Очевидно, что творчество Мейчена следует рассматривать в русле английского неоромантизма. Ранние рассказы явно подражательные, и подражал он прежде всего Р. Л. Стивенсону. В качестве примера исследователи обычно указывают на историю под названием «Исчезнувший клуб», но следы такого «влияния» можно отыскать и в других ранних новеллах. Первый успех пришел к писателю с публикацией уже вполне самостоятельной повести «Великий бог Пан». Успех книге обеспечили не столько ее несомненные художественные достоинства, сколько яростные нападки консервативной прессы, которая сочла книгу неприличной. Вскоре автор добился еще более широкого признания, выпустив небольшой роман в новеллах под названием «Три самозванца». Эта книга считается одной из лучших в творчестве Мейчена. Несколькими месяцами позднее он выпустил продолжение, детективно-мистическую повесть «Красная рука». За этими текстами последовали другие произведения, успех следовал за успехом. Очевидно, что большинство лучших произведений – рассказов и повестей – созданы именно в 1890-е гг.
Внезапная смерть жены (в 1899 году) погружает Мейчена в жестокую депрессию, он ищет утешение в оккультизме и (подобно А. Блэквуду) присоединяется к пресловутому мистическому «Ордену Золотой Зари». «К жизни» (в том числе литературной) его возвращает Дороти Хэдлстон, которая стала верным спутником до конца дней. Однако семейная жизнь и появившиеся дети заставляют писателя искать постоянную работу: с 1910 года на полтора десятка лет он становится сотрудником газеты “Evening News”. Журналистика обеспечивает стабильность и необходимый заработок, но напряженная работа почти не дает возможности для творчества. Мейчен публикует ряд рассказов, но едва ли их можно отнести к числу успехов. Пожалуй, только повесть «Великое возвращение» (1915), в которой школьник в валлийской глуши находит Священный Грааль, и мистический детектив «Террор» (1917) можно считать действительно удачными.
Необходимо признать: наиболее известен Мейчен своей ранней фантастической мифологической прозой с элементами ужаса. Именно этот корпус текстов и сформировал репутацию писателя, восхищал и учил Г. Ф. Лавкрафта, стал источником сюжетов для многих фантастов XX века.
А. Б. Танасейчук
Красная рука
– Не может быть никаких сомнений, – сказал мистер Филипс, – что моя теория верна: эти предметы из кремня – доисторические рыболовные крючки.
– Позвольте заметить, что вам известно, как велика вероятность, что эти штуки были изготовлены вчера при помощи дверного ключа!
– Чепуха! – фыркнул Филипс. – Я питаю некоторое уважение к вашим литературным способностям, Дайсон, но ваши знания по этнологии скудны – точнее, вовсе отсутствуют. Эти рыболовные крючки пройдут любую проверку – они абсолютно подлинные.
– Возможно, но, как я только что сказал, вы подходите к делу не с того конца. Вы пренебрегаете возможностями очевидными, ожидающими, подстерегающими вас на каждом углу; вы прямо-таки отшатываетесь от шанса встретить первобытного человека в этом кипучем, полном тайн городе и часами скучаете в вашем приятном убежище на Ред-Лайон-сквер[30], возясь с кусочками кремня, которые, как я сказал, скорее всего являются банальными подделками.
Филипс взял один из осколков и высоко поднял его, не скрывая раздражения.
– Взгляните на эту кромку! Вы когда-нибудь видели такую кромку на подделках?
Дайсон что-то буркнул и разжег свою трубку; так они сидели, покуривая, храня полное смысла молчание и наблюдая через открытое окно за детьми, которые носились по скверу туда-сюда в слабом свете фонарей, неуловимые, как летучие мыши на опушке темного леса.
– Да, – сказал наконец Филипс, – вы и в самом деле давно уже меня не навещали. Вы, наверно, работали над прежней задачей?
– Именно, – ответил Дайсон, – охотился за фразами. Состарюсь на этой охоте. Однако я нахожу большое утешение в том факте, что во всей Англии не отыщется и десятка людей, знающих, что такое стиль.
– Согласен; да, кстати, и изучение этнологии также отнюдь не популярно. А сколько тут трудностей! Первобытный человек слабо различим сквозь туман разделяющих нас веков. – Помолчав, он добавил: – Между прочим, на что это вы недавно намекали касательно отказа от шанса встретить в этом кипучем, полном тайн городе первобытного человека за углом, или что-то в этом духе? Конечно, и в наши дни встречаются люди с совершенно первобытными понятиями.
– Мне жаль, Филипс, что вы пытаетесь рационализировать мои сентенции. Я точно помню, что намекал на ваше нежелание поискать первобытного человека в этом кипучем, полном тайн городе, и имел в виду именно то, что сказал. Может ли кто-то определить пределы выживания? Весьма вероятно, что обитатели пещер и озер, а может, и представители еще более древних племен прячутся где-то среди нас, бок о бок с одетыми в сюртуки и изящно задрапированными современными индивидуумами, лелея в душе волчьи аппетиты и темные страсти, зародившиеся в болотах и во тьме пещер. То и дело, гуляя по Холборну или по Флит-стрит, я замечаю лица, к которым прилагаю эпитет «омерзительный», и все же не могу объяснить, почему они вызывают у меня дрожь отвращения.
– Мой дорогой Дайсон, я отказываюсь присоединиться к вашей мастерской литературных «примерок». Я знаю, что пережитки существуют, но у любого явления есть предел, и ваши измышления абсурдны. Изловите троглодита и доставьте ко мне, тогда я в него поверю.
– Готов согласиться от всего сердца, – Дайсон хихикнул, довольный тем, как легко ему удалось «зацепить» Филипса. – Лучшего и не пожелаешь. Сегодня отличный вечер для прогулки, – добавил он, взявшись за шляпу.
– Что за чушь вы городите, Дайсон! – воскликнул Филипс. – Однако я не прочь прогуляться с вами – вы правы, вечер приятный.
– Тогда пойдем, – сказал Дайсон усмехнувшись, – но не забудьте о нашем уговоре!
Приятели вышли на площадь и, свернув в один из узких переулков, отходящих от нее, зашагали на северо-восток под мерцающими фонарями по мощеной дороге. В промежутках между выкриками детей и торжественными органными аккордами гимна Gloria[31] до них доносился глухой гул Холборна и стук экипажей – неумолчные звуки, словно эхо вечно вращающихся колес. Дайсон, поглядывая налево и направо, выбирал дорогу, и вскоре они вошли в более спокойный квартал, с пустынными площадями и тихими улицами, темными, как полночь. Филипс напрочь сбился с направления, но, видя, что из района выцветшей респектабельности они переместились в область нищеты, где грязная штукатурка оскорбляла глаз утонченного наблюдателя, он позволил себе заметить, что никогда еще не видал более неприятного и притом более банального места.
– Более таинственного, вы хотели сказать, – возразил Дайсон. – Предупреждаю, Филипс, мы идем по горячему следу!
Они нырнули еще глубже в лабиринт кирпичных стен; пересекли с востока на запад шумный перекресток, и теперь их окружала разномастная застройка без определенных черт: тут приличный особнячок, и даже с садом; там – унылая площадь, а дальше – фабрики, окруженные высокими, глухими стенами, тупики и темные углы; но все это было плохо освещено, пустынно и погружено в тяжелую тишину.
Наконец, когда они шли по заброшенной улице двухэтажных домишек, Дайсон обратил внимание на темный и странный поворот.
– Мне это нравится, – заявил он, – место кажется многообещающим.
У поворота горел фонарь, а другой едва поблескивал на дальнем конце. Под фонарем, на мостовой, видимо, творил днем уличный художник, потому что камни были измазаны пятнами кричащих цветов, наложенных вперемешку, а у стены дома валялись огрызки мелков.
– Видите, люди здесь все-таки бывают, – заметил Дайсон, указав на остатки затертых картинок. – Признаюсь, я не думал, что это возможно. Пойдемте разведаем, что тут и как.
С одной стороны этого проулка находился большой дровяной склад, штабеля древесины размытыми контурами виднелись над оградой; с другой стороны, за высокой стеной, вероятно, был сад – там угадывались тени деревьев, и слабый шорох листвы нарушал тишину. Ночь была безлунная, облака, сгустившиеся после заката, потемнели, и посередине между слабо горящими фонарями проезд был непроницаемо темен; когда друзья остановились и прислушались, отрывистое эхо их шагов утихло, а издалека, будто из-за гор, донесся слабый отголосок ропота Лондона. Филипс собирался с духом, чтобы заявить, что вполне доволен экскурсией и с него хватит, но тут раздался громкий вскрик Дайсона:
– Стойте, стойте, бога ради, не то наступите! Это тут! Почти у вас под ногами!
Филипс глянул вниз и увидел какую-то темную, обрамленную ночной тьмой фигуру, лежащую в странной позе на мостовой; когда Дайсон зажег спичку, на мгновение мелькнул белый манжет – и снова стало темно.
– Этот человек пьян, – сказал Филипс ледяным тоном.
– Этот человек убит, – сказал Дайсон и заорал во всю глотку, призывая полицию. Вскоре издалека послышался, нарастая, топот бегущих ног, и эхо подхватило громкие крики.
Первым появился полисмен.
– Что тут случилось? – спросил он, остановившись и переводя дыхание. – Что-то пропало? – Он еще не разглядел фигуру на мостовой.
– Гляньте! – сказал Дайсон, почти невидимый во мраке. – Вон туда поглядите! Мы с другом проходили здесь три минуты назад и вот что нашли!
Полисмен посветил своим фонарем на лежащего человека и воскликнул:
– Да это убийство! Здесь повсюду кровь, и вон там в канаве целая лужа. И умер он недавно. Ага! Вот и рана! На шее…
Дайсон склонился над лежащим. Он увидел зажиточного джентльмена, в хорошо сшитом и отглаженном костюме. Аккуратные бакенбарды были подернуты сединой – час назад ему было лет сорок пять; из кармана его жилета выскользнули красивые золотые часы. А на шее, между подбородком и ухом, зияла большая рана, разрез ровный, но покрытый сгустками подсыхающей крови, и белые щеки словно светились над красной полосой.