Однако пыжился не долго. Вдруг скинул маску и весело сказал:
— А не сыграть ли нам в нарды, Григорий Аркадьевич. А? — Сказал как совсем другой человек. — Знаете эту игру?
Плоткин отпал. Повернулся к Лиде. Как так, Лида? Начальник всего ЖБЗе — и нарды. Возможно ли такое? Я, может быть, ослышался?
Зиновьева не выдержала, рассмеялась:
— Ладно уж. Сыграйте. Пока я чай буду собирать.
Двое взрослых и мальчишка — сразу к дивану. И вот уже встряхивают коробку, тарахтят кубиками, как небывалыми драгоценностями, и раскрывают её, и начинают кидать кубики. И про всё на свете забыли! Оказывается, и Плоткин тоже большой мастер в этой дурацкой игре. Сразу учить начал. Останавливать, доказывать.
Лида Зиновьева улыбалась, уносила всё со стола, чтобы затем накрыть чай. С тортом. С домашним вишнёвым вареньем, которое привёз с собой Сергей.
Но игроки (кроме маленького) ещё до чая вдруг полезли в кухню курить. Сергей распоряжался. Как у себя дома. Раз балкона нет, а на лестнице нельзя — потерпишь, Лида.
Задымили, не обращая внимания на хозяйку. С рукой в форточке Зиновьев походил на баскетболиста-дылду, забывшего руку в корзине, а коротышка Плоткин с дымом — на его беспокойного наставника, тренера. Лидия Петровна не выдержала, захлопнула их. Какой пример Ярику!
— Куда лезешь? Там никотиновая баня! Повеситься можно!
Мальчишка гыгыкал: обманываешь, мама. Там никотиновый рай!
В воскресенье в парке всё на том же на Крестовском Лидия Петровна смотрела на двух мужчин, которые, словно соревнуясь в удали перед ней, взмывали и падали на русских горках. Ярик дёргал за руку: «Во дают, мама! Вот крутые!»
Зажатые в тисках, Зиновьев и Плоткин вылетали наверх, солнце баловалось наверху, не находило себе места, и друзья с криками вновь устремлялись вниз.
Выдернутый Сергеем из механизма, Плоткин плясанул на твердом, чуть не упав, но устоял.
— Лидия Петровна, невероятно! невероятно! — восклицал он. — В следующий раз непременно с вами покричим!
Пошли дальше. Однако Плоткин вошёл во вкус. Решил добить Зиновьеву и остальных.
Когда его привязывали к катапульте, громко спросил у Сергея Петровича, к какой партии тот принадлежит.
— В ЛДПР я вообще-то, — удивился тот. — А что?
— А меня, если погибну… прошу считать коммунистом!
Закрыл глаза и взлетел в небо.
Его отвязывали на земле. Совали нашатырный спирт. Космонавт мотал головой. Нужна была реабилитация.
— Ярик, за мной!
И как уже было здесь, космонавт плавно плавал с мальчишкой по кругу в неопасной лодке. Шла реабилитация. К брату и сестре выплывали две рожицы с улыбками до ушей.
Сестра трудно спросила: «Как он тебе?» Вынуждена была спросить. Брат мгновенно понял: «Мировой мужик, Лида! А хохмач какой! И Ярика любит. Даже не раздумывай. О свадьбе не забудь позвонить». «О свадьбе». «Даже не раздумывай». А брат уже встречал двух отважных:
— Вот вам по мороженому, корешки. За храбрость!
Ещё ходили по парку. Стреляли по очереди в тире. Кроме Зиновьевой. Катали Ярика на пони. Тут работала сама мать, шла рядом, оберегала. Мужчины в это время глотали табак в кустах. Выглядывали оттуда, как диверсанты.
В кафе, куда, проголодавшись, зашли, всё было так, как и должно быть в кафе в парке — яркие рисованные звёзды на чёрном потолке, барменские понты с летающими над стойкой бутылками, тихая приятная музыка, под которую томно пережёвывались со своими дамами кавалеры.
После вкусного долгого обеда, где был и мясной салат, и рыбный, и овощной; и вкуснейшая пицца, когда большущий треугольник подносишь ко рту на пяти пальцах, как часть от целой клумбы на столе; и бутылка хорошего вина, и тархун для Ярика, и мороженое шариками — после всего этого пиршества Плоткин и Зиновьев спорили, кто должен рассчитаться. («Я заплачу» — «Нет, я! нет, я!») Начальник ЖБЗ не торопясь разваливал надёжный верный бумажник, набитый купюрами. Плоткин по всем карманам — шарил. Выдёргивал бумажки. Официант индифферентно стоял. Напоминая клюшку от гольфа. Шустрый Плоткин победил — насовал индифферентному сполна.
Когда ехали домой, Ярик в мотающемся вагоне привалился к маме и спал, обнятый маминой рукой.
Разбуженный, потягивался:
— Это уже наша остановка? Да?
Всю неделю, пока брат гостил, Плоткин каждый вечер неизменно возникал на пороге. Зиновьева, встречая, помимо воли недовольно опускала глаза. Никакой буфер не получался. Более того — Плоткин душевно тряс руку Буферу, тот ему тоже. Потом, точно талисман, оба теребили голову Ярика и, не теряя ни минуты, сразу же усаживались к нардам. И Ярик, конечно, вместе с ними.
Зиновьева садилась за стол. Забытая игроками, смотрела. Хорошо, что с приездом брата престала хотя бы летать женская одежда в спальне. Но ведь это ненадолго. Сергей скоро уедет. Бродила у женщины утопическая мысль. Мысль-утопия: хорошо бы создать нечто вроде шведской семьи. Женщина, двое мужчин и мальчишка. Но абсолютно без секса между взрослыми. Абсолютно. Только душевное, светлое…
В ужасе похолодела: да ведь вторым мужчиной в этой шведской семье будет брат, родной брат женщины!.. Вот додумалась так додумалась кощунница.
— Мама, ты чего? — затряс плечо Ярик. И два шведа бросили игру и вылупились.
Справилась с собой:
— Ничего, всё хорошо. — Приказала: — Руки мыть и ужинать.
В субботу брат уезжал. И отпуск заканчивался, и сожительница ждала. С которой он то сходился, то расходился.
Плоткин не мог поехать со всеми на вокзал, не мог бросить работу, зато для Зиновьевой на всю редакцию прокричал. Громче её самой:
— Лидия Петровна! Сегодня уезжает ваш родной брат, который у вас гостил. Уезжает к себе домой, в Вологду. Вы можете поехать, проводить его. А мы вас прикроем! Верно, господа?
Редакторы одобряюще загалдели: прикроем, Лида, прикроем, не сомневайся!
На московском вокзале, в начале платформы, втроём ждали поезд на Вологду. Низко висящий модерновый потолок походил на аллигатора в шипах. Ярик посматривал, жался к Сергею. Тот, приобняв его, как бы успокаивал. Из рюкзака дяди, конечно же, торчали нарды.
— В общем, Лида, моё мнение о нём ты знаешь. Не раздумывай, соглашайся. Как решишься, позвони, пожалуйста. Мы с Галей приедем. Я с работы отпрошусь.
— Когда, когда приедете? Дядя Серёжа? — сразу забыл про аллигатора Ярик.
Дядя наклонился к племяннику и вместе с ним посмотрел на Зиновьеву:
— Это от мамы твоей зависит.
А? Мама? Мама почем-то отвернулась, закрутила головой.
Показался поезд. Неторопливо полз, приближался.
Зиновьев быстро снял рюкзак и выдернул нарды. Ярику протянул:
— Держи, племяш! Будешь играть с дядей Гришей!
— А вы? — Мол, как же без них останетесь? Дядя Серёжа? Ведь инкрустированные, ручной работы?
— Ничего, я другие закажу. Не хуже будут… Ну, родные мои… — Обнял сестру и племянника вместе с коробкой.
Видели потом, как он протискивался в низком, словно бы игрушечном вагоне, цепляясь рюкзаком за что попало.
Уселся наконец. Казалось, разлёгся у самого пола. Рукой помахал, поехал.
Шли за поездом, тоже махали.
Потом мать повернулась к сыну:
— Ну, и что теперь делать мне с коробкой твоей?
— А ничего не сделаешь теперь, — ответил храбрый сын. — Подарок.
5
В обед раздетая Пшёнкина лежала на диване в ногах у Витальки, свернувшись клубком. Подрёмывала. Савостин лежал на животе, но умудрялся писать. Удерживал себя на локтях: «Удар ноги в пах, и отсечённая голова. И дальше Артур двигался бесшумно, на четвереньках словно пантера. Артур впереди заметил часового. Хотя он стоял за деревом, Артур слышал его бурное дыхание алкоголика. “Счас я тебя, гад, достану” — прошептал Артур и покачал в руке клинок убийства. “Н-на, гад!”»
— Ну чего ты пинаешься, Виталя, — дёрнулась сзади Пшёнкина. — Поспать не даёшь.
Вот ещё зараза. Сбила всё. Ещё раз лягнул. Нарочно. Без Артура.
— Ну, Виталя.
— А ты не разлёживайся. Собирайся. Муж дома ждёт, ха-ха-ха!
Смеялся. Как Артур с превосходством.
Пшёнкину Вальку сразу смело с тахты. Злющая, как Регина, завыделывалась в ванную. Не любит, когда мужа упоминаю. Хотя видел его один только раз. На Невском. Везла в коляске. Ноги у доходяги мужа как плети. Пшёнкина остановила коляску. Хотела познакомить, стерва. Ещё чего! Мимо прошёл. После этого злится. Особенно когда скажешь «собирайся, муж дома ждёт, хах-хах-хах!».
Валентина Пшёнкина зло шоркала себя мочалкой в душевой кабине. Мерзавец! Ничтожество! Он, видите ли, писатель. С большой буквы. Са-вос-тин. Вы слышали о таком гениальном? Постоянно издевается над бедным Володей. Знал бы тот, с кем связалась его подлая потаскуха. Слёзы жгли, выедали глаза. Зажимала рот ладошкой, чтобы гад в комнате не услышал плача.
Савостин прислушался. Что-то долго подмывается, хе-хе-хе. Хорошо поимел шалаву. Довольна. Вот, явилась наконец. В полотенце завёрнутая. В кресле развернулась. Грудей почти нет. Хотя сама в теле. Стала хватать свои тряпки, прикрывать ими грудь, одеваться. Молчит, не смотрит, обиделась. Сейчас придёт домой: «А я у подруги была. Не скучал?» Как же, «у подруги», посмотрит доходяга чернобыльский из коляски. У «подруги». Ага. У которой прибор всегда в порядке. Ха-ха-ха!
Во-во, пошла. Опять как Регина. Вихляясь. Хлопнула дверью. Ну и хрен с тобой. Всё равно менять буду. Надоела.
Савостин из угла дивана дёрнул к себе ноутбук. Удобно уселся, раскрыл. Прошёл в Свой раздел в библиотеке Горшкова. Посмотреть, сколько посетили за сутки «Войну Артура». Не поверил глазам своим — всего двое. Два читателя! За сутки! Вот козлы так козлы-ы.
Тут же начал открывать и закрывать «Войну Артура». Сам рейтинг наколачивать. Открывал и закрывал раз двадцать. Вот так-то лучше будет, козлы.
Не забыл в игралке несколько раз расстрелять и взорвать убегающего гада Купцова. «Вот тебе, гад! Вот!» Захлопнул ноут. Настроение сразу поднялось.