А в приют Екатерина Мироновна просто зашла по пути, чтобы согреться.
– Человек придет на рассвете, – сообщил Ипполит Сергеевич. – Ему удалось достать необходимые бумаги. – Воспитатель всплеснул руками. – А пока – милости просим, – и водрузил пенсне на нос.
Полковника Шпагина с товарищами тоже сорвала с места призрачная мечта. Сидеть на перевалах всю жизнь не получится. Рано или поздно власть зачистит леса от зеленых не посулами амнистии, так силой. Человек обещал достать необходимые документы, обещал вывезти с Черного берега, так почему бы не попытать счастья?
«Чем мы лучше голодных ходоков?» – подумал полковник, но сказал иное:
– И на том спасибо. – Он скинул башлык, расстегнул шинель. – Что ж это новые господа вам матрацев не пришлют?
Ротмистр грелся у печи, не отрывая взгляда от женщины. Серегин занял место у занавешенной двери рядом с Акимкой. Поставил карабин «лютцау», тут же зацепил ногой ремень, и оружие с грохотом упало на пол.
Никто ничего не сказал, только Екатерина Мироновна испуганно охнула.
– Простите, – промямлил солдат и поставил карабин в угол, как в оружейную пирамиду.
Акимка быстро скрутил из хлама подушку, подложил под зад и снял с плеча вещмешок. На газету с воззваниями выложил четвертину хлеба, кусок сала размером с кулак, пакетик с лесными травами – чай. Достал кружки. Воспитатель невольно сглотнул при виде такого пиршества.
– Эй, борода, – окликнул его татарин. – Вода дай, ы. Чай будет.
– Д-да, – на Ипполита Сергеевича ни с того ни с сего напала икота. Он снял с подоконника гнутый чайник.
– Только за в-водой сходить н-надо. Или снегу набрать.
– Серегин, – распорядился полковник – солдат с готовностью вскочил. – Акимка, помоги ему с дверью.
– А может, ну его к черту, господа? – ротмистр усмехнулся. – К черту чай?
Он подошел к Екатерине Мироновне. Женщина испуганно поджала ноги, затравленно глядя на него.
– Помилуйте, ваше благородие, – зашептала она. – Мне без хлеба вернуться никак нельзя. Детишки… Помилуйте.
– Отставить, ротмистр.
– Да бросьте, Шпагин, командовать. Или вы думаете, что она дойдет до степи с такой ношей? – Ротмистр покачал головой. – Мало мы видели ходоков, господин полковник.
– Отставить, Тенишев, – не отступил Шпагин. – Мне наплевать на нее. Я вас хорошо знаю: одной бутылкой не кончится.
Ротмистр нахмурился, отошел к печи, сел на кучу тряпья и стал смотреть на огонь.
Серегин с Акимкой вышли. В детском углу зашуршало, едва заметно колыхнулась занавесь из мешковины. Тенишев насторожился, вглядываясь в тени. Шпагин прислушался: воет ветер, трещат дрова и где-то у входа глухо переговариваются посланные за водой люди. Возятся с дверью, вот сквозняком и потянуло. А может, еще чего… Разоренный дом кряхтит, стонет, словно жалуясь на судьбу.
Полковник устало откинулся на стену. Сквозь осыпавшуюся штукатурку видна решетка из дранки, что тебе ребра обглоданной рыбы. Долгая тьма, злой ветер, и кажется, что никогда Черный берег не был пронзительно синим с золотым солнцем в вышине, не было ласкового плеска и горячего песка.
– Константин Викторович! Что ж это вы мне все розы дарите?
Яркое солнце сквозь ажурный зонтик, и милое личико скрыто в тени.
– Я же ромашки люблю.
Ее приятный смех… Как сон…
– Полковник! Ай-яй! Шайта-а-ан!
У входной двери возня. Серегина пришибло дверью?
– А-а-яй! Полковник! – орет Алимка не своим голосом.
Ротмистр срывает мешковину – серые тени метнулись в стороны. Вытянутая тень Тенишева, стоящего в дверном проеме с револьвером на изготовку, падает на Серегина, и полковник видит только удивленное лицо солдата. Видит, как тот поднимает руку, стараясь защититься от существа, повисшего на рукаве его шинели. Выстрел! Вспышка на мгновение освещает темный коридор, будто молния…
– Алимка! – полковник вглядывается во тьму, сквозь белесую пелену перед глазами – выстрел ослепил.
Колючий ветер рвется в дом зверем, и дверь едва держится на одной петле.
Шпагин с ротмистром быстро возвращают ее на место, запирают на прут.
– Серегин!
Солдат стоит, растерянно глядя на полковника. Чайник, полный снега, валяется в стороне.
– Вот так… незадача, – бормочет Серегин, судорожно глотая воздух, и падает.
Тенишев опускается на колено, расстегивает шинель раненого.
– Черт! Какой же ты дурак, Серегин! Какой дурак.
Ротмистр пачкается в крови, пытаясь зажать рану в груди солдата. Все кончено.
– Кто это был? – полковник еще пытается докричаться до сознания умирающего. – Где Алимка? Солдат! Где Алимка?
– В… воки, – шепчет тот, мертвеющими губами. – Воки…
– Волки, – понимает Тенишев.
Слабая улыбка появляется на губах Серегина и замирает.
– Кончено, – ротмистр пытается попасть наганом в кобуру.
Полковник закрывает солдату глаза. Кажется, что Серегин уснул и видит сон о том светлом мире, который только что грезился Шпагину. Или он в своем мирке, куда всегда мечтал попасть, – в мирке из книги Луи Буссенара, с которой не расставался? В любом случае, он во стократ счастливее тех, кто остался здесь, на Черном берегу.
– Я попал, – шепчет ротмистр. – Я попал в волка, Шпагин.
– Бросьте. – Полковник оборачивается к нему, смотрит в злые глаза. – С такого расстояния и ребенок не промахнулся бы. Просто волки чертовски проворны.
Тенишев вглядывается в его лицо, хорошо освещенное, и не находит ни тени насмешки или иронии. Ротмистр разворачивается и быстрым шагом возвращается в теплую комнату.
– Чай отменяется, – объявляет он. – Ну что, Екатерина Мироновна? Угощать будете?
Его руки в крови только что убитого солдата, и женщина с ужасом смотрит на них, уже видя себя с простреленной головой. Жалобно звенят бутылки в корзине.
– Берите все, – трясущимися губами шепчет Екатерина Мироновна. – Берите. Только не убивайте. Я вас умоляю.
Ротмистр слушает ее, яростно оттирая пальцы поднятой с пола тряпицей.
– Не убивайте…
– Заткнись! – кричит Тенишев.
– Я прошу вас, господин офицер, – лепечет Ипполит Сергеевич. – Тише.
– Чего? – не понимает ротмистр и спохватывается. – А, черт. Дети.
Он щурится, вглядываясь в темный угол:
– А вы уверены, что они еще спят?
– Я и пытаюсь вам это сказать! – Воспитатель срывается на крик. – Они испугались и убежали. Если их сейчас не разыскать – к утру замерзнут насмерть.
– Если их раньше не найдут волки, – в комнату входит полковник. – Звери в доме, господин воспитатель.
В его руках патронташ Серегина. Полковник взял карабин из угла, где его оставил солдат, проверил магазин – полный. «Лютцау» сейчас очень пригодится, если придется стрелять волков. Карабин любят охотники за надежность и кучность.
– Боже правый, – Ипполита Сергеевича едва не подвели ноги. – Это ужасно! Д-да. Ужасно.
– Но как дети прошмыгнули мимо нас? – ротмистр схватил воспитателя за отвороты парусинового пиджака, встряхнул, приводя в чувство. – Довольно причитать! Здесь есть еще дверь?
– Д-да, – несчастный Ипполит Сергеевич указывает в сторону нар. – Т-там.
За зановесью из мешковины – белая дверь. Она чуть приоткрыта.
– Нам нужен огонь, – Шпагин забрасывает карабин за спину, роется в дровах, выбирая палки для факелов.
Ротмистр отпускает воспитателя… И все-таки добирается до корзины с вином. Сургуч сбит, пробка вырвана зубами. Он пробует, делая хороший глоток.
– Десертное, – причмокивая, сообщает Тенишев. – Не люблю десертное, – отпивает из бутылки, звучно отрыгивает. – Дамское питье.
Он оборачивается к полковнику:
– Шпагин, вы угощали барышень мускатом с мороженым?
– Ага! – ротмистр Тенишев возникает возле столика, как черт из табакерки. – Так вот кого вы прячете от друзей, Шпагин! Нехорошо, Константин Викторович, нехорошо.
В его руках бутылка шампанского. Шпагин слегка смущен – ротмистр как всегда громок… А Тенишев лихо представляется Елене Александровне и целует ручку.
– Что ж вы барышню лимонадом поите, Шпагин! – Ротмистр слишком громок. – А мороженое?
– Нет-нет, – Елена смущена. – Не стоит.
– Стоит! – Тенишев оборачивается – у колонны ротонды стоит адъютант полковника. – Эй, Алимка! За мороженым! Бегом!
Адъютант молодцевато щелкает каблуками и бежит к мороженщику.
В лучах солнца ротонда кажется снежно-белой.
Шпагин поморщился, как от зубной боли:
– Прекратите пить, ротмистр.
– Бросьте, – тот протянул ему бутылку. – Там чертовски холодно. Да и Серегина помянуть надо.
После недолгого раздумья полковник кивнул, принял из рук ротмистра бутылку и выпил, не произнеся ни слова об убитом.
– И надо затащить тело сюда, – сказал он, занюхивая рукавом.
Тело Серегина исчезло. Бесшумно и бесследно. Тенишев осветил прихожую горящим факелом. Видно, как волокли труп татарина – кровавый след уходил в темный проем. А солдат…
– Боже правый! – вновь взмолился воспитатель. – Боже правый!
– Они могут выйти и на вас, – сказал полковник, вытаскивая свой наган. – Огонь печи их сильно не испугает – изголодали твари, если в дом полезли. Держите рево́львер. Стреляйте в голову, в пасть, в тело…
– Я никогда… – лепетал Ипполит Сергеевич.
– Просто стреляйте, – настаивал полковник. – А там мы подоспеем.
Какой-то шум возник на грани слышимости. Шпагин насторожился: откуда звук? Из темных комнат? Со второго этажа? Из подпола?
– Показалось, – пробормотал он и вошел в белую дверь, во тьму.
Доски пола сорваны, брусья вырублены, выпилены, расщеплены. Потому пороги в комнатах теперь едва ли не по колено. С потолка сыплет изморозь.
Ротмистр осветил помещение – пусто.
– Осторожней с факелом, – предупредил полковник. – Не ровен час – весь дом спалим.
Перебрались в следующую комнатку. Видимо, была детская: светлые матерчатые шпалеры с ангелочками рваными полотнищами. Ветер бросал снег в выбитое окно, и они не сразу заметили ребенка в полосатой пижамке. Мальчик лет двенадцати сидел в углу под окном, поджав колени. На плечиках и голове снег.