пожал ему руку и долго не отпускал.
— Улыбнитесь, Коглин. Мы с вами спасаем этот город.
— Было бы неплохо.
Дэнни уговорил их. На другой день, в девять утра, в Фэй-холле. После голосования, окончившегося шатким счетом четыреста против трехсот семидесяти семи, Сид Полк спросил:
— А если они нас опять обманут?
— Не обманут.
— Откуда ты знаешь?
— Я ничего не знаю, — сказал Дэнни. — Но это было бы нелогично.
— А если логикой там и не пахнет? — крикнул кто-то.
Дэнни развел руками.
В воскресенье, ранним вечером, Калвин Кулидж, Эндрю Питерс и Джеймс Сторроу отправились в Нахант, домой к комиссару Кёртису. Они встретили комиссара на его задней террасе, глядевшей на Атлантику, над которой светилось желтоватое небо.
Сторроу в первые же минуты разговора уяснил себе несколько вещей. Во-первых, Кулидж не питает уважения к Питерсу, а Питерс его за это терпеть не может. Всякий раз, когда Питерс открывал рот, чтобы высказать какую-нибудь мысль, губернатор обрывал его.
Во-вторых, что куда тревожней, Эдвин Аптон Кёртис не утратил своей озлобленности, наполнявшей его до краев и окрашивавшей его кожу, словно вирус.
Питерс начал:
— Комиссар Кёртис, мы…
— Пришли, — продолжил Кулидж, — чтобы сообщить вам: возможно, мистер Сторроу отыскал выход из кризисной ситуации.
Питерс подхватил:
— И если вы сейчас…
— Выслушаете наши доводы, я уверен, вы согласитесь, что мы достигли компромисса. — Кулидж откинулся в шезлонге.
— Мистер Сторроу, — сказал Кёртис, — мы давно с вами не встречались, как поживаете?
— Хорошо, Эдвин. А вы?
Кёртис сообщил губернатору:
— Последний раз мы с мистером Сторроу виделись на празднике, который устраивала леди Дьюар на Луисбург-сквер. Сказочный был вечер, не так ли, Джеймс?
Сторроу ни за что на свете не сумел бы сейчас припомнить тот сказочный вечер. А леди Дьюар уже больше десяти лет как в могиле. Что касается светской жизни, то при всей своей внешней представительности эта леди никогда не входила в элиту.
— Да, Эдвин, — отозвался он.
— Разумеется, я тогда был мэром, — добавил Кёртис, обращаясь к Питерсу.
— И отличным, комиссар. — Питерс покосился на Кулиджа, словно удивляясь, как это тот позволил ему высказаться.
Впрочем, высказался он неудачно. Темный шквал пронесся в глубине маленьких глазок Кёртиса, вбирая в себя невинный комплимент Питерса и обращая его в оскорбление. Назвав его