Жрец осторожно раздвинул медные цепочки – удостовериться, что чужачка по-прежнему без сознания. Та лежала с закрытыми глазами, энергетический колпак над ложем был совсем прозрачным – но все же иногда посверкивал холодными голубыми искрами.
Боги! Предки и боги…
И он сам же себя оборвал.
Мы привыкли боготворить предков, а они уродливы и низкорослы, так говорил себе Кмун. Не так, не так должно происходить воссоединение… И он тут же спрашивал себя: разве не для радости рожден человек, не для нового опыта?
Он подошел к ложу. Косметическая машина уже закончила с рукой, кость больше не торчала во влажном месиве. Щупальца напылили на предплечье чужачки белый и твердый браслет. Такая уязвимая, она все же казалась гордой, почти надменной – с заострившимся чертами и бледными, плотно сжатыми губами.
Медленно, с опаской, он протянул руку и, преодолев сопротивление барьера, коснулся здорового плеча. Потряс. Сперва легонько, а потом сильнее – но пришелица не шелохнулась.
Кровь стучала в ушах, а тело стало легким. Пальцы его скользнули по белой округлости груди – и сжали податливую кожу. Звезда, смерть, одуряющий аромат – все это сводило с ума.
Он плохо помнил, что происходило дальше. Урывки, клочья ощущений. Ляжки чужачки были мягкими и холодными, хотя на вкус жреца полноватыми. Поначалу он волновался – только глупец бы не волновался на его месте – но вскоре забыл обо всем, остались лишь он, его желание и осознание того, что она из них… из предков.
А потом произошло странное.
Нет, чужачка не очнулась – но ее тело сжалось в спазме, грудь ходила ходуном, выжимая из легких воздух. Кмун только и успел, что отстраниться, спешно запахнув мантию. Она еще раз пару раз вздохнула, судорожно глотая воздух и выдыхая резко, в голос…
И в этот миг, как в плохо поставленной мистерии, в дверях вновь появился Лайва.
Тело чужачки продолжало выплевывать воздух. Потом она прижала ладонь к губам, еще несколько раз в голос выдохнула и села.
– Ч-что… что с тобой? – едва прошелестел коротышка.
Как согрешивший, неспособный выбросить свой грех из головы, Кмун все не мог оторвать взгляда от ее лона. Догадался ли младший жрец? Или нет?
Но слова чужачки быстро вернули его в здесь и сейчас.
– Я закашлялась…
Странное слово. Янакка перевела, отыскав понятие в корпусе языка, но смысл ускользал от Кмуна. Что это? Еще одно из уродств предков?
– Ты… что? – переспросил Лайва.
Хорошо ему, подумал жрец. Коротышка опасался всего и всегда, да и от природы простоват. Кмун же думал, что пришелица еще ничем не помогла, но уже пробудила старинное чувство страха. Все, что она делала – и даже когда не делала ничего, само ее присутствие – заставляло душу беспокойно ерзать в теле.
– Это все бактерии, вирусы… – смущаясь наготы, женщина подтянула ноги. – Их же всегда полно, верно? Незнакомая среда. Если организм ослаблен…
Повисло молчание. Женщина, если и побаивалась, то виду не показывала. Она ощупывала белый браслет на предплечье.
– Бактерии?
Слово также было знакомым и незнакомым одновременно. Смутные ощущения. Понятие, которое знали предки, еще когда создавали янакку – но с тех пор забытое, вместе с секретом создания мобилей и знанием, как остановить пересыхание моря.
– Миллионы микроорганизмов… – говорила она, но Кмун едва улавливал, что она рассказывала, – существуют вместе с нами, ведь так? – Женщина делила тело на клетки, что умирали и обновлялись, и опасные стада кормились ее плотью, и защищали плоть, и просто плодились в складках кожи и ее чреве…
– Боги! – тонким испуганным голосом выдохнул Лайва. Лицо его посерело, как пустошь на рассвете.
– Но ведь… – Она вдруг поняла, что сболтнула лишнего. Умолкла, подтянув колени к подбородку.
В напряженной тишине Кмун первый вычленил главное.
– Разве машина отцов не должна тебя починить? – спросил он, не обращая на собрата внимание. – Почему ты еще…
Неисправна? Сломана? Проклятая янакка!
Удивительно, но губы женщины тронула улыбка.
– Это очень старый аппарат. Очень! Ты человек, чернолицый, и я тоже. Но наши миры разделились, и со дня разъединения родились сотни новых вирусов. Откуда же машине их знать?
Она что, смеется над техникой отцов? Жрец отвернулся, лихорадочно ища слова.
Стало полутемно, и в зале сам собой зажегся свет. Лайва отступил к стене. Жрец понимал собрата. Его тошнило.
Но хуже тошноты, хуже страха, что вся эта дрянь расползется, по храму, затем по городу и миру – был треск разрушенных надежд. Черные, гладкие и блестящие ленты дорог, что вновь пересекут просторы пустошей. И механические дома, что один за другим выплевывают мобили и механических слуг… все рушилось, не успев даже как следует начаться.
Выпрямившись, он коснулся рукояти очистителя.
– Нужна динамика, – говорила она, а Лайва бледнел, краснел и не знал, куда деть руки. – На уровне клеток… умираем и возрождаемся, каждую секунду… Ведь так же, да?
Только бы она не поняла! Очиститель – длинный резной жезл, весь покрытый филигранью символов. Чужачка знает, что оба они жрецы. Быть может, она примет скипетр за предмет культа?
В тот день Кмун впервые увидел смерть. А когда красный шар солнца коснулся выжженных скал – тогда он убил сам, просто направив очиститель на живое существо.
– Что?.. – только и успел спросить Лайва, когда вспышка на миг озарила каждый угол зала.
– Мы еще не закончили, – жестко оборвал его Кмун.
– Почему? – Коротышка заметно побледнел, но не спорил. Даже он понял, что это было нужно. – Чужачки больше нет, и падающей звезды тоже. Никто… ничего больше…
– А эти мелкие твари, что пожирают изнутри? Славны были предки, что истребили их… – Боги, как он устал за день. Как никогда раньше. А ведь предстоит самое сложное. Рот Кмуна, должно быть, скривился от страха, но он все же выдавил: – Мы коснулись нечистоты, Лайва. Мне кажется, я чувствую, как внутри меня копошится стадо… Остались мы. Мы угрожаем миру.
Коротышка успел прижать ко рту ладонь, прежде чем исчезнуть в еще одной вспышке.
– Остался я, – зачем-то вслух сказал Кмун.
И поднес очиститель уже к собственной груди.
Позже, когда воды жизни стекали с его воссозданного тела, жрец еще чувствовал далекий отзвук страха. Как будто он забыл нечто важное. Но воды омыли его благословенным забвением, унося из памяти равно печали и радости. Славны будут предки вовеки!
Он знал, что скоро все пройдет.
Каменные перила, что ограждали балкон, уже сотни лет как начали крошиться, а воздух пах пылью – и временем. Ша-тул наливался светом, а подательница удовольствий смиренно опустилась меж ног жреца, повинуясь жесту. Когда Кмун запрокинул голову, отдаваясь умелому язычку, на него взглянули тысячи звезд.
Все они были прочно закреплены на небесной тверди.
Ни одна из них не намеревалась упасть.
Николай НемытовДухи Срединного мира
Он давно уже не считал себя врачом. Могильщик. Приехал, глянул: «Кранты». На мятой бумаге написал заключение и поставил печать: «Участковый врач Коец Федор Ильич». Якуты его назвали «дохтор Кранты». Привязалось словечко.
Ездит Федор Ильич по тундре, словно всадник Апокалипсиса, от стойбища к стойбищу, от поселка к поселку. Вместо бледного коня – оленья упряжь; вместо косы – старая авторучка. Чирк подпись – нет человека. Чирк еще разок – другого не стало. Чирк, чирк, чирк…
Федор Ильич поправил маску, глянул на газоанализатор на запястье. Вошло в привычку. Сегодня можно не бояться метанового выхода. Разве что олени занесут на пузырь и продавят дерн. Провалишься со свистом, а выбраться из метановой ямы – это уж как повезет. Тундра, как и люди, словно оспой болеет, крутых провалов все больше, ямы все глубже.
Врач снял маску, вдохнул полной грудью. Сегодня ветрено. Да уж… Ветрено. В высоте гудит, белая стрела упорно ползет по сини неба – старик «БЕ-200». Еще один спасатель. Настоящий.
Каюр за соседней упряжью глянул равнодушно на самолет, прикрикнул на оленей:
– Гей-гей! Так-так!
На что надеются эти люди? На врача? На божью милость? На шамана Прошку Лебедева? Шаман, наверное, уже на месте. Топчется вокруг очага, дымит сухим мхом, тарабанит в бубен. Все средства хороши, когда болезнь терзает твоих близких. Что бестолковый шаман, что бесполезный «дохтор Кранты»…
– Гой-гой! Гей-ек! – прикрикнул каюр.
Федор Ильич вытер глаза – ветер слезу вышибает, не разглядеть: скальный выступ или стойбище показалось? Подтянул к себе сумку. Медикаменты и чистые бланки – свидетельства о смерти. Последние – самое главное. Половину сумки занимают. Прислали из Якутска со строгим указанием: «Компьютерная система не считывает ваши мятые бумажки! Будьте любезны…» Теперь придется заполнять печатными буквами в каждую клеточку, а пациенты обождут. Республиканское руководство тревожит статистика, намечающиеся тенденции, ведь отсюда принимаются решения, производятся закупки, поставки, делаются отчеты, рассчитываются перспективы. Горите вы синим пламенем!
Собаки встретили маленький обоз первыми, а следом на лай вышли из урасов люди. Коренастые, с виду крепкие мужчины. Федор Ильич знал каждого и по походке, по рубцам на лице сразу определял самочувствие. Это те, кто выжил в первой волне сибирской язвы. А какую еще хворь выдаст тающая тундра – поди знай!
– Дохтор Кранты. Дохтор Кранты…
Врач слез с нарт, подхватил сумку и пошел на знакомый звук бубна. Показалось или нет – Прошка нынче старается пуще прежнего. Отчаянье нашло на старика. Хоть бы не вздумал вновь бок штырем протыкать, как в прошлый раз, когда вытаскивал охотника с того света, буквально у духов из лап вырвал. Чтобы такое совершить, надо самому одной ногой на тропу смерти стать, и Прошка дырявит себя до потери сознания. В прошлый раз обошлось, зажила рана прямо на глазах Федора Ильича. Чудо, конечно, но врач опасался, что рано или поздно такой трюк может кончиться плачевно. Возраст. Прошка старше Федора Ильича лет на пять, а то и больше.