Жанна всё время чувствовала на своей руке руку старухи в перманенте. «Кушайте, милая Жанна, кушайте». Жанна послушно ела, но тоже смотрела на Зиновьеву. Черноглазая красотка с голым плечом. От Лореаль Париж. Такая же, как и в первый раз, когда видела. «Ведь я этого достойна!» Один в один. Только волосы светлые, а не чёрные, как у той. А рядом козёл сидит и пялится. Не скрываясь. Сейчас заблеет. Про пельмени даже забыл. Локтем совала. Локтем! Тогда вилка с пельменями снова начинала гулять. Как не подавится гад. Наверняка на работе давно клинья подбивает. Зачем пошла?
Счастливый Плоткин вернулся за стол и продолжил дымить. Теперь шутками своими, анекдотами. Все уже хорошо подвыпили. Все, кроме Каменской и Ярика, с готовностью смеялись. Ярик смотрел через стол: и чего они смеются, тётя Жанна? Лучше бы телевизор включили. Каменская понимала его, села с ним на диван. И они стали рассматривать фотки в семейном альбоме, который им дала Ида Львовна. Были заняты делом, чёрт побери, а не пустой болтовнёй.
Плоткина, впрочем, хватило ненадолго. Опять поглядывал на балкон и на маму. Не дождавшись от неё, сам деликатно пошёл. Как большим щитом, прикрывшись Яшумовым. Мол, мы вместе, мама, мы вдвоём. А та разрывалась между курякой-сыном и его красивой женщиной, которую нужно было ласково слушать. Погоди, кипела мама, гости уйдут. Ох, погоди. Пыталась вникнуть в слова милой Лиды.
С балкона Яшумов сквозь дым попытался разглядеть двор Плоткина. Сквозной, кажется, замкнутый четырьмя домами. Потом, забыв про двор и дым, спросил, почему всё-таки так медленно идет переделка Савостина. Григорий Аркадьевич? Ведь вы работаете над рукописью теперь вдвоём.
Плоткин выпустил большой клуб дыма да ещё пару колец следом отправил:
— Понимаете, Глеб Владимирович, тут есть своя причина, своя, так сказать, закавыка. Если бы нужно было просто выкинуть графоманские слова и никуда не годные куски, дописать свои, нормальные — это было бы проще, и рукопись была бы давно готова. Но мы решили пойти другим путём. Роман Савостина будет не просто переписанный редакторами роман — это будет самопародия Савостина. Будто бы написанная им самим. Но о которой он даже не подозревает. Пародия на самого себя. Понимаете, Глеб Владимирович? И сделает это всё Лида.
Главред смотрел на дымящего ведуна: ой ли? Не ты ли это всё придумал? Лидия Петровна отличный редактор, но вряд ли до такого додумалась бы. Концепция уж точно твоя.
Яшумов перестал чувствовать даже табак, которым упорно окуривал его Плоткин. Однако… однако интереснейшая книжка может получиться. Если парочка сделает всё, как задумала. Книжка пойдёт, может даже иметь успех.
— А вы подумали с Лидией Петровной, что будет чувствовать сам Савостин. Каково придётся ему на встречах с читателями. Ему, гордому и несчастному. Что он будет отвечать на весёлые вопросы, как говорится, из зала.
— Да не поймёт он ничего, — смеялся Плоткин. — Поверит, что сам написал, всё примет за своё. Все графоманы такие. И будет только пыжиться да умалчивать. Глубокомысленно: «Сделал. Смог». Автографы даже научится раздавать. Глеб Владимирович! Поверьте!
— Не знаю, не знаю, — сомневался Яшумов.
Уходили из гостеприимного дома в девять вечера. Ида Львовна опять всех по очереди обняла и похлопала. Даже плотненького Ярика, который получил к тому же два кулька. Один с конфетами, другой с домашним печеньем. «Куда ему столько, Ида Львовна!» — протестовала мать, оставляя за скобками слова «это же вредно столько сладкого!». — «Ничего, ничего, пусть ест», — разрешила старая женщина.
С шутками, даже с песней (пытались запеть главред и ведун в обнимку) высыпали на набережную. Какое-то время, словно удерживая в себе всё светлое от вечера, молчали и смотрели на журчащий вдали огонёк на воде канала. И начали прощаться. Плоткин с Лидой и Яриком пошли по набережной в левую сторону. Яшумов с женой — в правую.
5
…Начатый роман явно не идёт. Пришлось вернуться по утрам к пресловутым трём страницам. Написанным о чем попало и как попало. Вот сижу, вожу ручкой по бумаге. Похоже, с сочинительством у меня не очень. Таланта нет? Усидчивости? Зато на работе — балалайка. Постоянно тренькающая балалайка. Ведь всё из себя выбалтываю. Слушателям с улыбчивыми ртами. А не на бумагу. Всё нужно болтуну, чтобы ждали вокруг очередной шутки, анекдота. И принимались хохотать: Ай да задохлик кучерявый! Прямо умру сейчас от смеха! Это — женщины. Мужчины обычно трубят: Хо! Хо! Хо! Ну и хохмач! Как на тубах играют. У них всё серьёзно. Впрочем, Яшумов смеётся-заливается как мальчишка. Заходится. Размахивает руками. Кашляет. Приходится стукать по горбу. А ведь советский аристократ. Папа учёный, профессор. Музыкантша мама. Но не очень умный сынок получился. Упёртый на всю жизнь, не гибкий. Не понял даже, что дурацкое название, которое придумал — это про него, Яшумова. Вот именно так: редактор Яшумов — это «Настольная памятка по редактированию замужних женщин и книг». Не понял! Хохотал, зажмуривался. Хотя «женщин замужних» — это, пожалуй, перебор, для красного словца, но в остальном всё точно. Мало того что подгоняет всё и вся в редакции под своё разумение, под своё понимание литературы, так наверняка и дома так же строит, редактирует жену. Надменную Жанну. Хотя кто знает? Может быть — та его? Себе на уме дама. И явно не нашей тусовки. Не литературной. Весь вечер с Яриком просидела. Как тоскующая собака, не имеющая своих щенков. Не могут или не хотят? Вот тоже — выражение: «завести детей, завести ребенка». Прочитал у одного довольно средненького писателя насчёт этого самого «завести детей». Серьёзная женщина говорит пустышке, похожей на пуделя Артемона. По памяти пишу: «Заводят кошек, голубей, балонок всяких. Пуделей. Детей рожают, в муках рожают, уважаемая Алла Романовна». Хоть и так себе автор, а здорово сказал…
— Ну ты чего опять уселся писать, не позавтракав? Да ещё накурился. Язву хочешь заработать?
— Сейчас, мама, заканчиваю.
…Вот ещё один генерал. Домашний. Здесь всё по-простому. Аристократизмом и не пахнет. Еврейка из местечка в Белоруссии. Круглая отличница в школе. После школы — в Питер. Но в институт не взяли. Поступай у себя в Белоруссии. Позволили в индустриальный техникум. Общежитие дали. После окончания — сразу на производство. Станкостроительный завод. Первые годы помощницей у мастеров, у начальника цеха. Потом пошла в гору. Сама стала цехом руководить. Крепкий производственник. Личной жизни никакой. Почти в сорок лет случился какой-то пролётный еврей. По фамилии Плоткин. Родила. Уже была комната в коммуналке. Кучерявого ребёнчишку сперва в ясли. Потом в детсад. Почти никаких декретных не брала. Только цех, только производство. Сын вырос без призора, среди дворовой шпаны. Правда, заставила поступить, окончить университет. С отличием. Евреям уже можно было. Подошло время к Израилю. «Сваливать будем, мама?» — «Ещё чего! И не вздумай!» Всю жизнь стойкая комсомолка, коммунистка, русофилка. Никаких рыб-фиш на обед. Проводили на пенсию. С большой помпой. В последний год работы получила вот эту двухкомнатную в центре. Железная Ида, так звали её в цеху рабочие. Молодец, мама…
— Да идёшь ты или нет, в конце-то концов! Мне что, второй раз разогревать?
— Иду, мама, иду.
На сегодня — точка.
Ел вчерашнее, оставшееся от дня рождения. Попил чаю. Под поощряющим взглядом матери набрал номер Лиды:
— Доброе утро, мои хорошие. Ну как вы, готовы? Тогда жду вас на входе на Кировской.
В парке на Крестовском Лидия Петровна Зиновьева смотрела на две улыбающиеся ей рожицы, взрослую и детскую, плавающие по кругу с люлькой аттракциона. Рациональная Лидия Петровна думала: как быть дальше? Слишком далеко всё заходит.
Счастливые круглые рожицы выплывали к ней с улыбками до ушей. Рожицы инопланетные. На тонких шейках.
Шли к другому аттракциону. Плоткин отставал, давился табаком. Стремился нарвать в себя побольше. Побольше затяжек.
Так как быть с кучерявым мужчиной? — шла с дымом и всё думала красивая, но рациональная женщина.
Увидела подсунутое под нос мороженое. Пломбир. И двое инопланетных опять улыбаются. Мол, как тебе такой сюрприз?
Так как же быть? Шла, безотчётно ела. Пломбир падал на землю. Как пена у лошади. Мужчина и мальчишка сразу останавливали и вытирали платками. С двух сторон. Не забывали потом и сами слизывать. С пломбиров своих. Опрятных.
Под шатром тряслись на двух лошадках рядом как ненормальные. Но поворачивали головы, не забывая улыбаться.
Так что же делать?..
Глава шестая
1
…После дня рождения не могла забыть мальчишку. Маленького Ярика. Его тепло. Его беззащитную коротко стриженую головку, когда рассматривали альбом. А идиоты за столом всё спорили, всё размахивали руками. Или смеялись дурацким шуткам именинника.
Когда прощались возле канала, успела даже шепнуть Ярику свой адрес. Пригласила в гости. Мол, я тут рядом. Себя не узнавала. И Ярик обещал: «Приду, тётя Жанна. Обязательно приду!» Да-а. Комок сразу к горлу подступил. Не проглотить. А дундук рядом сидит как ни в чем не бывало, творог себе ест. Сможет сделать ребёнка? Или нет? Никогда не говорил, что пора бы завести ребёночка. Своего, родимого. Первый муж — ни рыба ни мясо. Одно слово — агент по страхованию. Деточкин из кино. Фамилию только и оставила. Зато Валька-афганец заделал моментально. Через месяц, как сошлись, начало рвать. Но поймала гада на измене, прямо в доме, в спальне. И стала лупить чем ни попадя. И маруську, и его самого. Скакали оба по лестнице вниз, теряли одежду. Потом боялся даже приблизиться. Прятался за углами. Так тебе и надо, гадёныш. Надолго меня запомнишь.
Когда мама узнала об аборте — чуть не убила. Натурально. Сковородкой. Еле успела обхватить, зажать, утихомирить. Отец, слава Богу, ничего не узнал. Ни про беременность, ни про аборт. А мама долго страдала, плакала, когда одни оставались. Да и самой бывало не по себе. Поняла — глупость сделала.