[205][206]
Возлюбленный друг Михаил![207]
Прими от меня и сию книжечку в дар тебе, именем твоего же тезоименита печатленную. Если имя Михаилово принял, прими и сердце его, воспевая из книги царственной песнь оную: «Сердце мое твоим, твое же есть моим». В то время, о Михаил, сущий ты друг хранителю твоему Михаилу, единосердечно восклицая: «Кто как Бог?»
Я сию книжечку начал в Бурлýках, кончил в Бабаях. Не орю же, не сею, не куплю делаю, не воинствую, отвергаю же всякую житейскую печаль. Что же делаю? что: «Всегда благословляя Господа, пою воскресение его!»
Се моя дежа и надежда! Что же есть воскресение? Воскресение есть вся земля Израилева. Прямо сказать, весь библейный мирик, новая и древняя Ева. В сей землице спал Иаков с покоем. Как же не с покоем? Сам камень был ему вместо подушки. Самая жесткость была ему мягкостию там, где по нем Самсон нашел соты. Ей говорю! Обрел и я. Там и сам я покоюсь, наслаждаюсь, веселюсь. Пою с Мароном: «Deus nobis haec otia fecit» – «Бог нам сие празднество даровал».
Паче же пою с моим Давидом: «Я уснул, и спал, и восстал». И с моим Исаиею: «Покой нам дал Бог на горе сей». Не знаю, что то разумеет Плутарх через свою Надежду (нарицаемую у него) Пиндарскую. Он ее творит доилицею старцам. Сие же знаю воистину, как старцы оные Соломоновы: «Венец хвалы, старость…» и проч. – кормятся, сосущие сосцы двоих матерей и безневестных невест – праматери Евы и матери Мариам, как есть писано: «Сосали мед из камня» и «там дам тебе сосцы мои». Скажешь, почто же не все в сей земельке наслаждаются, но алчут, ропщут и клянут ее?
Ответ. Того ради, как сия земличка имеет две части – дольнюю и горнюю, здешнюю и тамошнюю, проклятую и благословенную, бесовскую и Господню, как два сосца и два источника. «Изошел Иаков от источника клятвенного». Внял ли ты? «И пошел в Харрань». Внял ли ты? «И обрел место». Внял ли? «И спал там». Внял ли ты? Если бы равные места, не искал бы второго и не шел бы отсюда. Не всуе и Исайя: «Не только, – говорит, – в земле сей, но на горе ее». Там! Скажи, кто же благую часть избирает?
Ответ. Сего же ради сия книжечка извлекает на поднебесное зрелище два сердца: ангельское и сатанинское, борющиеся между собою. Сии два царства в каждом человеке ведут вечную борьбу. Когда же чистое сердце одолело злобную бездну, тогда врата ада сокрушаются. Освобождаются пленники. Открывается путь на оную воскресшую из бездн гору: «Кто взойдет на гору Господню?» Какая же сласть и утеха на горе той? Возвести нам, о Исайя! «Покой даст Бог на горе сей». О довольно! Еще что-то? «Изопьют-де вино. Изопьют радость на горе сей». О, предовольно! «Помажутся-де миром на горе сей». О, предовольно, довольно! Се где наш Иаков покоился! «И спал там». Спал в Харране, во граде любви спал. «Там дам тебе сосцы мои».
Видишь ли, возлюбленный Михаил, се где покоится друг твой! Старец Варсава Даниил Мейнгард.
Июня 19, 1788 года.
«Убьет дракона, сущего в море» (Исайя).
«Как спадет денница!»
«Нечестивый, кляня сатану, сам клянет свою душу» (Сирах).
«Пока день озарит и денница воссияет в сердцах ваших» (Петр).
Борьба и пря о том: претрудно быть злым, легко быть благим
Возлетев нетопырьскими крыльями Сатана из преисподних в горнее, остановился на пределах атмосферы[208]. Узрев же ночным оком лучезарный оный дом: «Премудрость создала себе дом и утвердила пирамид[209]семь», адским рыком, аки громом, возревел так: «К чему сей дом сотворен?»
На сей трус бурен сребровидными со златым междорамием крыльями, как орел на лов, ниспускаясь, Михаил возопил: «О враг Божий! Почто ты здесь? И что тебе здесь? Древле отрыгнул ты предо мною хулу на Моисеево тело»[210]. Ныне тот же яд изблеваешь на дом Божий. Кто как Бог? И что доброе и столь прекрасное, как дом его? Да запретит тебе Господь мой, ему же предстою днесь!..
Сатана. Не подобает небесных воинств архистратигу[211] быть сварливому, но тихому, кроткому и…
Михаил. О змий! Умягчил ты слова твои паче елея, и они суть стрелы. Не твое есть разуметь, что благовременный гнев есть то любовь Божия, а что безвременная милость есть то твое сердце.
Сатана. Се странную песнь воспел ты!
Михаил. Странное же новое и преславное воспевают небесные силы во граде Божием. Сия есть истина.
Сатана[212]. Силы же преисподние что ли поют?
Михаил. Силы твои поют подлое, мирское, мерзкое. Сказать же Петровым в «Деяниях» словом (commune, ϰοινóν, coenum) – просто сказать грязь рыночную и обвившую иезекиилевский оный оприснок мотылу[213].
Сатана. Ха-ха-хе! Странное поют силы небесные…
Михаил. О ругатель! К чему сей песий смех твой? Не таится же предо мною лукавство твое. Нарицая странною, тайно клевещешь небесную славу и догматы ее, воздавая ей мнимое тобою неблаголепие и непреподобие, просто сказать, вздор.
Сатана. Ныне же, не обынуясь, провещал ты причину, чего ради преисподнее жительство в тысячу крат многолюднее паче вашего небесного?
Михаил. И лжешь, и темноречишь. Открой, если можешь, откровеннее сердца твоего бездну.
Сатана. О, Апокалипта[214] странность в догматах, неравность в пути, трудность в деле, сей есть троеродный источник пустыни вашей небесной.
Михаил. Не можно ли хоть мало откровеннее?
Сатана. Претрудно быть жителем небесным. Внял ли ты? Се причина, опустошившая небеса ваши.
Михаил. Откуда сей камень и кто его положил в основание?
Сатана. Се я глаголю! Претрудно быть, и было так.
Михаил. Ты ли творец догмата сего?
Сатана. Сей догмат есть несокрушимый адамант.
Михаил. «Внемли, небо, и слушай, земля!..» Услышите и преисподнее! Какая есть большая на Господа Вседержителя хула и клевета паче сей? Се удица, всех уловляющая! Се ключ, всем врата ада открывающий. Се соблазн, всем путь на небеса оскорбляющий! О украшенная гробница царская, полна мертвых костей и праха, мир блудословный! Прельщаешь старых, молодых и детей. Вяжешь в прелести, как птенцов в сети.
Весь мир дышит его духом. Он есть сердце миру. Сердце нечистое, сердце плотское. Се богомерзкая троица: сатана, плоть, мир. Кто даст мне меч Божий, да проколю сего мадианита[215], любодействующего с блудницею и любодейницею мира сего, и обличу срамоту ее?
И, подняв Михаил молниевидное копье, поразил адамантовым острием Сатану в самое сердце его и поверг его в облако вечернее. Он же, падая стремглав, воскликал: «Ура! Ура! Победил! Победил!» Из средины же облака возревел: «О, о Апокалипта! Призови небо и землю в свидетели, я же тебе не покорюся, даже к сему я тверд в сем моем догмате».
Михаил. О нетопырь! Горе тебе, творящему свет тьмою, тьму же светом, нарицающему сладкое горьким, легкое же бременем.
Сатана. Не писано ли: «Нужное есть Царствие Божие?..»
Михаил. Онемей, пес лживый!
Сатана. И не прилагающие усилие достигают ли оное?..
Михаил. Лай, лай ныне, пес, издалека на солнце… Господи Боже мой! Правда твоя, как полдень. Кто как ты? Ты сам дракону сему челюсти его, всех пожирающие, заградил не один только день твой, который есть, как тысяча лет. Аминь.
На сей шум и рев, как еродиевы птенцы[216] слетают с гнезда к матери своей, поправшей змия, – он же под ногами ее вьется, развивается – так низлетели к Михаилу Гавриил, Рафаил, Уриил и Варахиил[217]. Михаил же, как боголюбивый Еродий, терзает и попирает домашнего врага, воздавая благодать дому владыки, позволившему на семи башнях, надзирающих премудрый дом его, возгнездиться птицам по писанию: «Сколь возлюблены селения твои!..» «Птица обрела себе храмину». «Там птицы возгнездятся». «Еродиево жилище предводительствует ими». «Блаженны живущие в доме твоем…»
Беседа ангельская о клевете дьявольской и о кознях, отводящих от истинного утешения
Небесные архивоины воссели на радуге, Михаил же так повел слово: «Не наша брань против крови и плоти, но…» Сердце человеку есть неограниченная бездна. Она есть то, что воздух, плавающие планеты носящий. Сия бездна если темна, и не сбылось на ней: «Просвещаешь тьму мою». «Бог, велевший из тьмы свету воссиять, который и воссиял в сердцах наших…»
Тогда она бывает адом, сиречь темницею, и исполняется, как ночных птиц, мрачных мечтаний и привидений. Ночной орел[218], царь и отец всем прочим, есть сатана. Сии пустые мечты суть то злые духи, а злые духи суть то злые мысли; злые же мысли суть мысли плотские, владеющие миром. И сие-то написано: «К миродержателям тьмы века сего, сиречь брань наша против злых духов, державу имущих над непросвещенным миром и над всею смесью беззаконников». Что же далее? Началом садовых плодов суть семена. Семенами же злых дел суть злые мысли. Сие же то и написано: «К началам и к властям… к духам злобы поднебесным». Поднебесные духи злобы суть мечты плотского, скотского и зверского сердца, которому очи колет острый сей правды Божией меч: «Сатана, не мыслишь, что суть Божие, но что человеческое».
Любезная моя братия! Видите, сколь по всей Вселенной рассеял сатана семена свои! От его рода семян суть и сии блудословные сиренские[219] и блудогласные песенки:
Жесток и горек труд
Быть жителем небес;
Весел и гладок путь —
Жить, как живет мир весь.
И опять:
Святыня страждет без утех,
А злость везде свой зрит успех.
Какая польза быть святым?
Жизнь удачнее всем злым.
Сих услажденных своих вод хляби изблевая, ангельское око ваше остро провидит, сколь хитро погасил во всех сердцах божественный оный огонь: «Кто даст мне крылья?.. И полечу и почию». «Крепка, как смерть, любовь. Крылья ее – крылья огня…» «Кто нас разлучит от любви Божией?» «Согрелося сердце мое, и в поучении моем разгорится огонь».
Василисковым же ядом надыхнен мир, глух, как аспид, и холоден, как лед, сотворился к матери нашей, к премудрости Божией, согревающей нас в недре своем и утешающей. «Сын! Если поспишь, сладостно поспишь, если пойдешь, безбоязнен будешь, и радость будет на всех путях твоих». Сего ради не дивно, как все уклонились вместе. «Не сладок Бог» и «Нет Бога» есть то же[220]. Растлели и омерзели в самых началах и семенах своих, в самом корне сердца своего.
Кто может поднять на пути золото или бисер, мнящий быть нечтось бесполезное? Какой тетерев не дерзнет вскочить в сеть, почитая рогом изобилия? Какой агнец не устрашится матери, творящий ее волком, и не прилипнет к волку, творящий его матерью? Не вините мира. Не винен сей мертвец. Отнят сему пленнику кураж, выколото око, прегражден путь; связала вечными узами туга сердце его.
Какая туга? Когда что любят и желают мысли, тогда и плотское сердце внутри нас распространяется, раздувается, радуется[221], во время же огнушения стесняется, жмется, тужит, как недужный, отвращается от пищи и уста сжимает. Сатана, погасив огонь божества в мирском сердце, связал туго тугою, дабы оно вечно гнушалося Царствием Божиим и вовек не разрешилось к обретению его; дабы не воспело победной оной песни: «Сеть сокрушилася…» «Путь заповедей твоих тек, когда расширил ты сердце мое». «Желает и кончается душа моя…» «Сердце мое и плоть моя возрадовались…»
И когда пишется: «Да возвеселится сердце мое…», сие значит: «да закуражится». «Отвергнутая утешится душа моя…» – значит, не приемлет куража и желания. Отнять кураж, а навести ужас есть то – стеснить, затворить и связать душу, дабы она не веселилась, но тужила в благом деле. Сия есть престрашная обида, плен и убийство – растлить человека в самых мыслях и в сердце его, как в семенах и в корне его, как написано: «Растлели и омерзели в начинаниях своих», сиречь в главностях: подобны колесничному или корабельному бесноватому управителю. Не винен же мертвец, винен человекоубийца. Мир есть орех, червем растлен, слепец без очей и вождя, медведь, влекомый за ноздри свои, раб сатане, пленник дьяволу, львиная ограда. Какая ограда? Послушаем притчи.
Львиная ограда
Лев дремлющую дубраву с дебрями ее ограждает, дав ей одни врата, где и сам вблизи обитает втайне. Ограждает же не стеною и рвом, но своим следом. Как только голоден, так возревел. Звери, вострепетав, ищут спасения и, притек к спасительным путям, отскакивают вспять от львиного следа, дышущего в чувства их нестерпимым ужасом и преградившего путь. Убоявшись же там, где не было страха, ищут безопасного пути потоль, поколь приблизятся к вратам, где нет подлинно следа и нечувствителен правдивый ужас. Здесь уловляются. Вот врата ада! Здесь всему миру исход и кончина. Сатана «ловит, как лев в ограде своей и как львиный щенок, обитающий в тайных», всех тех, о ком написано: «Убоялися страха, где не было страха».
В сем страшном месте умолчал Михаил. Горние же военачальники, сидя на благокруглой дуге облаков, отдалися в размышления, взирая на круг земной и унывая, как разоряемый Содом или Вавилон пред собою видя. В само сие задумчивое время вместо уныния кураж, вместо же страха радость последующим словом нечаянно так возблаговестил Гавриил.
Путь спасительный
Он прежде запел песнь, а за ним все архангелы сию:
Сойдет архангел в Назарет ко Деве,
Приносит радость праматери Еве.
Радуйся, Ева! Радуйся, Дева!
Обрадованна.
Господь с тобою! Радость тобою
Всем будет данна…
Потом открыл цветущие уста в сей нетленный запах, благовествуя день ото дня спасение Бога нашего: посланник я есть не к единой деве Марии, но во всей Вселенной всех тех: «Господи, в чреве нашем зачал», всех зачав в утробе своей, и вместивших в сердце своем дух заповедей Господних, посещаю, ублажаю и целую сим целованием: «Радуйся, благодатная! Господь с тобою! Благословенна ты в женах!»
Сии суть правдивые матери Божии: ни от крови, ни от похоти плотской, ни от похоти мужской, но от Бога рождающие детей своих. Рожденное от плоти плоть есть, рожденное же от духа есть дух, освятивший сердца и утробы наши. Господи! Сей дух есть закон твой, посреди чрева нашего – путь, истина и жизнь. Мир многолюбящим его, и нет им соблазна. Мир на Израиля и на всех, которые правилом сим жительствуют; мир на них и милость! Внимай, небо, и скажи… Жизнь безопасна; есть то путь сладкий – путь Господень. Любезные мои братья! Отвратите от содомлян ангельские очи ваши и зрите на грядущего пред вами странника сего на земле. Он шествует с жезлом веселыми ногами и местами и спокойно воспевает: «Пришлец я на земле, не скрой от меня заповедей твоих».
Воспевая, обращает очи то налево, то направо, то на весь горизонт[222]; почивает то на холме, то при источнике, то на траве зеленой; вкушает пищу беспритворную, но сам он ей, как искусный певец простой песне, придает вкус. Он спит сладостно и теми же Божиими видениями во сне и вне сна наслаждается. Встает утром свеж и исполнен надежды, воспевая исаиевскую песнь: «Взалчут юнейшие, и утрудятся юноши, и избранные не крепкие будут; терпящие же Господа обновят крепость, окрылатеют, как орлы, потекут и не утрудятся, пойдут и не взалчут».
День его – век ему и есть как тысяча лет, и за тысячу лет нечестивых не продаст его. Он по миру паче всех нищий, но по Богу всех богаче. И что лучше, как «веселие сердца – жизнь человеку»? Жезл его есть Господь страстей и вожделений его, и радости его никто же возьмет от него. Достал он сей мир не как мир доставать обычно. Он возлюбил путь и славу Божию. Сей есть истинный мир и жизнь вечная, а весть его – благовестив. «Да слышит земля слова уст моих!»
Сей странник бродит ногами по земле, сердце же его с нами обращается на небесах и наслаждается. «Праведных души в руке Божией». У безумных почитаются погибшими и заблудшими: «Они же суть в мире». Хотя телесные наличности, досаждая, беспокоят, но сей урон с излишком награждает упование их, бессмертия исполнено, и воцарившийся Господь в них вовеки. «Не слышите ли, что сей пешеходец поет?» «Как не слышать? – воскликнули архангелы. – Он руками машет и поет песнь сию: „На пути откровений твоих насладился, как во всяком богатстве“».
Он один нам есть милейшее зрелище паче всех содомлян. Мы же его познали. Сей есть друг наш Даниил Варсава[223].
И все рассмеялись. Потом же Гавриил простер смарагдинные крылья и, прилетев, сел при боку Рафаилову, обоняя в руках своих сладковонный куст и крын полевой. Рафаил, смотря на Варсаву и посмеявшись, как Сарра, помянул духовного своего сына, любезного путника Товию, сына Товитына. Он долгую повесть соткал: каким образом поручил ему старик сына своего, какие напасти и припадки встречались на пути, сколь счастливо юноша вошел в невестник и переспал с невестою Божиею? «Когда он боялся воды или рыбы, – повествовал Рафаил, – тогда я его научал: „Сын мой Товия! Сын мой, не бойся! Вода не потопит тебя. Но воды блевотин змииных, но потопные речи советов мирских, но волнения плотских устремлений – сей есть всемирный оный древний потоп, всех пожирающий! Ей, глаголю тебе: сего убойся! И рыба, сын, не проглотит тебя. Но чрево, но сирище[224] и чресла твои се есть ад и кит, поглощающий всех, им же Бог – чрево и слава в стыде их. Ей, говорю тебе: сего убойся. И утроба рыбная, и дым внутренностей ее не спасет тебя. Но дым дыма и дух духа, ей, говорю тебе, он спасет тебя“». «Слышь, Израиль! Господь Бог твой посреди тебя, во внутренностях твоих, в сердце твоем и в душе твоей». Тот есть дым дыма и дух духа; дым от утроб твоих, от содомского зажжения вожделений восходящий до небес; и дух, не разделяющийся от тебя, но превосходящий дебелость плоти и тонкость души твоей, тот спасет тебя. Сей есть смирна, и стакти, и касия от утроб твоих. Сей да изойдет, да явится тебе, да зачнешь в утробе и вместишь в сердце, да в благовоние мира его течешь, да не удавит души твоей смрад бесовский и мирских, вожделений зловоние.
Сжечь утробы по Мойсеевому повелению и умертвить члены, составленные с праха, есть то же. Сие все бывает верою, сиречь помышлять себе, – мертвым же быть по плоти, живым же по Богу. Сжечь и убить душу твою, разумей: отнять от нее власть и силу. Тогда останется в тебе один фимиам Божий, спасительное благоухание, миро мира и помазавший тебя дух Господень и сбудется: «Направить ноги наши на путь мира».
Путь мира, наречен пуст[225]
– Сим благовестием разожжен, – продолжал Рафаил, – пошел мой Товия направо, в путь мира, которым ныне шествует наш Варсава. Сей есть путь царский, путь верховный, путь горний. Сим путем Енох, Илия, Аввакум и Филипп, восхищен, не обрели себя в мире. Сим путем взошел на гору Авраам вознести на жертву Исаака и принял от Бога печать веры. Сим путем взошел на гору Фасга Моисей и упокоился. Сим путем шествует весь Израиль в обетованную Землю. Сим путем вошел в Сион Давид, насытился священных хлебов, раздав и сущим с ним по сковородному блину. Сим путем восходит в горнее Мариам, целует Елисавету и ублажается. Сим путем шел Христос в пустыню, победил сатану. Сим путем восходят на гору Галилейскую апостолы и видят свет воскресения. Сей есть путь субботний, разумей – мирный. Сим путем шествовали Лука и Клеопа. Сошелся с ними третий блаженный оный собеседник, преломивший им хлеб небесный и открывший им очи видеть невидимое его благоухание.
Напоследок сим путем ехал в колеснице евнух царицы Кандакии и познакомился с Филиппом. Филипп открыл ему в человеке человека, в естестве – естество, благоухание Христово и новым благовестием, как чудным фимиамом, накадил ему сердце, омыл его нетленною сверх от стихийной воды водою и отпустил его в дом свой. Он же отошел в путь свой, радуясь. Сей путь есть радостен, но пуст, пуст, но радостен, и вне его нет спасения. Пуст же, ибо людям избранным только открыт. Мир мнит его быть пустым, сиречь суетным. Сия есть клевета. Мнит же опять его быть горним, сиречь горьким. И сие клевета. Гора значит превосходство, не труд и горесть. Горе говорящим: сладкое – горькое и вопреки. «Путь Господень есть суд, рассудить злое – избрать благое». Любезный путь! «Не зайдет солнце тебе, и луна не оскудеет тебе. Есть Господь тебе свет твой, и исчезли дни рыдания твоего». Сие возгласив, Рафаил умолк. Уриил же воззвал: «Распрострите вдаль взор ваш и увидите несколько путников, предваривших Варсаву». Но Рафаил начал понуждать: «Любезные мои братья! Взгляните хоть мало на путь левый и на козлища, на несчастных путников его…» «Ах! Отвращаешь нас, друг, – вскричали архангелы, – от прекрасного зрелища к страшному». Обращаясь же, воспели все песнь такую:
О мир, мир, мир украшенный!
Весь притворный, весь гроб повапленный![226]
Прельщаешь старых, младых и детей.
В прелести вяжешь, как и птенцов в сети.
Свет кажется украшенный,
Но он, как гроб повапленный,
Внутри же его выну, зрю мерзость едину.
Путь левый, наречен вентер
– Сей путь, – сказал Рафаил, – нарицается вентер. Есть же вентер сеть рыболовна, сотворена по образу чрева: широка во входе, тесна в исходе. Сей путь, уклоняясь от востока, скрывает конец свой не в светлой южной стране, но во мраке полуночном.
– Вот путь, – говорит Товиин вождь, – вот и несчастный его путник грядет пред вами! Судите его! Небесные силы, взирая на путника с унынием и милосердствуя о нем, возгласили: «О бедный страдалец! Сей есть сребролюбец. Боже мой! Весь обременен мешками, сумами, кошелями, кошельками, едва движется, будто навьюченный верблюд. Каждая ступень ему мýкою. „Горе вам, богатые, ибо отстоите от утешения вашего“».
– Но он сего, – извиняет Рафаил, – не чувствует, но паче еще блажит себя и почитает путь свой благословенным вовеки. Он благодушествует, шествует и поет.
– Возможно ли? – вскричали духи.
– Пожалуйте, – просил Рафаил, – внемлите песне его.
Пусть я во свете скверн – только бы был богат[227].
Днесь не в моду совесть, но злато идет в лад.
Как нажил, не спросят, только бы жирный был грош.
Сколь богат, столь всем брат и честен и пригож[228].
Что у нас бесчестно в мире? Кошель пустой.
Нищим ли жить? Лучше пущуся в смертный гной.
И смерть сладка, поколь рубль за рублем плывет[229].
О святое злато! Над тебя в свете нет.
Не столь милый отец, не столь родившая мать,
Не столь любезные и чада веселят.
И если такая у Венеры краса,
Не дивно, что в нее влюбилась тварь вся.
Ангельские силы ужаснулись, видя, что сатана столь хитро умел растлить бесноватую сию душу, обожающую мертвое и уповающую на кумира. «О сатана! – воззвали они, соболезнуя. – Родная Божия обезьяна!» Он им вместо слов: «Горе вам, богатые…», «блаженны нищие…» положил на сердце в основание сей свой смрад: «Блаженны богатые, ибо тех есть царство всяких утех». Такова душа есть аспид, отнюдь не слышащий призывающей милости: «Придите ко мне, все трудящиеся и обремененные, и я успокою вас…»
– Боже мой! – возгласил Уриил. – Сей беспокойный путь толпами людей, как торгами, весь засорен. Слышь, Рафаил! Какая есть сия ближайшая толпа?
– Трус колесниц, – отвечал он, – шум бичей, конский топот и свист обличает, что сия громада есть полк честолюбцев; сию же предварившая толпа есть торжество сластолюбцев. Сие обличается пищанием и ржанием музыкальных органов, восклицанием торжествующих и козлогласованием, поваренными запахами, гарью и курением. Прочее в дальних оных сволочах и стечениях: там тяжбы, брани, татьба, грабительство, лести, купли, продажи, лихоимства…
Братья! Приглядитесь к правой стороне – вот они! Несколько путников, старавшись от левого пути, пробираются через неровные места к пути мирному. «Как Бог, искусил я и обрел их, достойных себе…»
– Ба, ба, ба! Какое странное сие вижу зрелище! – возопил, как молния, нечаянно Варахиил. Пятерка человеков бредут в преобширных епанчах, на пять локтей по пути влекущихся. На головах капюшоны. В руках не жезлы, но колья. На шее каждому по колоколу с веревкою. Сумами, иконами, книгами обвешаны. Едва-едва движутся, как быки, парохиальный колокол везущие. Вот разве прямо трудящиеся и обремененные! Горе им, горе!..
– Сии суть лицемеры, – сказал Рафаил, – мартышки истинной святости: они долго молятся в костелах, непрестанно в псалтырь барабанят, строят кирки и снабжают, бродят поклонниками по Иерусалимам, по лицу святы, по сердцу всех беззаконнее. Сребролюбивы, честолюбивы, сластолюбцы, ласкатели, сводники, немилосердны, непримиримы, радующиеся злом соседским, полагающие в прибылях благочестие, целующие всяк день заповеди Господние и за алтын оные продающие. Домашние звери[230]а и внутренние змии лютейшие тигров, крокодилов и василисков. Сии нетопыри между правым и левым путем суть ни мужского, ни женского рода. Обоим враги, хромые на обе ноги, ни теплые, ни холодные, ни зверь, ни птица. Левый путь их чуждается, как имущих образ благочестия; правый же отвергает, как силы его отвергшихся. В сумах их песок иорданский с деньгами. Обвешанные же книги их суть типики, псалтыри, прологи и проч. Вся их молитва в том, чтоб роптать на Бога и просить тленностей. Вот останавливаются, молясь, и петь начинают. Послушаем безбожные их песни Божии.
Боже, восстань, что спишь?
Почто о нас не рядишь?
Се путь беззаконных цветет!
На путях их бедностей нет.
Мы ж тебе свечищи ставим,
Всякий день молебны правим!
И забыл ты всех нас.
Два раза постим в неделю.
В пост не уживаем хмелю.
Странствуем по святым градам,
Молимся и дома и там.
Хоть псалтыри не внимаем,
Но наизусть ее знаем.
И забыл ты всех нас.
Услышь, Боже, вопль и рык!
Дай нам богатство всех язык!
Тогда-то тебя прославим,
Златые свечи поставим,
И все храмы позлащенны
Восшумят твоих шум пений —
Только дай нам век злат!
– О смердящие гробы со своею молитвою! – возопил Варахиил. – Сии блудолепные лавры под видом Божиим сатану обожают. Злоба, в одежду преподобия одета, есть то сатана, преобразившийся в ангела светлого. Нет сего злее во всем аду: опустошение царствам, церкви поколебание, избранных Божиих прельщение… Отвратим очи наши от богомерзких сих ропотников, просителей, льстецов и лицемеров. Не слышите ли, что шум, треск, рев, вопль, вой, свист, дым, жупел и смрад содомский восходят от сего пути?
Архангелы обратили светлые лица свои от севера к ясному югу и воспели песнь сию:
Нельзя бездны океана горстью персти забросать,
Нельзя огненного стана скудной капле прохлаждать.
Возможет ли в темной яскине гулять орел
Так, как на небесный край вылетел он отсель?
Так не будет сыт плотским дух.
Бездна дух есть в человеке, вод всех ширший и небес.
Не насытишь тем вовеки, чем пленяет мир сей весь.
Отсюда-то скука, внутри скрежет, тоска, печаль.
Отсюда несытость, чтоб из капли жар горший встал.
Знай: не будет сыт плотским дух.
О род плотский! Невежды! Доколе ты тяжкосерд?
Возведи сердечные вежды. Взглянь выспрь на небесну твердь.
Чему ты не ищешь знать, что то зовется Бог?
Чему не толчешь, чтоб увидеть его ты смог?
Бездна бездну удовлит вдруг.
Клевета
По-эллински – диаволи, по-римски – traductio.
Воспев же, вопросили: что есть клевета?[233] Скажи нам, молния Божия, Варахиил!.. Он же отвечал так: «Клевета есть творить сладкое горьким, и вопреки; она есть то же, что татьба; татьба крадет вещи, а клевета мысли. Мысль есть руководительница человеку и путь. Дьявол, украв у человека добрую мысль, перекидывает будто сеть и препону через добрый путь, а сим самым сводит и переводит его на путь зол. Вот почему по-эллински диаволос, сиречь переметчик, по-римски же traductor, сиречь сводник, или переводник, дано имя клеветнику, по-славянски же клеветать значит то же, что колотить, мешать горькое со сладким, и вопреки. Сие бывает тогда, когда на место сладкого поставляется горькое, и вопреки. Сей есть один источник всех адских мук»[234].
Кознь
«Ты же, о свет Божий, Уриил! Изъясни нам, что значит то кознь?» Отвечал Уриил: «Кознь есть образ клеветы, по которому она растет и сеется. Она есть то же, что машина. Машина хитрствует в вещах, а дьявольская кознь – в мыслях. Птицелов и рыболов ловят сетями, а он – кознями». Кознь есть ловкая машина, например засада, силок, капкан, западня, сеть, вентер, верша, по-эллински – строфа, сиречь увертка, вертушка и проч. У архитектонови ныне некая машина именуется по-латински caper, сиречь козел. Ныне ясно видно, что хитрость в татьбе, а кознь в клевете есть то же. О сколь прелестная удица! Ею, точно взбесившись, человеческая воля ужасается преподобия, стремится за нелепостями, как олень, ранен в ятра, не видя, как в погибель свою течет. Сии-то души услаждаются песенками сими:
Древний век был для святцов,
Ныне век есть не таков.
Плюнь, брат, на Сион,
Пой на светский тон.
Скоро ль святость жить дождется?
Наша ж здесь жизнь наживется.
И опять:
В молоды лета не зажить света?
Что ж за корысть свет молодому?
И опять:
В старом веке нет покою,
Только болезнь со бедою.
Тогда счастие хоть бы и было,
Но в старости не так мило…
Какое же то мне счастие, если оно мне изменяет во время старости, если не верный и вечный друг оный? «Друг верен – кров крепок…» «Не оставь меня во время старости…» «Все преходит, любовь же нет!» «Бог любви есть…» «Слышь, Израиль! Господь Бог твой посреди тебя».
Се видно злая удочка, бесноватыми душами пожираема. А как волк овец на пажити и при водопое похищает, тайный же ласкатель в самом чертоге и при трапезе, как червь орехи, внутри их обретаясь, растлевает, так дьявол на самых злачных местах, во Эдеме священной Библии, хитро уловляет, примешав, как змий, в матернее для детей молоко яд свой, так он вкус и дух свой в благоуханные плоды Божиего рая. «Нужное есть Царствие Божие, и прилагающие усилие достигают его».
Сего оракула сатана растил. Он в нем осквернил Христово благоухание. Он в нем, украв дух Христов, вложил в него свой душеубийственный вкус. Он перековал нужное на трудное[235]. Поют германцы притчу сию: «Бог строит кирху, а черт там же часовню». Поет Христос: «Нужное есть Царствие Божие». Дьявол подпевает: «Трудное есть Царствие Божие».
О пакостная обезьяна! Тем же мостом грядет, а в разный город; тем же звоном поет, да чего-то как нет. Ангельский тон – адская думка, голос Ияковлев – сердце Исавлее; лобзает, как друг, – продает, как Иуда. И смех и плач нам есть Божия сия мартышка… «Внимай, небо, и заговорю!» Се клевета на Господа Вседержителя! Нужность с трудностью так не вмещается, как свет со тьмою. Нужно солнце – трудно же ли? Нужен огонь, а труден ли? Нужен воздух, но труден ли? Нужна земля и вода, и кто без нее? Видите нужность? Где же при боку ее трудность? Ах, исчезла! Нет ей места в чертогах непорочной и блаженной нужности! Дом ее есть дом мира, дом любви и сладости. Покажите же мне, где водворяется трудность? В аде ли? Верую, Господи, там-то обитают труд и болезнь, печаль и вздыхание. Но там ли нужность? Ах, не бывала она там. Ее присутствием ад в мгновение преображается в рай. В аду все делается то, что не нужное, что лишнее, что не надобное, не приличное, противное, вредное, пакостное, гнусное, дурное, непригожее, скверное, мучительное, нечестивое, Богомерзкое, проклятое, мирское, плотское, тленное, ветреное, дорогое, редкое, модное, заботное, разорительное, погибельное, адское… и прочий неусыпающий червь. Сия бесноватая и буйная дева – трудность именуется по-эллински Ἄτα, сиречь пагуба, по-еврейски же Ада, Ламехова жена, сиречь блуднокрасующая и заботная, противная жене, именуемой Селла и Мирна. Сколь же разнится чистая наша дева – святая нужность![236] Она не Ἄτα, но Лита и Литургисса; не Ада, но Селла; не Фурия, но Анна, но Хария, но Грация, разумей: возлюбленная, милостивая, даровитая. С небесных кругов и от горних пределов возлюбленной сей царицы исчезла всякая горесть с трудом, а печаль с воздыханием. Оттуда сатана со всеми своими тьмами низвержен в ад. Какая сила низвергла? Та, что там жизнь не зависит от заботных сует и суетных забот. Там живет одно только нужное оное: «Едино нужно». Оно есть и сродное, и легкое, и благолепное, и преподобное, и веселое, и полезное, без серебра и без горестей стяжаемое, как написано: «Туне примете, туне дадите». Внуши, земля! Услышь, род человеческий! Напиши на ногте адамантовом, на вечных сердца своего скрижалях Господню славу сию: «Благословен творящий нужное нетрудным, трудное ненужным».
Как только Уриил отрыгнул господствующую сию славу Вышнего, поднялся от преисподних хульный шум, рык, вой, свист, стон… каков бывает от дубравных зверей, от ночных птиц, от болотных жаб во время землетрясения. Замялся, свиваясь и развиваясь в бесчисленные свертки, адский змий, пронзен изощренною сильного стрелою и жаром палящих углей осыпан, по оному: «Он устами произносит премудрость, жезлом бьет мужа бессердечного». На крыльях Урииловых виден был вид многоценного сапфира, превосходящий голубой свод благовидного неба. Сей божественный ум, пустивший из уст своих меч обоюдоострый, поразил Сатану в самое чрево его и убил блудодеяние. Варахиил же выстрелил праволучную стрелу молниину, пронзил дракона в самое око его и убил похоть очей по Писанию: «Око, ругающееся отцу и досаждающее матери своей, да выколят оное вороны из дебрей». Прежде же всех умертвил копьем Михаил любодейственное сердце его. От того часа царство его и козни разорены.
Адское царство на чем основано?
Простер же Рафаил яшмовидные крылья свои с Гавриилом и, перелетев, сел при боку Варахиилову. Потом, рассмеявшись, веселовидно изрек: «Возрадовался дух мой, как Уриил, как Финеес, во чрево, ты же, как Сисаре, в самое око его пробил ему голову его». Вид же Варахииловых крыльев, как вид углей, разожженных от оного углия: «Стрелы сильного изощренны с угольями поедающими». «Разожжено слово твое очень, и раб твой возлюбил его…» «Слово плотью было и вселилось в нас».
Тогда сей пламенеющий орел, служитель в молнии Вышнему, божественный Варак распростер крылья свои и, помахав оными, возгласил: «Сия есть победа, победившая мир, плоть и дьявола – любовь наша. Крепка, как смерть, любовь. Жестока, как ад, ревность Божия. Крылья ее – крылья огненные. Углие огненное воспламеняет ее. О углие! О возлюбленный наш анфракс оный!»[237]
«Золото земли оной доброе, и там анфракс». Сей дражайший анфракс нас, серафимов, воспламеняет, «творя ангелов своих духами и слуг своих пламенем огненным». Глас его оный… «Глас брата моего…» Сей один утешает и укрепляет нас. «Возвеселись, бесплодная!» Сей есть глас его. «Смиренная и колеблемая! Не имела ты утешения. Се я уготовляю тебе анфракс – камень твой – и на основание твое сапфир. И положу забрала твои, яшму и врата твои, камни кристалла и ограждение твое, камни избранные – и правдою вознаградишься… Всякое орудие, сделанное на тебя, и всякий голос, который на тебя встанет на бой, не благопоспешу. Одолеешь их всех. Все сыны твои научены Богом, и во многих мирах дети твои. Сие есть наследие служащим Господу, и вы будете мне праведны», – говорит Господь. Ныне желание наше исполнилось. Ныне услышана тричастная оная молитва Сирахова:
Господи, отче и Боже живота моего!
Да не пожрет мя бездна мирская!
Возведя очи на прелесть его,
Да не поглотит мя пропасть чрева,
Угождающего, как Богу. И да не свяжет мя
Стыдодейство, ищущее сладости в мертвом блате.
На сей тричастности стоит все адское царство.
Ныне мудрость одолела злобу, и все воспели так:
О сын, рожден от девы,
Во бесстрастия глубине!
Тричастную злобу души
Потопи, молюсь.
Да как же во тимпане,
В умерщвленном телесе
Воспою победную песнь.
– О язык трегубый! – возглашая возгласил Варак, разоривший города и превративший дома вельмож. – Блажен обладающий тобою. Се есть Царствие Божие! Нет его легче, как нет нужнее, и нет нужнее, как нет врожденнее его. И что есть Бог, если не внутри нас пламенеющая, как искродышащий уголь, блаженная оная красота: «Без меня не можете творить ничего». Что же есть? Она носит горы, и воды, и весь труд наш. Она тонкоплотное небо и огонь десницею своею жмет и держит. Кто же присноблаженную и пренепорочную сию матерь нашу дерзает наречь трудною? Если сатана сатану изгонит? Так не трудностью труд уврачуется. Господи! Се труд воздают тебе! Ты же – веселие и радость, мир и успокоение. Правда твоя, как солнце. И се сатана помрачает! Мир же свидетельствует о лжи. Господи! Если возможно есть, да мимо идет от тебя горькая чаша сия. Если же не может сия ложь мимо идти от тебя, будет воля твоя[238].
Плачущая бесплодная
Во оно время слышан был жалостный голос на небесах. Вдова, бродящая по земле, облаченная в темные ризы, должная родить сына, ищет места, но не обретает, гонима змием, пожерти плод чрева ее хотящим и в след ее изблевающим потоп блевотин. Сего ради скитается, рыдающая и вопиющая песнь сию[239]:
Кто даст мне крылья ныне? Кто даст посребрéнны?
Кто даст мне плечи ныне? Кто даст воснерéнны?
Да лечу сквозе присно о бозе,
От земного края даже до рая
И почию.
Се ехидн лютый бежит! Се мя достизает!
Се челюсть адску на мя люто разверзает!
Поглотить хочет, ядом клокочет,
Василиск дивый, аспид пытливый.
Ах, увы мне!
Вод горьких хляби стыдно изблевает черный.
Се мрак! Се облак покрыл мя ныне вечерний!
Увы мне ныне! Увы, едине!
Гонит всем адом меня со чадом.
Нет мне мира.
Увы мне! Горе! Увы! Что творити?
Кого на помощь дерзаю, бедна, молити?
Увы мне ныне! Увы, едине!
Гонит всем адом меня со чадом.
Нет мне мира.
Боже! Ты призри на мя с высоты святыя
И приклонися, странный, на слезы мне сия:
Дай крепость силы, бы не сдолели
Твоей рабыни уста змиины.
Ах! О! Боже!
Кто даст мне крылья ныне? Кто даст голубины?
Да выспрь парю от сей адской глубины…
Архангелы возлюбили прекрасную сию невесту Божию, скитающуюся по земле и не имущую, где главы преклонить, милосердствуя о ней. Михаил же, разожжен ревностью, расширил посребренные крылья свои и устремился, как к страждущему своему птенцу орел, схватил жену и посадил ее на радуге. Тогда целомудренная сия Сусанна[240] не находится между смертными на земле, да не злоба изменит разум ее, или лесть прельстит душу ее. Непраздная мать воссела с сыном своим на благокруглой дуге облаков, и сама будучи прекратившая потоп радуга оная.
«Глянь-ка на дугу и благослови сотворившего ее. Прекрасна сиянием своим».
Досадители же ее суть сии: «Премудрость и наказание уничтожающей есть окаянный, и праздно упование их, и труды бесплодные, и ненужные дела их. Жены их безумны, и лукавые дети их, проклято рождение их, как блаженная есть бесплодная неоскверненная!»
Тогда из облака возгремел Михаил к живущим на земле сим голосом: «Сыновья человеческие! Зачем любите ложь, поедая землю во все дни жизни вашей? Так ли юродивые вы сыновья Израиля?» Не испытав, ни истины не уразумев, осудили вы дочь Израилеву. О обветшалые злыми днями вашими! Зачем судите суды неправедные и не слышите говорящего Бога: «Неповинных и праведных не убивай». «Имеющий уши слышать да слышит!» После сего грома услышана была издалека в горнем воинстве ангельском песня воспеваемая сия:
В конец сего: «Испустил змий за женою из уст своих воду, как реку, да ее в реке потопит».
Воньми, небо и земля! Ныне ужаснися.
Море безднами всеми согласно двигнися.
И ты, быстротекущий, возвратись, Иордан.
Прийди скоро крестить Христа, Иоанн.
Краснозрачные леса, стези отворите,
Предтечу Иоанна ко Христу пустите.
Земные же языцы, купно с нами все ликуйте,
Ангельские хоры все, в небе торжествуйте.
Сошел Спас во Иордан, стал в его глубине.
Се сошел и Дух Cвятой на него в виде голубине.
«Сей есть сын мой возлюблен», – отец из облак вещаше.
Сей мессия обновит естество все ваше.
Освяти струи и нам. Змию сотри главу.
Духа твоего, Христос, росу дай и славу,
Да не потопит нас змий. И мы все от земна края
Да почить полетим до твоего рая.
Обновление мира
Семь голов суть сатане, как одна; голова же – как заходящее солнце, мглою обезображенное. Вскоре потом лицо земли покрыл мрак вечерний. Бесчисленные же нетопыри и ночные птицы, летая во мраке, ненужную хулу и клевету на славу Вышнего возвещали. Тогда явилось и ангельское многое воинство, как звезды небесные, но расслабленно сияющие. Архангелы, исполняя написанное: «Во время оно разумный умолкнет» и пленяясь краснейшей всех земных дочерей красотою небесной Сусанны, терпели и пребывали, молясь так: «Господи, боже наш! Правда твоя в свете твоем. Свет же в правде твоей. Истина твоя в солнце живет, солнце же стоит на истине твоей». Се сие знамение есть твое, от тебя и тебе у нас. От тебя глагол сей твой и о тебе. Ты один и сотворишь его. Се лестница семиступенная к тебе нам. И се сатана низверг ее! Он сотворил из нее врата ада, нарек нужное трудным, сладкое же горьким. И се врата ада одолевают людей твоих. Встань, Господи! Встань, слава наша! Встань рано!.. Возлег, почил ты в тучной горе твоей, как лев, многие лета спящий. Возбудись, как Самсон. Сотвори величие неплодящей твоей, коснись гор твоих – и воздымятся, блесни молнию и разгони супостатов, да во свете твоем узрим новый свет. И обновишь лицо земли. Ты и вчера, и днесь, и вовеки: бывший, сущий, и будущий. Аминь!
Помолившись же, всерадостным воскликнули голосом: «Да будет новый свет!»
И был новый свет. Сразу проникло радостное утро. Воссияло солнышко, просветило небеса, проповедующие славу Божию, и обновило лицо земли. И нарекли ангелы вчерашний день тьмою, днешний же день светом. И был ветхий, и был новый свет, но день один и мир один. Древне сотворил Бог мир в семь дней для людей; в последние же века ради ангелов обновотворил его в один день, который есть, как тысяча лет. Да исполнится пророчество верховного Петра: «Покайтесь! Ибо да придут времена прохладные от лица Господнего». «Придет же день Господень, как тать в ночи, в он же небеса с шумом мимо пойдут…» «Новых же небес и новой земли чаем; в них правда живет». И Иоанново: «Дети! Последняя година есть, и мир преходит, и похоть его, творящий же волю Божию пребывает вовеки». «Не взалчут к тому, и не вжаждут. Не должно же упасть на них солнце, ни всякий зной; как агнец, который посреди престола, упасет их, и наставит их на животные источники вод, и отнимет Бог всякую слезу очей их…» А как только перешел и зашел ветхий мир, воссияло же вместе и Ноево, и новое время, и лето; тогда во мгновение ока в последней трубе все ночные птицы, все ядовитые гады, все лютые звери, всякий труд, и болезнь, и все злых духов легионы, все бесчисленные свитки, изблевающие хулу на Вышнего, вихрем возметаемые от лица земли, исчезли. И се! Воспевая, воспели архангелы и все ангельское воинство в псалмах и пениях, и песнях духовных победную.
Пой и воспой, сколь благ Бог твой!
Скор рукою за тобою
В день брани твоей стать
Враги твои, супостаты,
Погоняй, поборяй.
День и вечер пой. Ночь и утро пой.
Сколь десница, прославися!
Сколь мессия, возвысися!
Во победе дивных, на хребте противных!
Я Боже, тебе песнь нову,
Песнь Мойсеску, песнь Христову,
Воспою в духовной лире,
В десятиструнной псалтыре.
Всяк царь в бою цел тобою,
Цел твой и Давид, мечом не убит.
Ты изволил мя изъять,
Злоплемéнным не дал взять.
Из уст их меч смерти готов мя пожерти,
И зла их десница правды не держится.
В полках же ангельских слышаны были се сии!
Воспоем Господу! О Боже всесильный!
Еще наш принял ты вопль и плач умильный.
Еще нас не судишь в конец отринуть.
Победил! Пал супостат наш лютый.
И антихрист принял казнь, домашний враг велий.
Ко нам же возвратившись, грядет мир веселый.
Он безбедное здравие ведет за собою.
Ныне и день лучшею красен добротою.
И солнце сильнейшие лучи испускает,
И лицо краснейшее цвет полний являет[243].
Зима прошла, Солнце ясно[244]
Миру открыло лицо красно.
Из подземной клети явилися цветы,
Морозом прежде побиенны.
Уже все райские птицы
Выпущены из темницы.
Повсюду летают, сладко воспевают,
Веселья исполненны.
Зеленые поля в травы
Шумящие, в лист дубравы
Встают, одеваясь, смотря, воссмеваясь.
Ах, сколь сладко там взирать!
От днесь открылись в жаждущих полях и пустынях живой воды источники. Явились города и жилища оные. «Сколь красны дома твои, Ияков!» Неровные горы отворили пути свои, одеваясь цветами оными: «Я цвет полевой и крын удольний».
Дикий и бесстранноприимный неприступный Кавказ открыл гостиницы своим странникам. Море указало дорогу кораблям всем плывущим. Показались плодоносные острова, кефы, скалы, гавани и мысы Доброй Надежды. Отворились спасительные пристанища всем мореплавателям даже до древнего Фарсиса[245] и до Одигитрии[246] заблуждающим, до облачной огнедышащей горницы, взирающей на Александрию Фарийской пирамиды[247].
Увидели славное царство и святую землю оную: «Там родила тебя мать твоя». Царя со славою узрите, и «очи ваши узрят землю издалека». Преупокоились на злачных местах и на блаженных удольях, по писанию: «Едите, ближние, и пейте, и упейтесь, братия…» От днесь воссияли над главами святых человеков лучезарные венцы, окружающие в себе сию адамантову славу: «Легко быть благим». Тогда и на мою главу возложен венец нетленный. Архангелы, песнь победную спев, взлетели в горнее и опять вселились в семи пирамидах, субботами великими нареченных, взирающих и соблюдающих премудрости дом семисубботний, славя Отца и Сына, и Святого Духа вчера, днесь и вовеки.
Сие видение я, старец Даниил Варсава, воистину видел. Написал же в просвещение невеждам блаженным оным: «Дай премудрому повод…»
Конец