Обратившись к миссис Гроуз, я приказала ей, почти не сдерживая ярости: «Идите же, идите!» – и она удалилась тем же путем, которым мы пришли, спеша, как могла, в бесконечной скорби, в немой привязанности к девочке, но, несмотря на свою слепоту, явно убежденная в том, что случилось некое несчастье и что-то рухнуло.
О том, что я делала, оставшись одна, у меня не сохранилось связных воспоминаний. Помню лишь, что спустя, наверно, четверть часа ощутила запах травы, жесткость почвы, пронзительную сырость и холод – и поняла, что, видимо, в беспамятстве горя бросилась наземь. Должно быть, я лежала там и плакала долго, ибо, подняв голову, увидела, что день почти на исходе. Я поднялась, окинула взглядом сквозь сумеречную дымку серую гладь пруда и его пустынную, призрачную кромку и отправилась восвояси, тем же унылым и трудным путем. Дойдя до калитки в ограде, я с удивлением обнаружила, что лодки нет, и задумалась о том, как великолепно Флора справилась с ситуацией. Ту ночь, по молчаливому (и можно было бы сказать – счастливому, не звучи это слово так гротескно) соглашению, девочка провела у миссис Гроуз. Вернувшись домой, я не видела их обеих, зато – неоднозначная компенсация – видела много Майлса. Видела его так много – иначе не скажешь, – как никогда ранее.
Изо всех вечеров, проведенных мною в Блае, только этот был таким зловещим; но он же, вопреки глубокой бездне ужаса, открывшейся у меня под ногами, в ускользающей реальности, был полон необычайно сладкой грусти. По возвращении домой я и не подумала искать мальчика; я сразу же прошла в свою комнату, чтобы переодеться и наглядно убедиться в разрыве с Флорой. Ее маленькие вещички были уже убраны. Позже, когда я сидела у камина в классной комнате, горничная подала мне чай, но я не пожелала расспросить ее относительно моего ученика. Он добился свободы – ну и пусть пользуется ею сколько хочет! И он воспользовался – по меньшей мере отчасти, – чтобы прийти ко мне около восьми часов и молча сесть рядом. Когда чайный прибор унесли, я задула свечи и придвинула кресло ближе к огню: меня донимал смертельный холод, казалось, что я никогда не согреюсь. Итак, он появился, когда я сидела в полумраке, погруженная в свои мысли. Постоял у двери, как бы разглядывая меня; потом, будто решившись разделить со мной раздумье, подошел к камину и опустился в кресло с другой стороны. Мы хранили молчание, но я чувствовала, что ему хотелось быть со мной.
Незадолго до рассвета нового дня ко мне в комнату вошла миссис Гроуз; она разбудила меня с дурными вестями. Флору сильно лихорадило, видимо, она заболела; ночь прошла крайне неспокойно, девочку терзали страхи, но причиной их была отнюдь не прежняя ее гувернантка, а нынешняя. Она страдала не из-за возможного появления на сцене мисс Джессель – нет, она откровенно и страстно противилась моему появлению. Разумеется, я быстро встала с постели, мне нужно было о многом расспросить подругу, которая явно препоясала чресла свои[20], чтобы прийти ко мне. Это стало ясно, как только я спросила, считает ли она, в отличие от меня, поведение девочки искренним.
– Она упорствует в отрицании того, что видела вчера или в другое время?
Экономке я причинила своим вопросом истинные мучения.
– Ах, мисс, не такое это дело, чтобы нажимать на нее! Но должна сказать, что и нажимать-то не нужно. Она из-за этого стала старой, вся целиком старой.
– О, эту картинку я и отсюда отлично увижу. Она возмущена, словно какая-нибудь высокопоставленная особа, что ее правдивость и, следовательно, ее респектабельность подвергаются сомнению. «Мисс Джессель на самом деле – она!» Ах, уж она-то «респектабельна», эта девчонка! То, как она вела себя вчера, произвело на меня, поверьте, исключительно странное впечатление; ничего подобного прежде не было. Я точно проникла в ее тайну! Она со мной никогда теперь не заговорит.
Это мерзкое и темное дело заставило Гроуз умолкнуть, но потом она согласилась со мной, и за ее откровенностью, я не сомневалась, стояло что-то еще.
– Думаю, мисс, она и впрямь не заговорит. Очень важные у нее манеры стали!
– И эти манеры, – подытожила я, – сейчас являются главной причиной ее состояния!
О да, судя по лицу экономки, манеры и многое другое кроме них!
– Она спрашивает у меня каждые три минуты, не кажется ли мне, что вы идете.
– Понятно… – я, со своей стороны, могла бы сказать больше, но воздержалась. – А сказала ли она вам со вчерашнего дня что-нибудь про мисс Джессель, хоть слово, кроме уверений, что не водится с подобным злом?
– Ни словечка, мисс. И еще – да вы, конечно, знаете, – там, у озера, я от нее услыхала, что никто туда не являлся, во всяком случае, вчера.
– Само собой! И, естественно, вы ей до сих пор верите.
– Я ей не перечу. А что еще я могу поделать?
– Да ничего вообще! Вы имеете дело с чрезвычайно умной малышкой. Они… то есть парочка их друзей… усилили их природные способности – это был благодатный материал для опытов! Флора теперь огорчена, но она доведет свою задачу до конца.
– Да, мисс; но до какого конца?
– Ну как же – пожаловаться на меня дяде. Она представит ему меня как самое мерзкое существо!
Я поморщилась, предлагая Гроуз представить себе эту сцену; судя по ее лицу, она на минуту ясно увидела их вдвоем.
– И ведь он такого хорошего мнения о вас!
– Мне сейчас пришло в голову, что он выбрал странный способ доказать мне это! – засмеялась я. – Но это неважно. Понятно, что Флора хочет избавиться от меня.
– Чтобы никогда больше не увидеться с вами, – храбро поддакнула моя соратница.
– Значит, вы пришли сейчас ко мне, чтобы ускорить расставание? – спросила я, но не дала ей времени ответить. – У меня есть лучшая идея, и я хорошо ее обдумала. Мой отъезд может показаться правильным предложением, и в воскресенье я была ужасно близка к этому. Однако так не годится. Уехать должны вы. Вы должны увезти Флору.
– Но куда же, куда? – недоумевала она.
– Прочь отсюда. Прочь от них. Прочь – что, может быть, даже важнее – от меня. Прямиком к ее дяде.
– А там что – только жаловаться на вас?
– Нет, не «только»! Вы также доставите мне средство исцеления.
Гроуз все еще не понимала.
– И какое же у вас есть средство?
– Прежде всего, ваша верность. И верность Майлса.
Она глянула на меня в упор.
– Вы думаете, он не захочет?..
– Навредить мне, если выпадет шанс? Да, я смею так думать. Однако в любом случае я хочу попробовать. Увезите его сестру как можно скорее и оставьте меня наедине с ним.
Я сама удивлялась, что мои душевные силы еще не исчерпались, и потому слегка встревожилась, поскольку моя соратница, несмотря на мой пример, продолжала колебаться.
– Тут есть, конечно, один важный момент, – добавила я, – дети не должны видеться, хотя бы и на пару секунд, пока она здесь. – Я полагала, что Флору держат под замком с момента, когда Гроуз привела ее домой, но вдруг испугалась, как бы не было поздно. – Неужели они уже встретились?
Экономка вся зарделась.
– Ах, мисс, я не настолько глупа! Мне приходилось оставлять ее три или четыре раза, но оставлять под присмотром горничных, а сейчас она, правда, одна, но надежно заперта. И все-таки… ну… не слишком ли вы уверены в нашем маленьком джентльмене?
– Я не уверена ни в ком, кроме вас. Но со вчерашнего вечера у меня зародилась новая надежда. Мне кажется, что мальчик захотел предоставить мне удобный случай. Да, я верю! Бедный, восхитительный, маленький негодник! Он хочет говорить. Вчера он просидел рядом со мной, при свете камина, в молчании, два часа, как будто дожидаясь видения.
Миссис Гроуз упорно глядела в окно на серый, пасмурный пейзаж.
– И оно явилось?
– Нет, хотя я ждала и ждала. Признаюсь, ничего не было, но он так и не нарушил молчания, и даже когда я поцеловала его и пожелала спокойной ночи, не поинтересовался, что происходит с его сестрой и почему она отсутствует. Так или иначе, если девочка увидится с дядей, я не могу допустить, чтобы он увиделся с ее братом, не дав мальчику – поскольку дела зашли уже так далеко – еще немного времени.
Я перестала понимать, почему нерешительность так овладела моей подругой.
– Дать время – это по-вашему сколько?
– Скажем, день или два – этого хватит. Тогда он окажется на моей стороне, вы же понимаете, как это важно? Если ничего не изменится – значит, я проиграю, вот и все, а вы, в худшем случае, поможете мне тем, что по прибытии в город сделаете все, что сочтете возможным. – Она непостижимо мешкала с ответом, но тут я догадалась добавить: – Впрочем, вы, может быть, вовсе не хотите ехать?
Это наконец помогло; ее лицо прояснилось, и она протянула ко мне руку, словно присягая.
– Я поеду… Поеду. Утречком и поеду!
Я старалась быть справедливой.
– Если вы захотите еще подождать, тогда я позабочусь о том, чтобы она меня не видела.
– Нет-нет, ей сам дом вредит. Она должна уехать. – Гроуз бросила на меня тяжелый взгляд и договорила: – Вы правильно придумали, мисс. Я сама…
– Что?
– Не могу тут оставаться.
В ее тоне мне почудились новые возможности.
– Вы подразумеваете, что со вчерашнего дня что-то увидели?
Она с достоинством покачала головой.
– Я слышала! Это дитя говорит ужасные вещи! Ох! – Гроуз вздохнула с трагическим облегчением. – Честное слово, мисс, она наговорила такого!..
Но тут моя подруга осеклась, рухнула на диван и внезапно разрыдалась, дав волю своему горю, как и прежде в подобных случаях. Я же отреагировала по-другому, воскликнув: «О, слава богу!»
Слезы Гроуз иссякли, она вскочила со стоном.
– Вы говорите «слава богу»?
– Потому что это подтверждает мои подозрения!
– Воистину так, мисс!
Лучшего признания и желать было нельзя, но я все-таки засомневалась.
– Она настолько ужасна?
Экономка замялась, подбирая слова, и пробормотала: