Так вот, во всей Юстиниании старательно рисовали идеальную картинку мира, оправдывая существование колонии на чужой планете перед далекой родной Землей. Всякие вольности оставались безнаказанными только в Кашинблеске.
С другой стороны, ученые, соорудившие силовой купол, способный покрыть целый город, защитить его от любого вмешательства извне, жили тоже здесь. Сказано же – каждый занимается чем хочет.
Сюда и притащила его мать, когда поняла, что ей совсем уж недолго осталось.
– Здесь тебя хотя бы за голый зад не ухватят и в подвал не запрут. Для улучшения показателей, – задыхаясь от кашля, говорила она.
И плевать, что сами они жили в подвале.
Доан тряхнул головой, гоня воспоминания, сел за стол и попытался сосредоточиться на главном вопросе.
Зачем он здесь?
Он включил ручник, просмотрел записи, которые уже знал наизусть.
Война с мигами, коренными жителями Феодоры, началась двенадцать лет назад. И с тех пор то утихает, то загорается снова, ненадежные перемирия сменяются новыми вспышками.
Официальная версия – агрессия мигов против переселенцев, несмотря на Вселенское соглашение о дружбе разумных планет.
Неофициальная версия – за неполный век люди успели так загадить планету, что чистолюбивым мигам стало трудно дышать, к тому же на грани вымирания оказались с десяток животных и дюжина растений.
Первый опыт переселения, кто не ошибается?
Первый – удачный. До этого, двести пятьдесят лет назад, когда только-только разработали и подписали Соглашение о дружбе разумных планет, в космос, к разным планетам, отправилось три корабля. Один сгорел по дороге, экипаж второго мгновенно погиб в стычке с аборигенами – после чего в Соглашение внесли ряд поправок, а третий корабль вообще пропал без вести. После чего четвертый, готовившийся к старту, старт этот отменил. И долгое время земляне не решались повторять эксперименты, пока не появилось известие о планете с разумными существами, очень близкими к людям.
Но и тогда медлили десятилетиями.
И все же решились. И даже продержались на чужой планете, хоть и с близким, но все же чужеродным климатом и населением, неполный век.
Но миги все эти смягчающие обстоятельства во внимание не приняли.
Доан свернул окна. Потянулся к кнопке вызова персонала, чтобы попросить кофе в номер, но затем передумал – решил спуститься в ресторан.
В конце концов, его долг и даже обязанность – больше общаться с местными.
И местные не заставили себя ждать. Доан уселся у окна, за которым клубился серый утренний туман, пристроил шляпу на подоконнике – еще одна привычка, унаследованная от Рихаля, не расставаться со старинным головным убором. После получил чашку крепкого горячего кофе с печеньем из редкого сорта ореха, но не успел сделать и глотка, как из-за соседнего стола к нему повернулся юноша в белом гольфе и черном блестящем пиджаке.
– Как они смеют сюда приходить, а? – приглушенным шепотом обратился к нему юнец.
– М-м? – Доан оглянулся.
В ресторан вошли двое мигов – лиловая кожа, раздвоенные заостренные уши – в военной форме и уселись за столик в другом конце зала.
Доан пожал плечами:
– Это Кашинблеск.
– Вы ведь Доан Остр, верно?
– Да, я – он.
– Значит, вы за нами наблюдать приехали?
Доан хмыкнул.
– А я вот воевать хотел, – вполголоса, хоть и с нескрываемой ненавистью продолжил юнец. – Этих тварей убивать. А мать – за сердце. Натурально с инфарктом свалилась. Пришлось пообещать, что отсижусь в Кашинблеске. Но я все равно хочу воевать… Что я – маленький?
– И почему же тебя так тянет на войну?
– Как – почему? Во имя нашей Юстиниании. Первого человеческого государства на захолустной Феодоре.
– Значит, ты считаешь, что за него стоит сражаться?
– Что вы такое спрашиваете, молодой человек? – проскрипело над головой, и Доан увидел пожилого мужчину с длинными седыми усами. – Что вы молодежь с толку сбиваете?
– Я никого не сбиваю, – улыбнулся Доан. – Как уже было сказано, я лишь наблюдаю. И оцениваю ситуацию.
– У нас великое государство! – воскликнул юноша.
– Замечательно. А чем же оно так велико? Мне это нужно понимать для отчетов. К примеру, вы восстановили покалеченную экосистему?
Юноша почему-то вспыхнул и отвернулся, а пожилой господин без спросу уселся за столик Доана.
– Подумаешь, экосистема. Не так уж сильно она пострадала – это неизменная плата за прогресс. Смотрите глобальнее, молодой человек!
– Хорошо. Как насчет прогресса в медицине? Статистика говорит о множестве неизлечимых заболеваний.
– Климат и микросфера нашей планеты отличается от земной, поэтому многие болезни еще остаются неизученными, и знания, унаследованные от землян, не помогают.
– Да, все это я слышал еще семнадцать лет назад. А как у вас с рабочими местами? Кажется, и с этим имеются проблемы…
– Идет война!
– Когда я был ребенком, Кашинблеск кишел попрошайками. Сейчас их полно и в других городах, уже никто даже не пытается очищать от них улицы во имя статистики.
– Про войну я, кажется, вам уже говорил?
– Да. Ею легко оправдывать все проблемы.
– Позвольте же… Вы ровным счетом не хотите видеть ничего хорошего. А у нас, между тем, прекрасная реформа в системе образования! Мы придаем большое значение воспитанию молодежи, будущего Юстиниании и Феодоры.
– Неужели? А в отчетах написано о пяти закрытых школах.
– Но зато в остальных воспитывают истинных патриотов человеческой расы! Я – профессор Юстинианского Университета, и я лично разрабатывал новейшую систему обучения.
– А я вот помню, как нас учили уважению к первым жителям планеты… – задумчиво протянул Доан.
– А потом они заявили, что мы должны убраться! – вскипел профессор.
– Я готов умереть за свою Юстинианию! – встрепенулся юнец.
– Прекрасно, – Доан сделал большой глоток кофе, задумчиво посмотрел на печенье.
Умереть он готов. Сидя в Кашинблеске, куда въехать и выехать можно только имея личное разрешение мэра города. Либо – быть специальным наблюдателем с Земли. Может, мать юноши и правда серьезно больна, но очевидно и другое – обладала она неслабыми связями, если сумела запереть сыночка в «свободном» граде.
Юноша между тем усиленно пыжился, бросая на Доана гневные взгляды, но в целом выглядел довольно тщедушно. Куда такому оружие? Он ничего крупнее дамской пукалки и в руках-то не удержит.
И хорохорится так смело лишь потому, что точно знает: ему война не грозит.
Доан уже собрался сообщить все это самовлюбленному юнцу, но в эту минуту пискнул его ручник.
Срочное сообщение от секретаря военного министра.
В оном говорилось, что сегодняшнее утреннее заседание по вопросам условий очередного перемирия переносится на завтрашнее утро. Потому как господин Виктор Грант самолично отправился встречать и обустраивать сестру, прибывающую в Кашинблеск.
Доан не мигая смотрел в экран, потом машинально сжевал печенье.
В столице Юстиниании, по долгу службы общаясь с Виктором, он умудрился ни разу не пересечься с его сестрой. Она пару раз пыталась связаться с ним по личному каналу, но он не ответил.
Но его никто не предупредил, что Матильда покинет безопасный тыл и зачем-то приедет в Кашинблеск. Да еще и так скоро.
Семнадцать лет назад
Хрюм избегал людей.
И сейчас Эльфенку это было на руку, хотя, не будь хрюм таким дикарем, сейчас спина бы не болела и жрать наконец бы не хотелось.
Ничейное животное обнаружилось недалеко от свалки, где оно вполне беззаботно бродило, но при виде трех голодных беспризорников кинулось наутек со скоростью, хрюмам не свойственной. В конце Грязной улицы было загнано в тупик, однако умудрилось проскочить у Эльфенка между ног и с визгом понеслось в сторону Зеленого парка.
Эльфенок начал объяснять, что от голода, мол, башка закружилась и в зенках потемнело, но его в ответ – хрясь кулаком по спине и послали прочь. И велели без хрюма не возвращаться.
И вот сейчас Эльфенок уныло наблюдал, как животинка самозабвенно купается в «птичьем» озере, что у края парка. С одной стороны, хороший момент, чтобы поймать. С другой – если кто из отдыхающих увидит его, оборвыша, преследующего хрюма, ему несдобровать…
Вообще-то хрюмы – вполне домашние животные. Да и этот определенно в доме жил – вон как плескается.
Но с голодухи и не такое сожрешь. Да и мама, еще когда жива была, называла хрюмов странным словом «свинья» и говорила, что на ее родине они считались вполне съедобными. Правда, уточняла, что здешние свиньи не совсем те свиньи, что свиньи, – но Эльфенок из ее объяснений понял только одно: ежели что-то съедобное, значит, надо есть! Особенно когда не жрал двое суток.
Но сытым господам этого не объяснишь. А уж если подумают, что на парковую птицу позарился… Ох, что будет. Вон как раз плывет стайка вдалеке, жи-и-ирные, вку-у-усные…
В общем, лучше дождаться, пока свинья вымоется и уйдет в глубину парка, а вот там… Там она затеряется среди деревьев. Или выскочит на тропу с людьми. Нет, лучше сейчас. В крайнем случае, скажу, что это – мой хрюм, и я его купаю.
Эльфенок подкрался к кромке воды, осторожно шагнул. И одним прыжком навалился на хрюма. Неужели? Удача? Хрюм забился у него в руках, а Эльфенок не мог поверить своему счастью.
– Ты что делаешь, малявка? – раздалось за спиной.
Эльфенок вздрогнул, но хрюма не выпустил. Тем более что голос был девчоночий и знакомый.
Он обернулся.
На берегу стояла все та же девчонка. Сегодня на ней был короткий комбинезон из серебристой плотной ткани и синяя футболка, волосы убраны в два пышных хвоста. Девчонка смотрела на Эльфенка злыми глазами.
– Я тебе не малявка, ясно? Мне тринадцать. Через месяц, – зачем-то сообщил Эльфенок. – И вообще, я тут хрюма купаю. Они купаться любят, чтоб ты знала.
– Врешь ты все, – процедила девчонка. – И про тринадцать лет, и про хрюма.
– Они купаться любят!